Мистер Чан сел впереди, и форд втиснулся в транспортный поток. Через заднее окно я видела, как золотые арки Папы Сонга попятились, соединяясь с сотней других корпоративных логотипов, и мимо заскользили все новые и новые символы: часть была мне знакома по РекЛ, но большинство я видела впервые. Когда форд притормозил, я потеряла равновесие, и бородач пробормотал, что никто не будет против, если я сяду.
Неуверенная, отдал ли он приказание или же расставил ловушку, я извинилась за незнание требуемого здесь Катехизиса и, как обучают в Ориентации, нараспев произнесла:
— Мой ошейник — Сонми-четыреста пятьдесят один.
Пассажир лишь протер свои красные глаза и спросил мистера Чана о прогнозе погоды. Тепло, ясно и ветрено, ответил шофер, добавив, что на улицах сильные заторы и наша поездка займет часа полтора. Бородач посмотрел на свой ролекс и выругался.
Мы успели отъехать недалеко, когда на нас вдруг обрушился какой-то рев. Во мне все так и вскипело от ужаса: это, конечно, явился Папа Сонг и хочет наказать меня за то, что оставила службу. Но рев понемногу стихал, и через заднее стекло форда я увидела днище парящей черной машины. Пассажир спросил у мистера Чана, чья, по его мнению, эта авиетка: сил Принуждения, Единодушия — или же просто какому-то члену Правления вздумалось продемонстрировать всем гражданам нижних слоев, под чьей скользящей тенью должны они выстраиваться в очередь? Мистер Чан рассудил, что вернее всего последнее.
Вы не спросили, куда вас забирают?
К чему задавать вопрос, ответ на который потребует еще десятка вопросов? Не забывайте, Архивист: я никогда не видела внешнего мира, даже какого-либо здания снаружи, и меня никогда никуда не перевозили; однако же теперь я ехала в зеркальном форде по магистрали второго по величине мегаполиса Ни-Со-Копроса. Я была не столько туристкой, следующей из одной зоны в другую, сколько путешественницей во времени, прибывшей из прошлого века.
Форд вырвался из-под урбанистического купола возле Лунной Башни, и я увидела свой первый рассвет над горами Канвондо. Не могу описать свои чувства. Это зрелище, становясь все более ослепительным, совершенно меня зачаровало: Истинное Солнце Имманентного Председателя, его расплавленный свет, как бы окаменелые облака — и Его небесный купол, невообразимо высокий и широкий! Я обернулась, чтобы увидеть в лице соседа по форду отражение моего собственного священного ужаса, но, к вящему моему изумлению, бородатый пассажир дремал. Почему все городище не остановилось, проскрежетав, и не исполнилось благоговения перед лицом такой неотразимой красоты? Мне это казалось непостижимым.
Что еще бросилось вам в глаза?
О, зелень зеленого: еще под городским куполом наш форд замедлил движение возле росистого сада между приземистыми зданиями. Зелень перистая, лиственная, пропитанная мхом; зелень прудов; зелень лужаек. Целые акры зелени, раскинувшейся вокруг фонтанов-отшельников. У нас в ресторации единственными примерами зеленого были грядки латука, хлорофилловые площадки да одежды некоторых посетителей, и мы полагали, что все зеленое так же драгоценно, как золотое. Поэтому росистый сад и его радуги, раскинутые вдоль дороги, совершенно меня ошеломили. На востоке вдоль магистрали тянулись спальные блоки, каждый из которых был украшен корпократическим флагом, а потом все, что было по сторонам, исчезло и мы поехали над извивавшейся далеко внизу широкой навозно-коричневой полосой, где не было видно фордов. Я собралась с духом, чтобы спросить у мистера Чана, что это такое. Водитель ответил:
— Река Хан. Мост Сонсу.
Я могла лишь спросить, что это за вещи такие. На этот раз ответ последовал от пассажира.
— Вода, поток воды, — сказал он унылым голосом, в котором звучали усталость и разочарование. — А мост — это дорога через реку.
И он обратился к шоферу:
— Чан, сделай зарубку — еще одно даром потраченное утро.
Илистая вода реки ничуть не походила на прозрачную жидкость, хлещущую из питьевых кранов в ресторации, но долго пребывать в недоумении мне не дали. Мистер Чан указал на невысокую вершину впереди.
— Гора Тэмосан, Сонми. Ваш новый дом.
Стало быть, вас забрали в университет прямо от Папы Сонга?
Да, для большей чистоты эксперимента. Дорога зигзагами поднималась через лесистую местность. Деревья, их возрастающая гимнастическая сноровка, их шумливое молчание, да, и их зелень — все это до сих пор гипнотизирует меня, как еще одно чудо Внешнего мира. Вскоре мы прибыли в расположенный на плато кампус: там гроздьями грудились кубические здания, а по узким дорожкам, где кисли лишайники и перекатывались под ветром жухлые листья, туда и сюда шагали молодые чистокровные — студенты и лаборанты. Форд причалил под навесом, тот был в пятнах от дождя и трещинах от солнца. Мистер Чан провел меня в вестибюль, оставив бородатого пассажира дремать в форде. Воздух горы Тэмосан имел чистый вкус, но вестибюль был замызганным и неосвещенным.
Мы остановились у подножия винтообразной лестницы — собственно, спиралей там было две. Это такой старомодный лифт, пояснил мистер Чан.
— В университете студенты упражняют не только разум, но и тело.
Так что я впервые стала сражаться с гравитацией, шаг за шагом, хватаясь за перила. Двое студентов, спускавшихся по ведущей вниз спирали, посмеялись над моей неловкостью. Один заметил:
— Ну, уж этот образчик не станет в скором времени домогаться свободы!
Мистер Чан предупредил меня не оглядываться; я же, дура, его не послушалась, и головокружение так и опрокинуло меня. Если бы мой провожатый меня не подхватил, я бы упала.
Чтобы подняться на седьмой, самый верхний, этаж, потребовалось несколько минут. Здесь узкий и длинный коридор оканчивался дверью, слегка приоткрытой. На ней висела именная табличка: БУМ-СУК КИМ. Мистер Чан постучал, но ответа не последовало.
— Ждите здесь мистера Кима, — сказал мне шофер. — Повинуйтесь ему как смотрителю.
Я вошла и обернулась, чтобы спросить мистера Чана, какой работой мне предстоит заниматься, но шофера уже и след простыл. Впервые в жизни я оказалась совершенно одна.
Что вы подумали о своем новом жилище?
Что там немыслимо грязно. Видите ли, у нас в ресторации всегда было безукоризненно чисто: Катехизисы проповедуют чистоту. Лаборатория же Бум-Сук Кима, по контрасту, являла собой длинную галерею, пыльную и прогорклую от чистокровного мужского запаха. Мусорные ведра были переполнены; у двери висела арбалетная мишень; вдоль стен вразнобой стояли лабораторные скамьи и заваленные разным хламом столы; там же валялись вышедшие из употребления сони; прогибались книжные полки. Над единственным из столов, за которым, кажется, работали, висел кодак в рамке: мальчик победно улыбается над окровавленным снежным барсом. Грязное окно выходило на заброшенный внутренний двор, где на Постаменте стояла какая-то крапчатая фигура. Я подумала, не новый ли это мой Логоман, но фигура ни разу не шелохнулась.
В тесной прихожей я нашла койку, гигиенер и что-то вроде портативной парильни. Когда мне предстояло этим воспользоваться? Какие Катехизисы управляли моей жизнью в этом месте?
В горячем, пронизанном пылью воздухе (который покалывал мне поры, по геному запечатанные) жужжала, выписывая ленивые восьмерки, муха. Настолько невежественна была я относительно жизни снаружи, что даже подумала, будто муха может быть Пособником, и представилась ей.
Вы что, никогда раньше не видели насекомых?
Только тараканов с генными отклонениями, а также мертвых: кондиционеры у Папы Сонга впрыскивают в воздух инсектицид, так что если насекомые попадают в ресторацию через лифт, то мгновенно умирают. Муха билась в окно, снова и снова. Я не знала, что окна открываются; собственно, я даже не знала, что такое окно.
Потом я услышала фальшивое пение; звучал некий поп-сонг о девочках из Пномпеня. Несколькими мгновениями позже дверь пинком ноги распахнул какой-то студент в пляжных шортах, сандалиях и шелковой мантии, придавленной заплечными мешками. Увидев меня, он простонал:
— Что, во имя Святой Корпократии, здесь делаешь ты?
Я открыла свой ошейник.
— Сонми-четыреста пятьдесят один, господин. Прислуга Папы Сонга из…
— Заткнись, заткнись! Я знаю, что ты такое! — У молодого человека был лягушачий рот и обиженные глаза, в ту пору модные. — Но ты не должна была здесь появляться до пятого дня! Если эти фаллоимитаторы из регистратуры полагают, что я откажусь от пятизвездочной Тайваньской конференции только потому, что они не умеют читать календари, что ж, прошу прощения, сосать им слизняков в выгребной яме! Я пришел сюда лишь затем, чтобы забрать свой рабочий сони и диски. Я не собираюсь нянчиться с какой-то экспериментальной клонихой, да еще и в форме, когда могу от души погулять в Тайбэе.
Муха снова ударилась о стекло; студент взял какую-то брошюру и протиснулся мимо меня. Шлепок заставил меня подпрыгнуть. Он с торжествующим смехом осмотрел пятно и комично-мрачным голосом заявил:
— Пусть это будет тебе предупреждением! Бум-Сук Кима никто не проведет!
Я не поняла, к кому он обращается — ко мне или к мухе. Повернувшись ко мне, он продолжил:
— Так. Ни к чему не прикасайся, никуда не ходи. Мыло в морозилке — слава Председателю, они заранее доставили твой корм. Я приеду на исходе пятого дня, поздно. Если сейчас же не отправлюсь в аэропорт, то опоздаю на свой рейс. — Он вышел, потом снова появился в дверном проеме. — Ты ведь говоришь, не так ли?
Я кивнула.
— Слава Председателю! — воскликнул Бум-Сук с театральным вздохом. — Факт: какое только идиотство ни придумаешь, где-нибудь да отыщется клоноподобный регистратор, который возьмет его и совершит.
Что вы должны были делать в течение следующих трех дней?
У меня не было никаких идей, разве что следить за тем, как стрелка ролекса стирает за часом час. Это не было главным затруднением: геном прислуги таков, что она способна выдерживать по девятнадцать часов изнурительной работы в сутки. Я проводила время в безделье, гадая, горюющей или счастливой вдовой была миссис Ли. Будет ли пособник Ан или пособник Чо назначен смотрителем площади Чхонмё-Плаза? Прежняя жизнь уже казалась мне невероятно далекой. А новая — невероятно загадочной.
С внутреннего двора, из кустов, окружавших Постамент, до меня доносились тонкие, писклявые звуки. Я пригляделась и впервые воочию увидела птиц. Прежде мне доводилось видеть их по 3-мерке, но таких буйных и беспорядочных стай — никогда. Пролетела авиетка, и многие сотни ласточек полились кверху. Кому они пели? Своему Логоману? Возлюбленному Председателю?
Весь день я наблюдала за птицами, а потом небо приобрело цвет комчаса, и в комнате тоже потемнело — это была моя первая ночь на поверхности. Я чувствовала себя одинокой, но и все, ничего худшего. Окна по ту сторону кладбища озарились желтым светом, показывая лаборатории, похожие на ту, где обитал Бум-Сук, в которых помещались молодые чистокровные; более аккуратные кабинеты, занимаемые профессорами; коридоры, полные народу, и коридоры, совершенно пустые. Но ни одного фабриканта я не увидела.
В полночь я приняла упаковку Мыла и легла в койку, жалея, что рядом нет Юны-939, чтобы объяснить мне множество тайн, принесенных этим днем.
Проснувшись, вы вспомнили, где находитесь?
В тамошнем Мыле содержалось меньше амнезидов, но больше снотворного, чем у Папы Сонга, так что я проспала дольше, но проснулась с более ясной, чем обычно по пробуждении, головой. С первым из сюрпризов второго моего дня Снаружи я столкнулась сразу же, как открыла глаза, — он стоял в прихожей. Столбообразный человек, ростом более трех метров, одетый в оранжевый костюм на молниях, осматривал книжные полки. Его лицо, шея и руки были обваренными до красноты, обгорелыми до черноты и покрыты белыми заплатами, но это, казалось, его ничуть не смущало. Ошейник подтверждал, что он фабрикант, но я не могла определить его корневого типа: геном выпячивал его губы наружу, роговые клапаны защищали уши, а голос у него был глубже всех слышанных мной до тех пор.
— Стимулина здесь нет. — Казалось, он говорил из какой-то глубокой ямы. — Просыпаешься, когда просыпаешься. Особенно если твой аспирант так ленив, как Бум-Сук Ким. Чиновные аспиранты хуже всех прочих. Им всю жизнь подтирают задницу. От детского сада до эвтаназии. — Гигантской рукой с двумя большими пальцами он указал на голубой костюм с молниями размером в половину своего. — Это для тебя, сестренка.
Переодевшись из униформы Папы Сонга в новую одежду, я спросила, прислал ли его Смотритель или Пособник, чтобы дать мне ориентацию.
— Здесь нет ни Смотрителей, ни Пособников, — сказал обгорелый гигант. — Твой аспирант — приятель моего. Вчера Бум-Сук позвонил. Пожаловался на твою неожиданную доставку. Я хотел навестить тебя до отбоя. Но аспиранты Геномной Хирургии работают допоздна. В отличие от бездельников, окопавшихся здесь, в Психогеномике. Я — Вин-ноль двадцать семь. Давай-ка выясним, почему ты здесь.
Ролекс, висевший на стене лаборатории, доставил мне второй сюрприз: оказывается, я проспала целых шесть часов. Вин-027 сел за стол Бум-Сука и включил сони, не обращая внимания на мои протесты — мол, мой аспирант запретил мне к нему прикасаться. Вин пощелкал по экранной панели; появилась Юна-939. Затем он стал водить пальцем вдоль рядов слов.
— Помолимся Имманентному Председателю… чтобы Бум-Сук не сделал снова этой ошибки…
Я спросила у Вина, умеет ли он читать.
Вин сказал, что если читать умеет произвольно смонтированный чистокровный, то тщательно разработанный фабрикант должен научиться этому с легкостью. Вскоре на сони появилась Сонми: шею ее окружал мой ошейник, «451».
— Так. «Церебральное развитие сервисного фабриканта внутри дортуара: Исследование осуществимости на примере Сонми-четыреста пятьдесят один», выполнено Бум-Сук Кимом… — медленно прочел Вин. — Зачем бы, — пробормотал он, — этому безмозглому чиновному аспирантику метить так высоко?
Какого рода фабрикантом был Вин-027? Военным?
Нет, катастрофником. Он похвалялся, что катастрофники могут действовать в мертвых землях, настолько зараженных или радиоактивных, что чистокровные мрут там, как бактерии в извести; что в мозгу у него лишь незначительные геномические модификации; что базовая ориентация катастрофников обеспечивает более основательное образование, чем большинство университетов для чистокровных. Под конец он обнажил свое предплечье со следами безобразного ожога:
— Покажи мне чистокровного, который выдержал бы такое! Диссертация моего аспиранта посвящена огнестойкости тканей.
Я даже и не знала, что такое мертвые земли. Вин-027 объяснил, что эти зараженные радиацией или токсичными отходами полосы заставляют Промышленные и Потребительские зоны съеживаться, миля за милей. Его описание привело меня в ужас, но сам катастрофник видел это в ином свете. День, когда весь Ни-Со-Копрос станет мертвой землей, сказал он мне, будет днем, когда фабриканты станут новыми чистокровными.
Это звучало как отклонение; кроме того, если мертвые земли так уж распространены в мире, то почему, спросила я, мне не довелось увидеть их из форда?
Вин-027 выключил сони и спросил, как, по-моему, велик мир. Я не была уверена, но сказала, что меня везли всю дорогу от Чхонмё-Плаза до этой горы, так что я, конечно, должна была увидеть большую его часть.
Великан велел мне следовать за ним, но я колебалась: Бум-Сук приказал мне не покидать помещения.
— Сонми-четыреста пятьдесят один, ты должна создать свои собственные Катехизисы, — сурово сказал Вин-027 и, перекинув меня через плечо, прошел через расходящийся в стороны коридор, протиснулся за угол и поднялся вверх по запыленной винтовой лестнице, где кулаком открыл заржавленную дверь.
Слепило утреннее солнце, в воздухе метался мелкий летучий песок, краткие порывы ветра хлестали меня по лицу и трепали волосы. Катастрофник опустил меня на землю — точнее, на крышу Факультета Психогеномики, как он мне пояснил. Я, задыхаясь, ухватилась за поручни. Шестью уровнями ниже находился кактусовый сад, где птицы, порхая среди игл, охотились на насекомых; ниже по горе располагалась стоянка фордов, наполовину заполненная; дальше пролегала беговая дорожка, на которой выписывали круги многочисленные студенты в спортивной форме; ниже виднелась рыночная площадь; за ней шел лесистый склон, спускавшийся к разбросанному угольно-неоновому городищу, высоткам, спальным кварталам, реке Хан и, наконец, горам, тянущимся вдоль прочерченного в воздухе рассвета.
— Обширный вид, — помню я мягкий, обожженный голос Вина. — Но в сравнении с целым миром, Сонми-четыреста пятьдесят один, все, что ты видишь, не более чем крошечный осколок камня.
Мой разум повозился с такой огромностью и бросил ее; я даже не понимала, чем надо обладать для восприятия такого безграничного мира.
Вин отозвался в том смысле, что мне необходима понятливость; вознесение это обеспечит. Мне требуется время, и я получу его, благодаря лености Бум-Сук Кима. Однако мне нужны также и знания.
Я спросила:
— Как находят знания?
— Тебе, сестренка, надо научиться читать, — сказал Вин-027.
Стало быть, вашим первым наставником был Вин-027, а не Хэ-Чжу Им или советник Мефи?
Строго говоря, это не так. Наша вторая встреча была последней. Катастрофник вернулся в лабораторию Бум-Сука в тот же день за час до отбоя, чтобы вручить мне «потерянный» сони, загруженный всеми автодидактическими модулями верхних слоев корпократического обучения. Он показал, как с ним работать, и предупредил, чтобы я, черпая знания, никогда не попадалась на глаза чистокровным, потому что уже вид этого их пугает, а испуганный чистокровный способен на что угодно.