В расстроенных чувствах, она была легкой добычей для всякого, кто пожелал бы использовать ее в своих целях. Сейчас же она изо всех сил будет стараться доказать Колину, что сможет стать крепким тылом. Разочаровывать девочку я не спешил.
Хотя видно было, что толку не будет.
Не Марго она, далеко не Марго. Вот та — огонь! И согреет, и обожжет. А эта….
Киселек с сиропчиком. Надавишь — и лужицей растечется. Магрго бы мне быстро мозг на место поставила, вздумай я так к ней подкатить. А эта слушает, да вранье кушает.
Нет, Колину такая не нужна.
Замок приближался. Хорошее место. Хорошо в обороне. Противнику придется разбираться со рвом, карабкаться на насыпь, а его в это время засыплют стрелами. Башни чуть нависают над стенами, чтобы с них удобно было лить кипяток, или там, масло…
Хорошее место. Взять будет очень сложно, а оборонять легко.
Со стен нас достаточно быстро заметили, и когда нам оставалось метров сто до ворот — они распахнулись.
Нам навстречу выезжала кавалькада… хотя нет. Человек десять.
Впереди ехал на могучем жеребце грузный человек с каштановыми волосами и короткой бородкой. Роскошный камзол, повелительное выражение лица, дорогой плащ и богато украшенное драгоценными камнями оружие — все выдавало в нем хозяина.
Лойрио Ройл, определенно.
Я махнул своим, приказывая перестроиться.
После недолгой зааминки, мы образовали как бы клин за Колином, показывая, что он здесь не просто так, а со свитой. Ройл явно это оценил и чуть нахмурился, но тут же стал безмятежен. Я приглядывался к его людям.
М–да…
Это те еще волки. Но — придорожные. Не армия, как мы, не личный отряд, нет. Они не так согласованы, есть в них нечто, выдающее одиночек. Каждый за себя.
Набирал с бору по сосенке?
Нанимал разбойников с большой дороги?
Вполне возможно, но зачем?
Надо держать ухо востро.
Колин остановил лошадь, когда до мужчины оставалось примерно десять метров и глядел на приближающихся. Молча.
Только рука гладила заячьи розовые ушки. Умная зверушка сидела, не шевелясь.
Подъехавший мужчина распахнул объятия, намереваясь заключить в них Колина, даже не слезая с седла.
— Сын мой!
Колин посмотрел холодно.
— Пасынок.
Он не уклонялся, понимая, что сделать это будет сложно, но тут Обмылок, почуяв состояние хозяина, повернул голову — и попытался цапнуть лошадь Ройла. Не смог, но и объятий не получилось.
— Сынок! — Ройл словно и не заметил поправки. — Я так рад видеть тебя в этот нелегкий для нас день…
— Неужели?
Иронии в голосе Колина хватило бы на троих. Ройл чуть сдвинул брови.
— Мне кажется, или вы, сын, проявляете непочтительность? В то время, как мы утратили единственную в этом мире женщину….
— Не разыгрывайте балаган, Ройл. Посторонних здесь нет, — голос Колина звучал устало. — я не поверю, а моим людям все равно. Вы же не думаете, что я забыл, как вы избивали мою мать? Как издевались над ней? Кстати, вы по–прежнему бесплодны?
Что‑то такое мелькнуло в голубых глазах Ройла. Я насторожился. Ага, куда‑то Колин попал, хотя и сам не думал. Только куда?
Надо выяснить.
— Полагаю, об этом мы поговорим не на дороге.
Колин чуть кивнул. Сейчас выяснять отношения было не с руки. Только не над гробом покойной матери — и он это понимал лучше всех. Успеется.
Да и зная Филиппа… если он получил известие — то примчится сюда на всех парусах. А до тех пор надо сохранять хорошую мину при плохой игре и не дать себя убить.
Ну, это уже я постараюсь.
Зая.
Комитет по встрече мне чрезвычайно не понравился.
Бешено не понравился их предводитель — матерущий мужик, похожий на белобрысого медведя. И совершенно медвежьи глазки лучатся коварством и ненавистью. Зря он думает, что этого никто не видит.
Эх,, была бы я волчицей, я бы ему точно глотку порвала. Видно, же, что он мечтает убить Колина. И свита у него — волчья. Бешеная. Глаза у всех злые, агрессией от всех пахнет… естественно, ничего интереснее, чем я — для обсуждения не нашлось.
— а это что — ужин? — поинтересовался отчим.
Колин фыркнул.
— Этот заяц — бесценен. Это подарок любимой женщины.
— На случай голода?
— Я не настолько оголодал, чтобы есть подарки, — фыркнул Колин. — а что случилось с моей матерью?
Отчим пустился в рассказ. Как оказалось, несчастная болела уже давно, ей становилось то лучше, то хуже, а вот около месяца назад она и слегла окончательно. Не вставала, не пила, не ела и в результате отдала Четырехликому душу. Да вознесет ее на небеса белый голубь.
Все сделали приличествующее выражение лиц. Только вот меня не обманешь. Запахи выдают человека, запахи!
И пахло от отчима — злорадством и ненавистью, от его свиты просто злорадством, а от Шакра сочувствием.
Что же до самого Колина…
Как же он ненавидел своего отчима! Убил бы — сию секунду.
Останавливало — что?
Не знаю. Я бы точно убила. Потому что иначе он убьет первым.
Убьет?
Колина?
Не позволю.
Колин.
Дом ничуть не изменился. Крыша и стены. А вот остальное…
Воспоминания ребенка были двоякими — и их разделяла алой чертой смерть отца. До его смерти дом был теплым и уютным, веселым и пронизанным светом и смехом.
Синие глаза мамы светились любовью, а теплые руки отца обещали поддержку и защиту.
И играли солнечные лучи на уголках флюгера, и весело касались знамен ветерки, и даже слуги улыбались, чувствуя счастье.
Воспоминания после смерти отца были иными.
В углах дома поселились сумерки. Уже нельзя было выбраться из кровати и прибежать посреди ночи к родителям. Синие глаза мамы словно подернулись пеплом, а за улыбками отчима скрывался яд. Ребенок чувствовал это, хотя и не смог сформулировать.
И знамена уже не реяли, а обвисали, несмотря на все попытки ветров втянуть их в игру,, и слуги передвигались по дому с опаской… было страшно.
Сейчас же…
Крыша и стены остались прежними. В доме же все было иначе.
Мама всегда гордилась своим замком, на полу никогда не было тростника, стекла сияли чистотой,, а пахло в залах воском, хлебом и цветами.
Сейчас же…
Кислый запах страха пропитал все. Стены, пол, потолки, людей…
Люди боялись. Впрочем, не все.
Одну улыбку я все‑таки увидел — на лице женщины.
Она стояла на лестнице и смотрела большими темными глазами. Незнакомка была красива — надо отдать ей должное. Темные волосы, большие темные глаза, алые, словно шиповник, губы, пышное тело, едва не рвущее ткань тонкого платья. Алого, кто бы сомневался.
Шлюха. Но не дешевая.
Что она здесь делает? Когда тело моей матери еще не предали земле!
— Мой лойрио…
Голос у нее тоже был под стать телу. Низкий, обволакивающий, густой, словно мед, теплый и почти непристойный. М–да… даже на меня подействовало.
И взгляд… соответствующий.
Марго мне таких показывала и объясняла, как они смотрят. Из‑под ресниц, так чтобы всем казалось, что она только что смотрела на тебя, а теперь отвела взгляд. На мужчин действует безотказно. Да и я… м–да. Хорошо, что куртка все прикрывает.
— Мой лойрио, все готово, как вы и приказали…
Кажется, куртка недостаточно длинная.
— Это — кто? — достаточно громко поинтересовался я у отчима.
— Это экономка, — спокойно так ответствовал Рыло. — кана Дайрин Лента.
Дайрин?
Где я слушал это имя?
Зайка, смирно сидящая на руках (и правильно, собак на полу было многовато), подсунулась головой под руку. И я вспомнил.
Вадан Тарп!
— Метта?
— Нет, Дайрин. Темненькая такая, говорят, что она спит с лойрио…
— Вы ее повысили из служанок моей матери в экономки? — я поднял бровь, надеясь, что получилось. — Интересно, за какие заслуги? Или экономкой она стала уже давно, а за моей матерью ухаживала по доброте душевной?
Рыло побагровел, но крыть было нечем.
— Гхм… я объясню.
— Я не нуждаюсь в объяснениях. Заслуги этой женщины, как и ее таланты вполне очевидны.
Голос срывался от гнева и кто бы знал, каких усилий мне стоило не пустить петуха. Но — справился.
Дайрин, на миг сбросив маску очаровательной женщины, сверкнула глазами.
А ведь такая и отравит…
— Проводите меня к матери, — распорядился я, — и приготовьте для меня покои.
— Все уже готово. Не желаете ли освежиться с дороги?
— Не желаю. И приготовьте еще покои для моего дяди. Он должен подъехать со дня на день.
Рыло помрачнел. Девица не скрыла злого блеска в глазах. Я усмехнулся и смотрел в упор, пока девка не спустилась и не склонилась передо мной в поклоне.
Рыло помрачнел. Девица не скрыла злого блеска в глазах. Я усмехнулся и смотрел в упор, пока девка не спустилась и не склонилась передо мной в поклоне.
Выпрямилась, тряхнув сиськами так, что они едва не выпали из выреза платья.
— прошу вас, лойрио.
И я проследовал за девкой в домашний храм.
Зайчишка сидела у меня на руках. Сердечко зверушки стучало — и я чуть успокаивался.
М–да.
Остаться в живых будет сложно…
Лойрио Филипп, дядя Колина.
Мне безумно повезло. Или Колину? Нам обоим?
Наверное, так. Мне предстояло путешествовать десять дней до столицы, это если гнать что есть сил — и еще дней двадцать до Торвальда. То есть помочь мальчишке я никак не смогу, разве что добиться справедливости на его могилке. Не стоило недооценивать Ройла, та еще мразь. Месяц после смерти жены в его замок будут приезжать гости, приносить соболезнования и прощаться с покойной, потом церемония похорон, а потом с Колином случится беда.
Несчастный случай. Что‑то вроде отравления грибами или падения с лестницы. Запросто.
По счастью, не успел я выехать в столицу, как меня догнал гонец. Его величество изволил выехать на охоту. И куда!
Как раз в сторону Торвальда! Так что коней я гнал всего четыре дня — и к закату прибыл на место.
Его величество был доволен.
Охотникам сегодня удалось загнать медведя — и все наслаждались жарким. Судя по обрывкам доносящихся до меня разговоров, схватка была горячей. Его величество как раз рассказывал, как медведь пытался до последнего достать его когтями, а надо сказать, его величество признавал только поединки один на один, гоня прочь всех помщников…
Но вроде бы цел и невредим?
Я приблизился и встал так, чтобы меня нельзя было не заметить. Что и произошло.
Королевский взгляд остановился на моем лице.
— А, Филипп… с чем пожаловал?
— Ваше величество!
И я упал королю в ноги.
Ей–ей, за себя просить не стал бы. А вот за мальчишку, который сунул голову в гадючье гнездо и для которого каждый день может оказаться последним…
Король слушал внимательно и серьезно, а я выкладывал все, что узнал.
Как Ройл женился на моей кузине, как избивал ее, как она узнала о причинах смерти мужа, хотя доказательств у нее не было, как отослала Колина, опасаясь за его жизнь, как погибла…
Король слушал.
А потом кивком подвел итоги.
— Лайри Торвальд была достойной женщиной. Я хочу съездить и проститься с ней. Гонца, предупреждающего о моем приезде, отправить сейчас, а выезжаем с утра.
Я едва не упал королю в ноги.
Отсюда, если неспешно — дней пятнадцать до Торвальда а если поспешить — то и быстрее можно. Его величество усмехнулся.
— Филипп, я ценю тебя и знаю — ты не станешь мне врать. Так что разберусь в ситуации. Позови ко мне секретаря и возвращайся сам. Расскажешь мне подробно, что вы еще про Ройла узнали.
Я поклонился и отправился на поиски.
Интересно, что знает его величество, если он принял такое решение? Доверчивостью наш король не страдает, значит, что‑то у него есть на Ройла, просто прижать его не получается. Но что?
Колин.
Когда я увидел гроб, меня затрясло так, что пришлось покрепче стиснуть зубы. Горло перехватило, на глаза навернулись слезы…
Мама, мамочка, родная моя…
Дайрин опять присела, демонстрируя свои прелести.
— Моему лойрио…
— Пошла вон.
В темных глазах сверкнул гнев.
— лойрио.
— Вон. Пошла, — медленно и с расстановкой повторил я. еще тут каждая шлюха будет рот открывать.
Судя по всему, девка была сообразительной. Она подхватилась и умчалась за дверь, не забыв крепко приложить ее о косяк. И правильно. Еще минута — и я бы ее за волосы отсюда выволок.
Подошел, опустился на колени пред гробом.
— Мама, родная моя…
Тишина.
Если и есть где‑то чертоги Сияющего — ответа из них не дождешься. И болит в груди, и в глаза словно бы песку насыпали, и шумит в ушах, и стискивает голову черным обручем боли.
Хочется плакать но не получается и сквозь стиснутые зубы вырываются холодные сухие рыдания или всхлипы, а слез все нет и нет…
— Мамочка, прости, что не смог тебя уберечь. Прости меня за все, родная. Четырехликим клянусь — я отомщу! Я страшно отомщу!
Зайка притихла рядом, смешно шевеля влажным носишкой, словно принюхиваясь. Я положил руки на холодное полированное дерево. Легко сдвинул крышку.
Запах смерти, запах тления…
Совсем чужое лицо. Смерть меняет людей, и все же — те же светлые косы, тот же высокий лоб и прямой нос…
Глаза закрыты, в углах рта — морщинки, на лбу, на щеках… как же тяжело тебе пришлось, родная… и руки… ногти обломаны, пальцы распухли.
Мама, прости меня.
Зая.
Колин выл, как волчата воют над телом матери. Я видела это, и было даже чуть неловко. Наши мальчишки никогда не плакали, а, впрочем, у них и нужды не было. У нас же есть звериная половина. А хищник горя не ведает. Обернись да побегай — все и снимет. А тут…
Я решила не мешать парнишке. Невольно принюхалась.
Какой же мерзкий запах в человеческих жилищах. А уж этот их обычай хранить трупы… зачем?
Мы все — дети леса. Нас надо зарыть в мягкую землю — и из нас вырастет новое дерево. А еще…
Мы точно знаем, что вернемся. Так или иначе — смертны только тела. А души опять придут на землю, поэтому не надо быть эгоистами. Надо уметь отпускать близких, когда их зверь становится слишком старым…
Им ведь это не в радость…
Я вспрыгнула повыше, чтобы посмотреть на мать Колина.
Нет, сходства не уловить. Тело и тело…
Принюхалась.
К телу.
К Колину.
Опять к телу…
Убивайте меня, но пахло от них по–разному, или это из‑за смерти? Или что‑то еще?
Мы, оборотни, живем в мире запахов. Я могу сказать о человеке многое, вплоть до того, что расскажу, куда он ходил и что делал последние три дня. А еще…
По запаху я могу сказать, кто кому родня. Близкие люди пахнут очень схоже, а тут вот… разные запахи, разные. И пахнет от женщины, пробиваясь сквозь храмовую вонь, чем‑то неприятным. Слишком вонючим…
Как… как от служанок в трактире. Дешевые вонючие притирания.
Может, это всех так — после смерти?
Но почему у них разные запахи?
Ничего не понимаю…
Лайса.
Платье сделало меня просто красавицей. Я кружилась в нем на поляне, растрепав волосы. Если бы Райшен видел меня такой!
Сразу забыл бы про свою зайчиху!
Я просто восхитительна…
А может, вернуться в деревню?
Хотя… нет!
Зайка может вернуться тоже — и я опять потеряю любимого! А я не хочу! Райшен должен быть моим! Обязан! Я ведь лучше, я красивее, сильнее, я женщина — настоящая! А это соплюха даже поцеловать себя не дает, нельзя до совершеннолетия!
А ведь скоро она… да, уже скоро…
И тогда они с Райшеном смогут…
НЕТ!!!
Не отдам!
Он мой и только мой!
Свистнула под когтями тонкая ткань платья… жалость какая! Я что — начала терять контроль над зверем?
Конечно, нет. Я сильная, я умная, я справлюсь! А это — так, мелочи…
Но противные когти никак не хотели убираться на место…
Колин.
Дайрин поджидала меня у выхода из часовни.
— Мой лойрио…
— комнаты готовы?
— Да, господин… я приготовила для вас комнаты в северной башне.
— Нет.
— Мой лойрио?
— Вы приготовите для меня покои моей матери.
— Н–но… лойрио Ройл…
— Он там живет?
— Н–нет…
— тогда пошла вон и чтобы через час покои были готовы.
Я распоряжался как можно жестче, чувствуя, как клокочут в груди непролитые слезы. Таким девкам только разреши… Марго, спасибо тебе.
А еще… та девушка из леса. Рядом с ней Дайрин — вульгарная девка, какой и является, но я мог бы повестись на ее прелести, мог бы… а теперь нет.
И мамы нет…
Горло перехватывает и безумно хочется кого‑нибудь уничтожить. Разорвать голыми руками и чтобы по пальцам струилась алая кровь.
Не знаю, что отражается на моем лице, но Дайрин как‑то смешно всхрюкивает — и быстро скрывается с глаз долой, а я остаюсь стоять…. Больно, как же больно…
— Колин?
Голос знакомый. Я поворачиваюсь — и натыкаюсь взглядом на ядовито–зеленое платье — и такие же ядовитые и зеленые глаза.
— Лайри Элерия…
— Ишь ты, помнишь меня, значит?
— Вас, лайри, забыть невозможно, — меня чуть отпускает.
Элерия Фарле, лайри бог весть в каком поколении, стерва и гадина, старая болотница, которую тихо ненавидит половина соседей, а вторая так же тихо обожает.