Женя попыталась представить сочетание строгости и легкомыслия в отдельно взятом костюме и рассмеялась.
– Посмотрю, конечно, – кивнула она. – Спасибо!
Пока ребята в студии прогоняли эфир, Женя вытащила из шкафа отобранный для нее брючный костюм. Он действительно имел необычный цвет: очень темный, отливающий матовым загадочным блеском. Легкомысленность, о которой говорила Марина, создавалась за счет ткани – легкого переливчатого шелка. Невесомые складки и сборки трепетали от каждого движения и даже от колебания воздуха. Конечно, это было красиво, элегантно, и фасон ей понравился. Женя сразу решила, что оставит костюм до завтра и наденет к нему мамины серебряные серьги с александритами.
– Ну как? – Ниночка заглянула в костюмерную. – Правда, прелесть? Самый модный цвет в этом сезоне, – авторитетно заметила она. – Называется «нэйви блю».
– Как-как? – удивилась Женя.
И тут же поняла…
– Нэйви блю – синий морской значит, – разъяснила Ниночка. – Ну, видишь, такой синий, что даже не сразу разглядишь – кажется, как будто черный. А что, тебе разве не нравится? – удивленно спросила она, глядя на Женино застывшее лицо.
– Н-нет… – пробормотала та. – То есть да, очень понравился… Спасибо, Нина, попроси на завтра мне оставить, ладно?
– Хорошо, – так же удивленно кивнула Соколова. – Ты уже уходишь?
– Да. – Женя повесила костюм в шкаф, пошла к двери. – Я к Стивенсу еще загляну, он просил сегодня зайти. Счастливого эфира!
Она медленно шла по коридору к лестнице. Звуки шагов тонули в густом ворсе коврового покрытия, которым был застелен весь студийный этаж. Призраки другой, никому не видимой жизни обступали, не давали идти, не давали стоять и говорить, не давали дышать и жить…
Отец не просил Женю зайти сегодня, но, еще подходя к особняку, она заметила, что окно его кабинета на третьем этаже до сих пор светится.
Виталий Андреевич обрадовался ее появлению. И особенно тому, что Женя зашла вечером, когда основные дела окончены, люди разошлись и можно спокойно поболтать с дочкой. Тем более что в обычное дневное время Женя не очень-то любила появляться в отцовском кабинете. Делать вид, будто президент тебе посторонний, как-то глупо, а при всех держаться с ним по-родственному как-то неприлично.
– Заходи, Женя! – позвал Виталий Андреевич, через открытую дверь заметив ее в секретарском предбаннике. – Посиди. Выпьешь рюмочку со мной?
– Выпью, – кивнула она, входя в просторный, с заботливо сохраненным интерьером начала двадцатого века, отцовский кабинет. – Здравствуй, папа.
В сером, под цвет глаз и едва заметной седины костюме, стройный, высокий, Стивенс выглядел лет на сорок, не больше. Но при этом почему-то не казалось странным, что его называет папой не девочка с косичкой, а молодая, на него похожая женщина. Взрослая дочь молодого человека – это определение подходило к ним в полной мере.
– Что-то ты грустная сегодня, – словно мимоходом, почти не взглянув на нее, заметил Виталий Андреевич. – Здесь что-нибудь, по работе?
– Нет, – покачала головой Женя, успев удивиться, как быстро он уловил ее состояние.
Трудно представить, что много лет назад именно этот человек понятия не имел о подобных вещах и иметь не хотел! Впрочем, ей ли было удивляться тому, что жизнь меняется…
Отец достал из маленького зеркального бара «Кампари» для Жени и сувенирную, в виде кремлевского собора, бутылку кристалловской водки для себя. Женя бросала в свой бокал кубики льда и смотрела, как кружится над ними красноватая, кажущаяся маслянистой жидкость.
– Хватит, Женя, – заметил Виталий Андреевич. – Пятый кубик бросаешь, воду, что ли, пить собираешься?
– Да! – опомнилась она и ложечкой выловила лишние кубики. – Я лучше водки с тобой выпью, папа, можно?
– Можно, конечно, – пожал он плечами, придвигая ей рюмку.
Женя выпила одним глотком, не поморщившись. Правда, водка оказалась мягкая, не обжигала горло.
«Как будто на ореховых перегородках настояна, – вспомнила Женя. – Он говорил, если на ореховых перегородках водку настоять, получится мягкая. Мы с ним рыбацкую водку пили, просто ужасную, денатурат какой-то, и он сказал про эти перегородки…»
Она поморщилась, как от зубной боли, и налила себе еще рюмку.
– А я тебя порадовать хотел, – сказал Виталий Андреевич. – Нас на фестиваль зовут, «Лотик» наш показать. На Мальту. Поедешь?
– Поеду, раз зовут, – пожала плечами Женя. – Когда?
– Что это ты так? – Видно было, что он обиделся. – Как будто я тебя на каторгу отправляю! На Мальту, говорю, на фестиваль новостных телепрограмм. Да ты подумай, Женя, года ведь нет проекту, а уже…
Жене стало стыдно, что она так равнодушно встретила отцовское сообщение. За что его было обижать?
– Ну что ты, пап, это я просто от водки затормозилась слегка, – объяснила она. – И вообще, голова сегодня болит. Не обижайся! Конечно, здорово, что зовут. А кто еще поедет?
– Из наших? – уточнил Стивенс. – Еще не решено, я только сегодня факс получил. Ты – точно, еще кто-то из ведущих – возможно, Ярик. Из корреспондентов кто-нибудь. Посмотрим! А не из наших – да половина «Останкина» будет, это же дело престижное. Мальта опять-таки, не Колыма… О-о! – вдруг произнес он, глядя Жене за спину. – Какие люди и без охраны! Заходи, Олег, гостем будешь.
Женя даже не обернулась, чтобы проследить за отцовским взглядом. И так было понятно, кто пришел.
За год Олег Несговоров успел побывать в телекомпании «ЛОТ» и своим человеком, и гостем. Пока его еще можно было все-таки считать «гостем лучше татарина», но Женя знала, что отец относится к Несговорову с настороженностью. Сама она относилась к Олегу так, что лучше бы он вообще не появлялся…
Но он появлялся с завидной регулярностью, и Женя прекрасно понимала, для чего он приходит. Во всяком случае, производственной необходимости в этом не было никакой: деятельность Несговорова на телевидении протекала теперь таким образом, что не могла иметь отношения к телекомпании «ЛОТ».
Будучи человеком осторожным, Виталий Андреевич тщательно избегал вмешательства в большую политику. По идее, такое поведение не должно было принести солидных денег на телевидении. Но жизнь неожиданно опровергла идею, потому что, будучи человеком еще и талантливым, и интуитивным, Стивенс затеял новый проект – телекомпанию «ЛОТ».
«Народное телевидение» – так звучало его кредо, и именно эта ниша оказалась не занятой на рынке телепроектов. Образуйся «ЛОТ» не год, а, например, месяц назад, было бы поздно: едва ли такая ставка оказалась бы выигрышной. За год-то уже многие телебоссы сообразили, что электорату до смерти надоело ежедневно созерцать по всем каналам президента, премьера и думских лидеров – то вместе, то поврозь, а то попеременно. И что большинству населения куда интереснее смотреть «новости про самих себя». Да еще в исполнении людей молодых, современных, умеющих говорить без истерического надрыва и без ложной многозначительности. Да еще чтобы можно было позвонить им прямо в эфир и рассказать на всю страну, что произошло лично с тобой вот буквально полчаса назад, когда ты возвращался с работы.
Стивенс был отличным стрелком и всегда попадал в десятку. И, что не менее существенно, всегда делал это вовремя.
На помощь Несговорова, главной звезды и «лица» Российского телевидения, Виталий Андреевич рассчитывал мало, хотя в свое время и переманил Олега в «ЛОТ», умело воспользовавшись его амбициями, задетыми на предыдущей работе. Как выяснилось, он не зря придерживал год назад свою дочь, когда Олег предлагал ей войти в его команду.
– Погоди, Женя, – обычным своим мимолетным тоном объяснил тогда отец. – То есть в «Люди и судьбы» к нему, соведущей, – правильно, пойди, тебе полезно будет. Это авторская программа, каприз несговоровский, можно сказать. Ну, хочет имидж сменить, доказать, что задушевничать тоже умеет, а не только косточки перемывать политикам. Пожалуйста, пускай доказывает. Человек он предельно раскрученный, профессионал высокого класса. Вот пусть все это на тебя и поработает, – усмехнулся он. – Но в аналитику его не лезь! Помяни мое слово, надолго он у нас с этим делом не задержится.
Отец, как обычно, оказался прав. Он ошибся только в одном: надолго не задержалась у них не только несговоровская аналитическая программа, но и задушевные «Люди и судьбы». Правда, каждая из них канула в небытие по разным причинам.
С авторской программой все оказалось просто: Олегу не хватило вкуса, чтобы ее сделать. Это даже Женя сразу поняла, хотя и не стала тогда высказывать свое мнение. Кто она такая, без году неделя на телевидении! Мало ли что ей кажется пошлым и оформление студии, и костюмы ведущих, и Олегов нарочито проникновенный тон. Когда он вел ток-шоу о человеческих судьбах, не срабатывала ни одна его знаменитая фишка – даже мгновенный взгляд из-под надломленной черной брови, даже ироническая улыбка на красивом мужественном лице.
Правда, отец счел тогда, что Женя выглядит в роли ведущей отлично – несмотря даже на идиотское розовое платье «а-ля грек», которое, по мнению Несговорова, должно было создавать кичевый налет, необходимый для подобных программ. Но благоприятное впечатление от дочери не помешало Стивенсу категорически остановить проект после трех пилотных передач.
– У меня не собес, Олег, – без малейшей неловкости объяснил он. – Не берет ни первый канал, ни второй эту благость. Куда мне твои «Судьбы» девать?
Конечно, Олег был настоящим профессионалом – ни обид, ни возражений не последовало. Во всяком случае, Жене он ни о чем таком не говорил.
А когда отец еще более решительно прикрыл второй его проект – аналитическую программу, – Жене уже было все равно, что думает по этому поводу Несговоров.
Но ему-то далеко не все равно было, что она думает, говорит, делает… Как она вообще собирается жить дальше!
Если бы полгода назад Женя хоть сколько-нибудь могла обращать внимание на все, что снова как ни в чем не бывало окружило ее в Москве, – может быть, она даже порадовалась бы в душе и несговоровской растерянности, и невообразимому, заискивающему выражению его глаз. Не этого ли – щелкнуть по носу зарвавшегося любовника – она добивалась, так эффектно улетев на Сахалин?
И вот он идет рядом с нею по ночному Тверскому бульвару и говорит без умолку, на ходу пытаясь заглянуть ей в глаза.
Женя и раньше часто выходила вечерами погулять на Тверской – когда стихал гул машин, нескончаемыми потоками идущих к Никитским воротам и к Пушкинской площади, пустели аллеи, и можно было наконец почувствовать, что ты идешь по родному, тихому бульвару своего детства.
А теперь она бродила по Тверскому каждый вечер. Просто не могла оставаться дома, она и так никуда не выходила целый день… А здесь, на бульваре, каждое мгновенье той недели у сахалинского залива Мордвинова почему-то вспоминалось так ясно, как будто продолжалось, растягивалось до бесконечности, чтобы не кончиться никогда.
С ее возвращения в Москву прошло ровно сорок дней.
«Поминальный день, – с горечью подумала Женя, выходя из дому в темноте. – Улетает душа…»
И тут же вздрогнула, даже рот суеверно зажала рукой, хотя ни слова не произнесла вслух.
Меньше всего в этот вечер она ожидала увидеть Несговорова. Даже не заметила стоящую у подъезда машину – знакомую «вольвушку».
– Женя! – окликнул Олег. – Женя, на два слова, подожди!
Она не остановилась, чтобы подождать его, но и не сказала, чтобы он оставил ее в покое. И в первый-то день возвращения, когда Олег примчался к ней на Бронную, у нее не было ни сил, ни желания что-то ему объяснять. А теперь и подавно.
Они молча шли рядом по бульвару.
Женя ожидала, что сейчас он снова затеет выяснение отношений: что случилось, да почему так неожиданно, да, может быть, все-таки… Но Олег заговорил о работе. Кажется, он специально старался говорить невозмутимым тоном и старался заинтересовать Женю, привлечь ее внимание к своим делам.
– Не пошли мои «Доводы и выводы», – нарушил он молчание и, не дождавшись реакции, продолжил: – Сегодня со Стивенсом был разговор, довольно резкий, между прочим. Знаешь, что сказал твой папа? Чтобы я выбирал: или политику делать, или с ним работать.
– Странное название, – сказала Женя.
– Какое? – не понял Олег.
– «До-во-ды-и-вы-во-ды». Как будто из «Алисы в Зазеркалье».
– Почему? – удивился он.
Кажется, Олег обрадовался, что она наконец хоть как-то на него реагирует. Его темные, близко поставленные глаза блеснули на мгновенье, губы настороженно дрогнули. Женя вспомнила вдруг: вот точно так же блеснули и сощурились его глаза, когда он впервые предложил: «А ты оставайся у меня, раз понравилось». И так же вздрагивали тогда его губы – настороженно, нетерпеливо. Это предложение он повторял потом не раз, и она почти согласилась…
Женя вспомнила и то, как уверенно лежала на ее голом плече Олегова рука – широкая, красивая, грубоватой формы, но с аккуратно подстриженными ровными ногтями. Они тогда отдыхали после первой близости – оба усталые, довольные, насытившиеся друг другом.
От этих воспоминаний стало противно; ее даже передернуло, как будто паук пробежал по спине. Хотя в ту ночь, да и во все другие ночи с ним Женя питала к Несговорову какие угодно чувства, кроме физического отвращения. Наоборот, он был первым мужчиной, с которым она получила удовольствие в постели.
Теперь он держал руки в карманах бежевого плаща, и казалось почему-то, что они сжаты в кулаки.
– Оставь меня в покое, Олег, – не глядя на него, проговорила Женя.
Он сделал вид, будто не расслышал. Но и переспрашивать не стал.
– Как ты только не боишься в такое время по бульвару ходить? – поинтересовался Несговоров. – И зачем, главное?
– Может, во мне проснулась сентиментальность, – усмехнулась она.
– Довольно несвоевременно она в тебе проснулась! – хмыкнул Олег. – Я тут наблюдал однажды, какими глазами тебя два хмыря провожали. Во-он на той скамеечке сидели, возле Есенина. Кажется, даже шуточки какие-то отпускали. Женечка, хоть я когда-то и был мастером спорта по вольной борьбе, но против лома, как ты, наверное, знаешь, нет приема.
– Они были голубые, – вспомнила Женя. – И спрашивали, который час. А ты, интересно, что здесь делал в это время?
– Случайно проезжал мимо, тормознул на светофоре. Хотел уж было подойти, но ты направилась к дому. Не стал тогда тебя беспокоить. – Тут, догадавшись, что может на это ответить Женя, он опять перевел разговор на рабочую тему: – Да, так вот: или политика, или господин Стивенс. Извини, но при всем моем уважении к твоему отцу я очень не люблю, когда взрослый, циничный и опытный мужик вдруг начинает строить из себя целку. Можно подумать, если бы те, что дали ему деньги на «ЛОТ», дали бы их на политику, а не на показную аполитичность, он этих денег бы не взял!
– Это его дело, – пожала плечами Женя.
– Согласен. Но он на аполитичности делает деньги, а я на ней же их теряю. Подходит мне это, как по-твоему?
– Олег, оставь меня в покое, – на этот раз взглянув ему прямо в глаза, повторила она.
Теперь он уже не смог сделать вид, что не расслышал ее слов. И разговаривать своим привычным, уверенным и слегка насмешливым тоном, наверное, тоже не смог.
– Почему, Женя? – глухо проговорил Олег и тут же торопливо добавил: – Хорошо, пусть без «почему»! Не хочешь объяснять – не надо, я и сам все вижу, не мальчик. Ну, влюбилась ты там в кого-то, на чертовом этом Сахалине, пусть даже с кем-то жила все это время, пусть даже к нему и ездила… Но вернулась ведь, Женя! Не осталась же ты с ним! Да ведь я тебя знаю, Женечка, красота ты моя… – Голос его стал вкрадчивым. – Или он тебя послал подальше, или ты сама от него слиняла. Так что ж ты мне душу рвешь?! Что ж ты меня мучаешь теперь?
Женя ускорила шаг, и Несговоров, идя рядом с нею, заговорил быстрее:
– Ты подумай: чем мы друг другу не подходим? Ну, была б ты девочка в розовых очках, я бы еще понял. Конечно, я не ангел, в чем-то могу и разочаровать, особенно когда права начинаю качать в совместной жизни… Но ведь ты же не старлетка-идиотка! Тут мне одна письмо очередное прислала, – не удержался он от льстящего самолюбию воспоминания. – Я, мол, считаю вас самым благородным мужчиной на свете, потому что на вас каждый день по телевизору новый галстук… Но ты-то, Женя! – Страсть зазвучала в его голосе. – Помнишь, как ты меня на место поставила – ну, когда я тебе пообещал, что на презентацию пойдем вечером, а сам нажрался в монтажной и ночевать не пришел? «Чтобы тебя с похмелья пожалели, протрезвили, в бане вымыли и в печку посадили – это ты себе, Олежек, поищи Бабу Ягу!» – восхищенно произнес он. – Помнишь, Женечка? Я потом до-олго вспоминал – как ты пижаму снимала, как одевалась, как дверью хлопнула…
Конечно, Женя тоже помнила то утро. Именно тогда она и решила, что слишком много стал себе позволять ее герой-любовник и пора поставить его на место.
– Хватит, Несговоров, прошу же, – поморщилась она. – Умная я или дура, в данном случае значения не имеет.
– Еще как имеет, Женька! – горячо возразил он. – Да ты же папы своего дочка, неужели не понимаешь?
– И тебе очень жаль потерять вместе со мной моего папу? – усмехнулась она.
– Не в том смысле, в котором ты подумала. Без работы-то я, слава Богу, не останусь. И «ЛОТ», между прочим, не такая синекура для политобозревателя, чтобы за него зубами держаться, – спокойно возразил Несговоров. – В другом дело. Если мне даже Стивенса жалко терять, хоть он мне, в общем-то, никто, то уж тебя-то! Да я же тебя, как только в первый раз увидел… У тебя тогда брови такими дугами изогнулись, и посмотрела ты так… У меня аж в животе защекотало, сразу понял: вот такая женщина по мне, за такую и побороться не жалко!
Но этих слов Женя уже не слышала. Ничьих слов не хотела, не могла она слышать…