— Да, так хорошо я еще не получал, — согласился опекун Нефедьевки. — Отдул их своими боками… И всего-то трое. Сначала, правда, было четверо. И хватило мне…
— У Терехи сотрясение мозга и сломана челюсть в нескольких местах, — сообщил уездный врач. — А еще шок. Никто никогда его не бил, и тут вдруг такое… Находится в подавленном состоянии, чуть не плачет.
— Многие бугаи после встречи с господином Лыковым находились в подавленном состоянии, — хихикнул Титус. — Некоторые из него и не вышли никогда…
— И все же, если бы не подоспел Бекорюков, мне бы конец, — вздохнул сыщик и потер разбитую скулу.
Тут пришел уже знакомый Алексею одноногий сторож земской управы и стал выбривать ему пятно на темени, где была сильная гематома. Захарьин пояснил, что сторож — фамилия его была Лебедев — единственный в городе парикмахер; он стрижет и бреет весь Варнавин. Коллежскому асессору пришлось смириться с процедурой. Когда она закончилась, инвалид на деревяшке получил двугривенный и удалился довольный. А уездный врач смазал гематому, залепил ее пластырем и велел не делать резких движений.
До вечера, конечно, Лыков валяться не стал, хотя прибежавшая, вся зареванная, Варенька очень просила его «понаблюдаться». В четвертом часу он уже сидел в кабинете исправника и водил карандашом по бумаге. Бекорюков и Готовцев внимательно его слушали.
— Вот тут выселок; он вторгается прямо в урочище Шебалиха. Место глухое. Хозяйство окружено забором высотой в сажень. В заборе двое ворот: явные и тайные, выводящие на лесную тропу. Через них бандиты и проникают.
— Может, ударим завтра утром? — предложил воинский начальник.
— Воскресенье. Скорее всего, они будут на разбое и появятся только в ночь на понедельник. Вчера бричек во дворе не было.
— Значит, утром в понедельник нападаем?
— Да. Полагаю, Помпей Ильич, что часика в три-четыре самое то. Спать будут.
— Итак, — констатировал исправник, — полтора дня на сборы. Когда и где встречаемся? Верхами до Бочкарихи часа два.
— Три, — возразил Лыков. — Дорога плохая. И лучше прибыть чуть раньше, нежели чуть позже.
— Согласен. Собираемся в час ночи на понедельник на мосту через Красницу. С оружием. Держим все в тайне. Дал бы Бог, дал бы Бог… Если разгромим Челдона, хоть будет чем оправдаться перед губернатором. Иначе мне не служить!
— Жду вас у себя в воскресенье к четырем часам для утверждения плана, — завершил беседу Алексей. — А я, пожалуй, пойду прилягу…
15. Тем временем…
Форосков толкнул замызганную дверь и вошел в кабак. В нос ему шибануло крепким амбре, одинаковым для всех заведений низкого пошиба. Преобладали два запаха — табака и кислой капусты. Тонкое обоняние могло различить еще и другие ароматы: заплеванного пола, дешевой водки и немытого тела…
Скривившись, Петр облокотился о стойку и осмотрелся. По большой комнате были расставлены столы и лавки грубой работы. Освещение предоставляли четыре масляные лампы, еле различимые в клубах дыма. У задней стены завсегдатаи выстроили своего рода табль-дот, соединив в линию три стола. Во главе сидел молодой кудрявый парень с очень красивым лицом и живыми глазами. Несмотря на привлекательность, лицо это носило, как пишут сочинители, печать порока. Проще говоря, это была помятая физиономия смолоду развращенного человека. Безусловно, парень и был тем Ваней Модным, о котором говорил Лыков. Справа и слева от него расселось полтора десятка сверстников, охотно потреблявших водку. Рожи у них были такие, что в темном переулке обывателя родимчик хватит… Компания вела себя по-хозяйски: орала, материлась; на конце стола играли в карты.
Прочие посетители сидели поодиночке или мелкими кучками. Обстановки они отнюдь не портили: такие же гнусные рожи, такое же бесцеремонное поведение. Настоящий притон!
Кабатчик за стойкой, высокий, грузный, обратил на нового посетителя свое внимание:
— Чего изволите?
— Плесните-ка мне пендюрочку.
Хозяин взял ручку маленького ковша, но посетитель покачал головой:
— Косушку[57]. И пожевать дайте чего-нибудь.
— Все здесь. — Кабатчик кивнул на стойку, где лежали соленые огурцы, каленые яйца, нарезанные хлеб и печенка. — У нас кабак, а не трактир. Пожалуйте к Островскому, ежели кушать угодно.
— Спасибо за совет, Нил Калинович. Воспользуюсь как-нибудь. Кузя Однопалый так и говорил: у Коммерческого токмо ничего не жри, а то дрищ прошибет. Пей не закусывая!
Кабатчик сразу оттаял лицом:
— Однопалого изволите знать? Сродник он мне.
— Шурин ваш сейчас в Нижнем сидит, в остроге, под следствием. Поклоны передает.
— Благодарствуйте. За что его опять?
— Да все за то же самое. Захотел триста, а взял свиста! Злые люди доброго человека в чужой клети поймали.
— Эвона как… Невезучий он, завсегда попадается. И что ему теперь будет?
— Если узнают про рецидиву… ну, что он не в первый уж раз, то четыре года в цинтовке[58]. Но они не узнают. Я Кузьме хороший вид переслал. Вывернется.
— Нешто отпустят?
— Как его отпустят, ежели он попался? Но отделается легко: шесть месяцев арестного дома. Осенью ждите шурина в гости. В октябре примерно.
— Спасибо за новости, господин…
— Форосков Петр Зосимович.
Мужчины церемонно пожали друг другу руки.
— А писульки Кузьма никакой не передавал?
Посетитель молча выложил на стойку листок бумаги. Кабатчик внимательно прочитал записку и улыбнулся:
— Милости прошу дорогому гостю! Поесть с дороги не желаете? Мигом сотворим!
— Благодарствуйте, Нил Калинович. Я не с дороги. Вчера еще приехал, остановился у Подшибихина и хожу, приглядываюсь. Посоветоваться бы с вами хотелось.
— Вы, извиняйте, не в розыске?
— Нет. И бумаги у меня хорошие. Но светиться в нашем деле никогда не следует. Сыщики в городе есть?
— Один только, но зато какой… В землю зрит на два аршина. Щукин Иван Иванович.
— Будь хоть пес, лишь бы яйца нес. Договориться с ним можно?
— Смотря об чем.
— Чтобы не цеплялся, пока я тут у вас проживаю.
— Попробую поговорить. А жить-то в нашем захолустье вам для чего?
— Нужды всего три. Я вам, Нил Калинович, их сейчас обскажу, а вы ответите, не многого ли я прошу. Просьбы свои я готов оплачивать.
— Калиныч, водки сюда! — раздался от стола окрик Вани Модного. — И курганчик пива!
— Несу!
Коммерческий схватил с полки два штофа и побежал к горчишникам. Когда он вернулся, Форосков полюбопытствовал:
— Что за щенок? Сопли еще не высохли, а ведет себя так неуважительно.
— Ванька Селиванов. Богатейшего в городе купца сынок, вот и кочевряжится.
— Может, его за вихры оттаскать? Только скажите.
— Не надо, Петр Зосимович. Хоть и наглый, ваша правда, но столько денег в кабаке оставляет, что я ему прощаю. Да и видите, какая орава? Все с ножами.
Форосков пренебрежительно сплюнул на пол:
— Я им ихние ножики знаете куда засуну? И в заведении порядок будет.
— Вы бы лучше про свои просьбы. Помнится, их было три.
— Да. Первая — мне надобно кой-чего сбросить. Бимбары, четыре штуки, и все рыжие[59].
— Смикитим. Есть пара людишек, интересуются такими вещами… Только уж не обессудьте, настоящую цену не дадут. Деревня…
— Как получится, так получится. Далее. Я тут у вас месячишко поживу. Тихохонько да незаметненько, никого обижать не буду. И меня пусть никто не обижает. Это вторая просьба.
— За нее Ивану Иванычу придется заплатить.
— Сколько?
— Он сам к вам зайдет и скажет. Завтра утром.
— Эк тут у вас все… по-семейному.
— Только уж вы со Щукиным сильно не торгуйтесь. Иначе вам в Варнавине нельзя будет оставаться.
— Договоримся. И третье. Понадобятся мне для дела два фрея[60]. Расторопные и не трусы.
— Смотря какое дело задумали. Люди разных есть наклонностей.
— Дело такое. Хочу я свой месяц пребывания в славном городе Варнавине завершить хорошим налетом. Взять один дом или, может, поместье загородное, самое богатое. И в ту же ночь уйти. Есть тут у вас народ с жирком?
Коммерческий озадаченно молчал. Пять минут назад человек познакомился и уже говорит о таких вещах… Форосков наклонился к нему и сказал:
— Да понимаю я все. На то и месяц беру, чтобы вы меня как следует обшмонали. Сами присмотритесь, людям поручите. Пусть и Щукин ваш мое исподнее проверит. Осторожность штука полезная. И если подходящий я окажусь на итог, то вернемся к третьей просьбе. Лады? Но вы уже сейчас начинайте думать. Я здесь чужой, никого не знаю и готов платить за подсказки. А нет — так попьем водки да разойдемся. Варнавиных в России много.
Коммерческий удовлетворенно кивнул:
Коммерческий удовлетворенно кивнул:
— Лады, Петр Зосимович. Не спеша да полегоньку. Пообтеремся друг об дружку да там и решим.
На этих словах кабатчик и «темный человек» расстались. Форосков погулял по городу, осматривая его скудные достопримечательности. Пятница закончилась спокойно.
В субботу утром в комнату постояльца требовательно постучали.
— Входите, Иван Иванович, — гостеприимно распахнул тот дверь, впуская сыскного надзирателя. Тот зыркнул сердитым глазом, прошел на середину комнаты и по-хозяйски сел на стул:
— Вижу, вам наши порядки знакомы?
— Нил Калинович обсказал в двух словах, но без подробностей.
— Подробности у меня. Вид свой предъявите для начала.
Форосков протянул сыщику бессрочный паспорт.
— Так… Личный почетный гражданин города Инсар Пензенской губернии… Видал я малашки[61] и получше. Топором, что ли, делали?
Постоялец сел на кровать и смотрел на полицейского спокойно, без тени страха или угодливости.
— Слышь, что говорю, почетный гражданин? Паспорт у тебя липовый!
— Докажите.
— И докажу. Посидишь пока в холодной, до прибытия ответов на мои запросы. Недели две, а то и больше. У нас тут с подозрительными не церемонятся. Ну?
— Дурак ты будешь, Щукин, ежели так сделаешь.
— Что? Ты как, ракло, с представителем власти разговариваешь! Да я тебя! Одевайся — ты арестован.
Форосков и не думал собираться. Он сидел на кровати и откровенно склабился:
— Остынь, представитель власти. Актер из тебя дрянь. Цену хочешь набить? Так и скажи. А ногами на меня и в Москве не топают, не то что в Варнавине. Будешь дурку гонять, я тебя так в дерьме измажу — век не отмоешься.
Иван Иванович посмотрел на смелого постояльца с нарастающим удивлением:
— Ты? Меня? Ты хоть знаешь, кто я здесь?
— Чего не знать-то? Первый мздоимец. Эка невидаль! Такие в каждой дыре имеются. Черт ли писал, что Захар комиссар? И с чего ты, Ваня, взял, что на тебя управы найти нельзя? Тоже выискался незаменимый-неуязвимый… Я вот сейчас кое-что тебе обрисую. Как только ты посадишь меня в эту свою холодную, я тут же сочиню длинную бумагу генерал-прокурору. Про покровительство твое воришканам, про взятки, скупку краденого, превышение власти. И свидетелей укажу. Кузьма Однопалый сейчас в Нижнем парится, скучно ему там. Охотно приедет и подтвердит все мои обвинения. И еще желающие найдутся. У таких, как ты, врагов много… Ась? Неуж не заинтересовал?
— Не-а. Я, щенок, твоей бумажкой в нужном месте подотрусь. Не увидит ее генерал-прокурор. Отдам тебя туда, где козам рога правят. А как ябедщика в камере из петли вынут, так и дело закроют. Удавился человек — значит, грехи за собой чувствовал… Ась?
— Дурак ты, Ванька. Совсем в этой деревне от серьезного дела отбился. По закону первый допрос с меня после ареста должен снять судебный следователь. Ты же только сбоку на стульчике будешь сидеть. А я на том допросе покажу политическое дело. Ну… к примеру, подпольную мастерскую по изготовлению бомб в Костроме. После этих слов меня тут же под усиленным конвоем в эту Кострому и отправят. А там уж я спою соловьем! О том, как вынужден был сам себя оговорить, спасая жизнь после угроз надзирателя Щукина, взяточника и потатчика ворам. Распишу полную картину беззакония в Варнавине! Мало не покажется. И знаешь, никто и не усомнится! Потому у вас тут детей убивают уже не первый год, а вы все никак душегуба этого не поймаете. А и не ловите! Некогда вам службу служить — надо мзду собирать. Вы сейчас все, начиная с исправника и кончая тобой, у губернатора на особом листке выписаны. Только повод дай, и… А тут такое дело! А как обыватели увидят, что тебя за пищик взяли, они такое о тебе порасскажут! Все, что много лет терпели. Бекорюкова лишь в отставку выгонят, а тебе, Ванятка, погонянка[62] светит. Ась?
Щукин хмуро смотрел на «почетного гражданина» и соображал. Видно было, что он давно уже не получал такого отпора.
— А если я тебя прямо сейчас шлепну? При попытке бегства.
— И чего получишь? Чем заработать на мне, вляпаешься в историю. Следствие наладят. Да еще — а вдруг не попадешь?
На этих словах Форосков расхохотался и вдруг, одним движением, выхватил и наставил в лоб надзирателю револьвер. Подмигнул развязно и убрал оружие обратно за пояс.
— Твоя беда, Ваня, что ты возомнил себя пупом земли. Это плохо кончается. Скромнее надо быть, скромнее. Пришел, разорался! «Посажу, пристрелю…» Хочешь у меня за просто так сорги[63] сорвать? Просто потому, что привычка такая, да, Вань? Шалишь. У Фороскова соргу надо заработать.
— Ладно, заткнись. Чего ты хочешь?
— А тебе разве твой освед Коммерческий не сказал? Пожить тут хочу. С месяц. Тихий городок.
— За такое надо платить.
— Я же не против платить. Когда все честь по чести, и я получаю нужную мне услугу.
— Что за услуга?
— Наводка нужна.
— Дом подломать?
— Лучше поместье за городом, в глухом углу. Возьму куш и сразу уйду. Из дувана выделю пятую часть. Но никаких авансов!
— Пятую часть мало.
— За наводку и за то, что не мешаешь — достаточно. Больше за такое не дают. Сделай что-нибудь сам — получишь больше.
— Ты что, хочешь, чтобы я с тобой на грант[64] пошел?
— Эх, сыскной надзиратель… Ты хоть знаешь, что такое грант? Хоть раз сам делал дело? Все что угодно может случиться. Кровь лить — это тебе не пьяных обирать.
Тут в дверь постучали, и просунулась голова хозяина постоялого двора Подшибихина:
— Иван Иванович, за вами из управления прислали.
— Чего там еще? Занят я. Ничего не могут без Щукина.
— Эта… опять… тело нашли.
— Черт! — Сыскной надзиратель вскочил и бросился к двери. На пороге остановился:
— Петр Зосимович, будем считать, мы договорились. Делайте свою коммерцию и никого не опасайтесь. Дня через три я к вам загляну еще раз.
— Буду очень обязан, Иван Иванович!
Форосков снова провел весь день в неспешных прогулках. Он видел погром и наблюдал, как толпа избила и чуть не покалечила Лыкова. С трудом удержался, чтобы не вмешаться… По счастью, исправник подоспел вовремя, и обошлось малыми потерями.
Петр осмотрел все дома в Варнавине, которые можно было бы назвать богатыми. Если бы он действительно готовил налет, кого бы выбрал в жертву? Особняк Смецких, усадьба Нефедьевых, хоромы купцов Попова, Селиванова и Красильникова, флигель княгини Трубецкой, палаццо предводителя Верховского. Всего семь. Еще помещение переводной конторы[65] и казначейство. Больше ничего заслуживающего внимания. Если уж играть роль «темного человека», налетчика-гастролера, нужно искать подходы. Знакомиться с прислугой, посещать богатые дома под надуманными предлогами. Если за ним будут следить, пусть видят, что он не сидит без дела.
Петр думал также и о Щукине. Такой опытный человек не удовлетворится первой беседой и попробует проверить личность приезжего гостя. Скорее всего, разошлет запросы в соседние губернии и, может быть, в Москву. На сей предмет Ивану Иванычу уже заготовлены сюрпризы…
Вечером Форосков снова встретился на улице с Лыковым, но тот не подал никакого знака. Петр и сам не семафорил: сообщить ему было нечего. А между тем убили еще одного ребенка… Петр засел сначала в ермолаевской пивной, затем перебрался в закусочные комнаты лавки Мокрецова, откуда перешел в ренский погреб Бугрова. Пил портвейн, заедал пиво моченым горохом, играл на бильярде. А еще толковал с обывателями. Представлялся торговым человеком по части механизмов. Наводил разговоры на утреннее происшествие и внимательно слушал. Страшная новость охотно обсуждалась, но обыватели не подсказали сыщику ни одной зацепки.
Засыпая, Форосков решил: завтра он берет в оборот Ваню Модного. Алексей Николаич велел его прощупать.
16. Смецкая и другие
В воскресенье Лыков приходил в себя после кулаков варнавинских молотобойцев. Лицо его сильно опухло, разбитая губа саднила и не заживала, один зуб шатался. Однако к следующему утру коллежский асессор намеревался полностью восстановиться. Алексей сидел в кабинете и смазывал «веблей». К обеду должны были прийти штабс-ротмистр Бекорюков и капитан Готовцев. Предстояло обсудить и окончательно утвердить план, разработанный Лыковым.
Неожиданно из коридора послышались женские голоса и легкий стрекот колесных спиц. Смецкая приехала! И действительно, через несколько минут Степан передал просьбу супруги показаться в гостиной.
Полина Мефодиевна была на этот раз в модном бархатном спенсере и необычном платье из переливающейся ткани с набивным рисунком. (Варенька объяснила потом, что это ткань «омбрэ», последняя модная новинка сезона.) Сколько же нарядов у инвалидки?