Перечеркнув очередной вариант текста, зло отпихнул исписанную тетрадь. Выдвинул ящик и перебрал содержимое, в поисках чистых листов. Нашел чистую тетрадку, а под ней обнаружил упаковку с фломастерами. Идея! Столешница была покрыта пластиком с тусклым рисунком текстуры дуба. Достал черный фломастер и мазанул по поверхности, затем без проблем стер. Отлично! Я набросал первый куплет на столешнице, затем начал править, стирая неподходящие по созвучию слова тряпочкой и заменяя их другими. Дело более-менее пошло на лад, и через десять минут переписал на лист готовый куплет.
Я играл и пел. Не то чтобы у меня получился шлягер, но песня звучала, хоть и немного наивно. Несколько раз сбивался с ритма и начинал заново, стараясь сыграть и пропеть чисто. Только начал в очередной раз, как в комнату зашла мама. Я не стал прерываться. Пропел до конца, чисто, нигде не сбившись и не соврав мотив. Мама удивленно смотрела и, как только я замолчал, сказала:
– Никогда бы не подумала, что у сына есть слух. Может тебе в музыкальную школу пойти?
– Не, мам, – я замотал головой, стараясь не смотреть в глаза, – я уже определился с выбором.
– И какой, этот выбор? – подняла она брови.
– Военное училище.
– Ну да, куда же ещё? Есть пошли, военный, только гитару тут оставь.
По кухне плыл аромат жареных котлет. Гарниром шли макароны, только почему-то они не были серыми, как мне казалось прежде, а выглядели даже очень аппетитными на вид. Я ел, а мама сидела напротив и смотрела на меня. Только я отодвинул тарелку, мама спросила:
– Серёж, а кто суп сварил?
Улыбнулся про себя. Суп, по-видимому, понравился.
– Я.
– Ты? Сам?
Мамино удивление было понятно. Я в детстве никогда не готовил, за исключением жареной или вареной картошки. То есть то, что имеет простейший рецепт. А тут суп!
– Понравился?
Мама кивнула.
– Рецепт прост – картошка, лук, плавленый сырок, лаврушка, перец, соль.
– Действительно просто, а откуда узнал?
– В книге «О вкусной и здоровой пище» прочитал.
Я не обманывал, такой рецепт действительно есть.
– Ладно, мам, спасибо. Я телевизор посмотрю.
Смотрел программу «Время» в надежде, что скажут чего-нибудь про происшедшее двадцатого числа. Но дикторы сообщили только том, что я уже знал из газет. Хмыкнул – конечно, цензура, однако. Хотя смотрел с интересом. Дикторы чересчур официальные (вспомнились эмоции корреспондентки, комментировавшей захват самолета), рассказывали о партийных телодвижениях, достижениях соцтруда, осветили события за рубежом и закончили прогнозом погоды под знакомую музыку. И студия на экране, по сравнению с тем, что я привык видеть, была убога, но такого раздражения, как от эмоциональной трескотни комментаторов, не было. Очень мило – подумал я, – все новости похожи на сводку – на фронте без изменений. Конечно, я могу путать даты. Что там было в восемьдесят четвёртом? Запуски космических ракет? Точно! Но не про запуск я думал, а про первый выход в космос женщины. Двадцать пятого числа в открытый космос вышла Светлана Савицкая. Но я, кажется, ошибся на месяц или два. Про это точно бы сказали. Тогда что ещё? Вспомнил! Но с чего я решил, что в новостях скажут о крушении самолета ВВС в районе Донецка? Будут молчать в тряпочку. М-да.
Вернулся в свою комнату и, сидя на кровати, я опять играл, повторяя песню еще и ещё раз. А затем… затем моя игра, незаметно для меня, перетекла в сон, где я со шмелями начал воевать…
На будильнике без пятнадцати шесть, в школу к восьми, но раз спать уже не хочется, то займёмся своей физической подготовкой. Сбегаю в школьный спортивный городок и там позанимаюсь перед уроками. Нашел в шкафу спортивный костюм и, облачившись в него, вышел в коридор. На кухне шумел чайник, а у стола, читая газеты, сидел отец и пил чай. Я его вчера так и не дождался, уснул. Опять он приехал за полночь. Но почему отец сегодня поднялся так рано?
– Привет, пап.
– Доброе утро, Сергей.
Отец взглянул на меня. Удивленно поднял брови:
– Никак на зарядку собрался?
– Угу.
– Какая муха тебя укусила?
– Большой полосатый шмэл, пап, – сказал я, присаживаясь рядом, – а почему ты в форме? Выходной же.
– Скоро учения, так проверяющие забодали визитами, – он допил чай и улыбнулся, – ничего, сегодня я раньше домой вернусь.
Он поднялся и направился в прихожую.
– Пойдем, сын. За мной уж машина пришла.
Мы вышли из квартиры и начали спускаться. На межэтажной площадке отец обернулся:
– Мать сказала, что ты на гитаре вчера играл, причем хорошо играл и пел отлично. Когда успел научиться?
– Понемногу, пап. Начал играть, понравилось.
– Я глянул на листок, что на твоём столе лежал. Хорошие стихи вышли.
– Так, накатило, взял и написал.
Ну не хочется врать, а приходится. Не про стихи, про игру на гитаре.
– Как в школе дела?
– Нормально. Три тройки за год, но сегодня постараюсь их исправить.
– Это хорошо, что хочешь исправить. Хорошие оценки, конечно, важны, но самое главное, чтобы ты понимал предмет.
На улице было свежо. На небе ни одного облачка, значит, скоро разогреет и опять будет жарко. У подъезда остановились. Машина ждала отца вне двора. Перед тем как повернуть в проход меж домами, отец взглянул на меня.
– Я вижу, ты изменился. Пока не понял, в какую сторону, но чувствую, что толк будет.
– Будет, – кивнул я, – осталось заполнить свою «табула раса»[1], пап. До вечера.
Оставив изумленного отца, я легкой трусцой направился в противоположную сторону. Обогнув дом, выбежал на дорогу, по которой мы вчера из школы шли. На повороте остановился. Солнце уже вышло из-за гор, и теперь они сверкали невыносимым алмазным блеском множества ледяных вершин. Смотреть и любоваться на эту красоту можно долго, но глаза не выдержат такой яркости, а темных очков у меня нет, как нет МП-плеера, с которым привык по утрам бегать. Придется побегать без него еще лет двадцать. Я вздохнул и побежал в сторону школы.
Пока бежал, принялся подводить итоги прошедшего дня. Итак, что мы имеем? А мы имеем шанс прожить жизнь заново. Первый день начался с шока. Конечно, не изумиться невозможно. Кто бы себя спокойно повёл в такой ситуации? Правда, я успел быстро адаптироваться, хоть не сразу, но успел настучать в торец врагам, удивить окружающих, заодно самого себя. Я приобрёл тут более высокий статус, по сравнению с прошлой жизнью, хоть и проблем прибавилось. Но имеется бонус – знания о будущих катаклизмах, что потрясут страну. Это всё плюс, причем огромный.
Минусы тоже есть. Например, моя несдержанность в словах и поступках, приведшая к конфликту. А ещё не думаю, что говорю и делаю. Мне кажется, что все нормально, но выходит наоборот. Впрочем, спрогнозировать реакцию окружающих невозможно. Все-таки эта жизнь и та, что я знал, разные. Люди стали другими за много лет. И теперь я словно белая ворона в черной стае. Свой среди чужих, чужой среди своих. Очень точное определение. Конечно, адаптируюсь со временем, но могут заметить такие, как Зеленин-старший, участковый Мокашов… Эти всё замечают. Братья Громины и дядя Миша Тихомиров как свидетельство. Правда, в этих случаях поступить по-другому было никак нельзя.
Добежал до школьного стадиона. Вся его территория была огорожена высоким забором из сетки-рабицы. В центре небольшое футбольное поле, вокруг него беговые дорожки, чуть в стороне спортивные снаряды – турники, брусья, рукоходы. В самом углу выкопаны ломаные окопы и установлены деревянные силуэты танков для занятий по НВП.
А по дорожкам кто-то двигался, как раз мимо пробежал, только я на площадку вошел. Посмотрел вслед. Тот бежал по кругу как-то легко, будто профессиональный спортсмен, хотя фигура напоминала пенсионера, что ли? И казалась знакомой. Я повернул налево и направился к спортивным снарядам. У турника остановился, быстро размял руки и, подпрыгнув, зацепился за перекладину. Подтянулся семь раз и беспомощно повис. Маловато. Будем тренироваться. Спрыгнул и, давая отдохнуть рукам, прошелся вокруг турника. Значит, будем делать несколько подходов по пять подтягиваний. Хватит пока, потом прибавим количество повторов. Пока взобрался на брусья и поднял ноги на угол. Хватило на полминуты, но удержать смог бы и больше. Принялся качать пресс, поднимая вперед прямые ноги.
Пенсионер, завершая круг, бежал уже навстречу. Я, приглядевшись, с удивлением узнал дядю Мишу. Тихомиров перешел на шаг и свернул с беговой дорожки к турникам. Увидев меня, воскликнул:
– Сергей?
Затем, виновато улыбнулся и сказал:
– А я вот, решил завязать. Силы свои вот восстановить решил.
Он подошел к турнику и, подпрыгнув, лихо навертел дюжину подъёмов переворотом. Глядя на Тихомирова, я принялся с энтузиазмом отжиматься на брусьях. Пример пятидесятилетнего мужика здорово меня простимулировал. Не припоминаю таких примеров в своей прошлой жизни. В лучшем случае, вояки в этом возрасте больше те же зачеты по физо принимают, а не крутят солнышко на перекладине. А Тихомиров вертелся вокруг железки, напоминая мне не пятидесятилетнего мужика, а олимпийского чемпиона Немова, и совсем без подстраховывающих на руках ремней. Ну да, кисти у него, что твои тиски. Вон как он мне плечо сжал вчера.
Пенсионер, завершая круг, бежал уже навстречу. Я, приглядевшись, с удивлением узнал дядю Мишу. Тихомиров перешел на шаг и свернул с беговой дорожки к турникам. Увидев меня, воскликнул:
– Сергей?
Затем, виновато улыбнулся и сказал:
– А я вот, решил завязать. Силы свои вот восстановить решил.
Он подошел к турнику и, подпрыгнув, лихо навертел дюжину подъёмов переворотом. Глядя на Тихомирова, я принялся с энтузиазмом отжиматься на брусьях. Пример пятидесятилетнего мужика здорово меня простимулировал. Не припоминаю таких примеров в своей прошлой жизни. В лучшем случае, вояки в этом возрасте больше те же зачеты по физо принимают, а не крутят солнышко на перекладине. А Тихомиров вертелся вокруг железки, напоминая мне не пятидесятилетнего мужика, а олимпийского чемпиона Немова, и совсем без подстраховывающих на руках ремней. Ну да, кисти у него, что твои тиски. Вон как он мне плечо сжал вчера.
Дядя Миша спрыгнул с турника, прошелся, встряхивая руками, и опять повис на перекладине. Я, спустившись с брусьев, подошел к лавке, встал лицом к турникам и принялся отжиматься обычно…
Мы менялись, по очереди подходя к снарядам. Я делал по пять повторов, Тихомиров десять… Наконец, у меня мышцы загудели так, что понял – всё, пора завязывать. Дядя Миша ободряюще мне подмигнул и снова повис на перекладине. Я отошел к лавкам и начал тренировать растяжку.
Детское тело пластичней, чем у взрослого. Поэтому размявшись, попробовал сесть на прямой шпагат. Получилось, но резкая боль не давала долго находиться в позе а-ля Ван Дамм. Поднялся, попрыгал, кривясь от боли в паху. Спросил подошедшего Тихомирова:
– Дядь Миш, сколько времени?
Вскинув руку и посмотрев на часы, он ответил:
– Восьмой час.
– Ой, мне пора.
– Ну, тогда пойдём.
Обратно шли той же дорогой, по какой я к школьной спортплощадке бежал. Дядя Миша шел рядом. И по виду было видно, что он хочет о чем-то меня спросить, но он молчал. И я догадывался, о чем он хочет узнать. О вчерашнем нашем разговоре. Всю ночь, наверное, гадал – что произошло? Перебирал в памяти наш разговор. Понимал, что проговорился. И откуда подросток знает про звание? А оговорка: «командир»? А его сегодняшние попытки прочесть что-то в моих глазах? Вчера он взглянул и…
Хм, странно, что ни мама, ни отец, ничего про взгляд не сказали. Хотя первыми должны заметить. А получилось, что увидели другие. Может, все дело в злости? Когда я злой, то и глаза становятся старее или выразительнее? И что, интересно, ещё в них Тихомиров увидел? Собрата по оружию? Возможно.
Интересно – где он воевал? Если спросить, то вряд ли ответит. Никому об этом не говорил и мне не скажет. Но догадаться можно самому. Хотя много на свете было военных конфликтов. И где только не принимали участие наши военспецы. Афганистан, вот, например, но по возрасту не подходит, если только Аркадьич в капитанах лет так двадцать не проходил. Египет? Йемен? По времени ещё подходит Корея, Вьетнам и Ангола. И не простым воякой он был. Что-то типа разведки или спецназа. Вот где мог воевать Тихомиров. Там он своих товарищей потерял. А капитаном остался скорей всего из-за того, что пить начал. Сильно стал пить. Вот и «ушли» его на пенсию досрочно.
Так в молчании и дошли до нашего двора.
Во дворе на дороге стояла черная «Волга». Проходя мимо её, заметил, что Тихомиров, посмотрев на номер, нахмурился. Только отошли от машины, как спиной ощутил чужой взгляд. Мы с дядей Мишей обернулись одновременно. Шофер сидел и делал вид, что с интересом разглядывает бельё, вывешенное на балконах. Я глянул на окно второго этажа – никого. Значит, в спину нам смотрел водитель. А Тихомирову-то номерок машины знаком. Наверняка «Волга» конторская, и приехала она за Зелениным. И по взгляду дяди Миши, сразу ставшему задумчивым, прекрасно это читалось.
У моего подъезда остановились.
– Славный ты парень, Сергей. Удивительный и странный.
– Почему? – спрашиваю.
Тихомиров стрельнул глазами в сторону машины и сказал глухо:
– Да взгляд у тебя был как…
– У командира?
– Пока, – сразу закруглил разговор дядя Миша и пошел к своему дому.
– До свидания, товарищ капитан.
Я повернулся, бросил взгляд на «Волгу» (шофер смотрел в сторону, делая безучастный вид) и вошел в подъезд, ощущая удивленный взгляд Тихомирова. Быстро поднявшись на первый пролет между этажами, прилип к окну. Дяди Миши уже не было, ушел, а вот в машину как раз садился Зеленин. Смотреть было не очень удобно (машина стояла у другого подъезда), но разглядел, как водитель сначала что-то говорил отцу Маринки и только потом поехал. Про Аркадьича говорил. Очень непонятный интерес конторы к скромной персоне военного пенсионера. Значит, я правильные выводы сделал. Да и пусть следят. Главное – Тихомиров пить бросил. Теперь если и случится роковая для дяди Миши встреча в девяностых, то биты будут не в руках рэкетиров, а в их задницах. И это правильно.
На свой этаж поднимался непривычно медленно. Зря я так напрягался с утра. Хоть и приятно ноют мышцы, но сразу такие нагрузки…
Мама встретила удивленно:
– А я гадаю – куда все мои мужчины подевались? – улыбнулась она. – Уже начал готовиться к труду и обороне?
– Конечно, мам. А папа в часть уехал. Обещал сегодня раньше дома быть.
– Я знаю. Завтракать садись.
– Сначала в душ.
После душа, сменив бельё, позавтракал. Мама достала кошелек.
– Вот тебе пятьдесят копеек на обед.
– Не надо, мам, – отодвинул я монету – у меня сдача осталась.
Собрав в сумку все учебники (наверняка сегодня их сдавать будем) и наведя расческой на голове порядок, я зашел на кухню.
– Готов к труду и обороне.
– Иди уж, военный.
Вышел из подъезда. У лавки туда-сюда прохаживался Савин.
– Привет!
– Привет, – поздоровался он, недобро глянув на меня.
– Чего такой злой, – шучу я, – не с той ноги встал?
– Он ещё спрашивает! – сплюнул Олег, – развёл меня как рябёнка. Друг называется!
– Не понял, ты это про что?
Савин опять зыркнул, как лазером прожег.
– Про гитару, про что ещё? – буркнул он. – И сам на спор меня подбил. Жук!
И сразу пояснил:
– Генку вчера вечером видел.
Вот, блин! Про это я как-то не подумал. Ясно, что Ким рассказал о моей игре у него дома.
– Спор аннулируем?
– Конечно, – кивает Олег, – неспортивно выходит, спорить заведомо на выигрыш.
– Кто бы говорил! Ты тоже хорош! И ведь условие-то какое поставил, – и слегка толкаю кулаком Савина, – Зеленину поцеловать.
– А чего такого? – притворно изумляется друг, – ты ей нравишься, она тебе нравится. Совет да любовь!
– В торец дам, – предупреждаю шутника, – хватит про это. Сам-то не сильно обиделся?
– Не сильно, но мстя моя, – обещает Савин, – будет ужасна.
– Что, «Онегиным» задекламируешь?
– Нет, потом узнаешь, – хмыкнул Олег, – а «Онегина» мне учить не особо нужно. Меня отец в наказание учить заставлял, так что ты был бы в пролёте. Если не веришь, могу хоть сейчас начать читать.
– И кто из нас жук? – спрашиваю удивленно.
– Сам такое условие поставил. Я-то при чем?
Странно, помнится, всё по-другому было, не любил он стихи. Или поэтому и не любил, что силой учить заставляли? Но о таких наказаниях родителями Олег мне никогда не говорил. Хотя кто в таком признается? М-да, с желанием для Савина я, получается, лопухнулся. Да и неважно теперь.
До начала уроков двадцать пять минут. Времени вагон. От нашего двора до школы всего сотня метров, на карачках не спеша доползешь. Мы и шли не торопясь, шутливо препираясь.
– А когда ты начал на гитаре играть? – вдруг спросил Олег.
Тут можно и правду сказать, тем более ответ выйдет туманным. Так и ответил:
– Давно.
– Хм, давно. А почему скрывал?
Я пожал плечами и сам спросил:
– А ты почему про стихи скрывал?
– Думал, засмеют. Стеснялся такого наказания.
– А ремень лучше? – усмехнулся я.
– Даже не знаю… – вздохнул Олег и остановился, глядя вперед.
Навстречу нам шел дед Косен. Усталый и задумчивый, он нес сумку с продуктами. Мы поздоровались с ветераном, но Косен Ержанович прошел мимо не заметив нас. Что-то расстроило его. Наверняка в магазине нагрубили.
Савин проводил взглядом ветерана и как-то мечтательно сказал:
– А представь, Серёг. Вот бы сейчас бы на войну попасть, да с автоматом по врагу да-да-да. Да на современных танках. Эх, дали бы немцам!
Покосился на друга. Романтика так и плескалась в его глазах. Только нет на войне романтики. Смерть там. Это здесь пацаны играются в «войнушку» с игрушечным оружием и не понимают пока, что война – это вовсе не игра. Там смерть правит бал, а она не может быть игрушечной. Я не был на войне, так уж вышло, что пропустил оба раза, когда наши ездили в «командировку». И оба раза из-за ранений, полученных при задержании. Как ни странно – ножевых. Бывает и на меня проруха. Молодой был, неопытный. Но что творилось «там», знал. Наши ребята вернулись все, пусть с тяжелыми ранениями, но все. Поэтому я знаю. И мой дед знал, Косен Ержанович и его друг знают. А этот попасть на войну хочет… попаданец хренов.