Савин проводил взглядом ветерана и как-то мечтательно сказал:
– А представь, Серёг. Вот бы сейчас бы на войну попасть, да с автоматом по врагу да-да-да. Да на современных танках. Эх, дали бы немцам!
Покосился на друга. Романтика так и плескалась в его глазах. Только нет на войне романтики. Смерть там. Это здесь пацаны играются в «войнушку» с игрушечным оружием и не понимают пока, что война – это вовсе не игра. Там смерть правит бал, а она не может быть игрушечной. Я не был на войне, так уж вышло, что пропустил оба раза, когда наши ездили в «командировку». И оба раза из-за ранений, полученных при задержании. Как ни странно – ножевых. Бывает и на меня проруха. Молодой был, неопытный. Но что творилось «там», знал. Наши ребята вернулись все, пусть с тяжелыми ранениями, но все. Поэтому я знаю. И мой дед знал, Косен Ержанович и его друг знают. А этот попасть на войну хочет… попаданец хренов.
Кстати, я тоже попаданец, блин. Попал так, что не сотрешь.
– Война – это не игрушки, – сказал я Олегу, остановившись у поворота к школе.
В этот момент мимо нас прошла Зеленина и, одарив меня улыбкой, поплыла впереди, покачивая бедрами. Обалдеть! Челюсть отвисла помимо воли, и не только у меня.
Савин закрыл рот и выдал:
– Ужель та самая Марина? – и повернулся ко мне. – Не упускай шанс, мистер ноль-ноль-восемь! Ведь королева!
Опять двадцать пять!
– Я же тебя предупреждал! – и пихнул шутника локтем в бок.
– А чё? – закрутил головой Олег. – Я ничё. Но вы не сказали нет, милорд… нет, но какова!
– Да тебе самому в клоуны идти надо.
– С кем поведёшься…
Школа встретила нас своим обычным гулом, но этот ор был радостным от осознания того, что сегодня последний учебный день. Ничего, что у многих впереди контрольные и экзамены, общий настрой это не изменяло. Ученики носились на полном форсаже, как будто собрались побыстрей приблизить летние каникулы.
Мы прошли через фойе к лестнице, поднялись на второй этаж и по дороге перед нами жизнь немного замирала. Встречные пацаны останавливались и здоровались. Даже старшеклассники подходили руку пожать.
– Чего это они? – спросил Олег.
– Не знаю.
Первым уроком должна быть литература. Класс находился на втором этаже, в самом конце коридора. Мы вошли в помещение. У первой парты сгрудились девчонки, что-то бурно обсуждая. Они обернулись, увидели меня и Олега и зашушукались тише, изредка на нас поглядывая.
Мы прошли к «камчатке» и уселись за парту. Сумки с учебниками засунули под стол. До начала урока ещё десять минут. Выбранное вчера стихотворение в голове прокрутил и подумал – а чего, собственно мне его рассказывать? У меня по литературе все равно четыре. Вот тройки исправить нужнее… кстати.
– У тебя двойка по инглишу, – напоминаю я Олегу.
– Да знаю, – кривится Савин, – а что делать?
– Исправлять, конечно.
– Ага, – хмыкает Олег, – а зелье ты с собой прихватил?
– Без зелья обойдёмся, – говорю, – я набросаю что-нибудь на английском, а ты выучишь. Только надо выучить быстро. Сможешь?
– Смогу, давай свой текст.
– Точно сможешь? – уточнил я.
– Не беспокойся, Пушкин влёт запоминался, а тут пара четверостиший…
Влет запоминался? Тут же спрашиваю:
– Слушай, а почему с такой памятью у тебя проблемы с английским языком. Не пробовал просто тупо заучивать?
– Не, лень было. Мне Онегина за глаза хватало.
Я хмыкнул – ну да, помню, что Олег учить не любил, лень-матушка, однако. И непоседа был ещё тот.
– Вот ведь, чаю дома надулся, – пробурчал Савин и посмотрел на часы, – время ещё есть пойду до ветру сбегаю.
У первой парты шушуканье продолжалось, и как только Савин поднялся, так сразу половина девчонок посмотрела на нас. Из мужской половины класса мы пришли первыми. Я глянул на девчачью толпу у первых парт и, на всякий случай, решил сходить с Олегом за компанию. Не хотелось оставаться в классе одному.
Школьные туалеты были рядом и находились в концах каждого коридора.
У двери стоял незнакомый старшеклассник и бдительно смотрел в глубину прохода. «Часовой» глянул на нас, нахмурил брови и вдруг улыбнулся:
– А, Вязов, здорово! – и тянет руку.
– Здорово, – жму его вялую кисть, – коль не шутишь.
– Какие шутки, пацаны? – слишком показушно трясет рукой старшеклассник.
Понятно, почему тот девятиклассник стоит на «шухере», чтоб предупредить о появлении учителей. Только непонятно – чего он лебезит перед младшими?
В туалете накурено будь здоров, как будто вся школа по сигарете выкурила. Будь тут пожарная сигнализация, то её давно замкнуло бы от концентрации дыма. А этим хоть бы хны. Четко видны только ноги, остальное размывалось в сигаретном смоге. Чего они окно не откроют? Или в целях безопасности на вторых этажах створки заколочены? Но должно что-то открываться для проветривания. Здоровье портят не только себе. Сейчас вся одежда куревом пропитается. Я прокашлялся и сказал:
– Форточку бы открыли, – и собрался выйти. Лучше Савина снаружи подождать.
– Это кто тут такой борзый? – тут же сипло отозвался кто-то.
Из тумана появляется рука и пытается меня схватить. Привычно перехватываю её. По кафелю катится недокуренная сигарета, а куряка, ойкая, сопровождается мной к выходу.
Снаружи нас встречают круглые глаза «часового». Следом из туалета выходит Олег, видит нашу композицию и хмыкает:
– Все резвишься? Пойдём, сейчас звонок будет.
«Часовой» перестаёт таращиться на загнутого товарища и говорит тому:
– Ты чё? Это же Вязов!
– А ты обретаешь популярность, – опять хмыкает друг.
Отпускаю старшеклассника и спрашиваю:
– В чем вообще дело? Чего вы тут за культ личности затеяли?
– Какой ещё культ? – трясет рукой курильщик. – Ты с Громиным махался. И в торец ему дал, да так, что тот кровью умылся…
Вдруг показалось, что эта нездоровая популярность ещё мне аукнется. Я схватил за руку Савина и затащил в класс. Лучше заняться насущными проблемами, а эту мыслю обдумаю потом.
Следом за нами почти разом зашли пацаны нашего седьмого «А». Несмотря на первый звонок, все мальчишки сразу собрались у нашей парты, но Савин тут же зашипел на них:
– Не мешайте, – и уже мне, – Серёг, давай, пиши.
Что бы такое Олегу перевести? А что я думаю-то! Улыбнулся и начал быстро записывать на листок: «My uncle is the most fair rules. When it is not a joke was sick…»
– Это что? – глядя на текст, спросил Савин.
– То, что ты быстро заучишь, – ответил я и пробежал глазами весь текст. Вот, черт! У меня получилось примерно так же, как и вчерашний перевод оригинального текста песни. То, что я тут написал, смысл-то несет, но вот рифма отсутствует. Я учил когда-то стихотворения на английском, но вот не помню их точно. И что теперь делать? Может, так сойдёт?
В этот момент в класс вошла Елена Михайловна, держа в руках журналы. Все встали.
– Здравствуйте, ребята, – красивым и чарующим голосом поздоровалась учительница, – садитесь.
Батюшки! То есть… я, конечно, помнил, что Щупко была молодым специалистом, но насколько она была молодым…
В той жизни на это внимания как-то не обращал. Ну, старше, и что? А теперь… теперь моя взрослая часть отметила обалденную красоту молодой женщины. Стройность, длину ног, прическу… Елена Михайловна сейчас старше настолько же, насколько был бы старше её я, по прожитой и осознанной жизни. Странно, подумал я, сверстниц побаиваюсь, а взрослых нет. А чего я на… э-э-э, взрослую женщину заглядываюсь? Марина красивей сейчас и ещё лучше станет…
Черт, понесло не в ту сторону. Отогнав все лишние мысли, принялся рассматривать оформление класса. Типичный кабинет литературы. Висящие на стене портреты классиков, изречения, отрывки из произведений, а у самой двери висел плакат с надписью «Слава героям», рисунком Вечного Огня и памятника двадцати восьми панфиловцам. Наверное, ко дню Победы рисовали. Я вздохнул и посмотрел вперед. Над доской висел портрет Ленина. Ну да, куда ж без него? И его завет под портретом: «Учиться, учиться и учиться».
Вот и учусь. Во второй раз…
Что же с переводом делать? На родном языке я бы ещё рифму подобрал, а вот на английском… попробовать? Начал переставлять слова, подбирая по созвучию, чтобы не потерялся смысл. Наконец вроде получилось. Внизу текста написал транскрипцию русскими словами. То, что и будет учить Олег.
– Вот, – я пододвинул к нему листок.
– Как это называется?
– Онегин, который Евгений.
– Да ну! – и Савин пробежал глазами по тексту. – Тарабарщина какая-то.
Ага, на первый взгляд действительно тарабарщина, на «Уно-уно-уно-ин-моменто» похоже.
– Май анкл хай адиэлс инспай хим… – начал бубнить Савин, – бат увен паст джокинг хи фал сек…
– Учи про себя, – шепнул ему, а сам стал смотреть на учительницу.
– Май анкл хай адиэлс инспай хим… – начал бубнить Савин, – бат увен паст джокинг хи фал сек…
– Учи про себя, – шепнул ему, а сам стал смотреть на учительницу.
– Итак, мы сегодня учимся последний день, – сказала она. – Сегодня же сдаём учебники. Сейчас я по-быстрому объявлю – у кого имеются низкие оценки и кто может их исправить. Потом вы прочтете стихи…
Классная что-то говорила об исправлении, называла фамилии, в том числе и мою. Ну, то, что у меня в итоге по трем предметам выходят тройки, я и сам знал. Но есть возможность исправления…
– Вязов, – вызвала она меня первым. – У тебя есть возможность повысить оценку. Не только по литературе, но и по другим предметам. Стихотворение приготовил?
– Да, Елена Михайловна, – ответил я и, стараясь не смотреть на её ноги, отвернулся к двери.
Только я собрался начать, и тут опять на глаза попалось изображение памятника и Вечного Огня. Приготовленное произведение неизвестного пока автора решил не читать, а вместо него прочту сочинённый мной когда-то для песни текст, но так и не озвученный музыкально. Просто не смог переложить слова на музыку. Пауза уже слишком затянулась и я начал:
Посмотрел на класс, все сидели с задумчивым видом. Кто-то тяжело вздохнул. Конечно, стих не совсем удачен с литературной точки зрения, но задевает. Так мне Жихарев говорил, единственный, кому я читал сочиненный текст.
– Хорошо, Сергей, – тихо сказала Елена Михайловна, – то есть отлично. К-хм, ты вот что… ты сейчас в учительскую иди, там тебя Александра Владимировна ждёт.
А вот это просто отлично! Значит, по английскому оценка тоже будет положительная. Остались математика и русский, но тут проще. Как сказала Щупко, по результатам контрольных и будет выставляться оценка в табель.
Я вышел из класса и направился в главный корпус. Учительская была на первом этаже, напротив кабинета директора. Прошел по переходу, спустился по лестнице и остановился у двери.
Интересно, как все будет происходить? Скорей всего, Александра Владимировна мне экзамен устроит. Задаст много вопросов, чтобы убедиться в знании языка. Вдруг я тот монолог на зубок выучил? Посмотрим.
Постучался и вошел. В кабинете, кроме Травиной, сидел представительный мужчина лет пятидесяти и читал газету.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, Серёжа, – поздоровалась англичанка.
– Добрый день, молодой человек, – на мгновение отвлёкся мужчина и опять уткнулся в газету. Странно, но показалось, что своим коротким взглядом этот представительный субъект прокачал меня с ног до головы. Кто он? Для простого учителя он одет просто шикарно. Дорогой костюм, модный фасон туфель, необычная оправа очков, аккуратная прическа… все говорило о том, что этот мужчина сидит тут не просто так, а ждет именно меня. Только делает вид слишком уж незаинтересованный, да и газета, как я заметил, недельной давности. Контора? Хм, не думаю, но и не исключаю. Ведь моё внезапное для всех знание английского языка могло привлечь внимание. Ладно, поговорим и увидим, что за фрукт.
– Присядь, – Александра Владимировна показала на стул рядом с её столом.
Я сел так, чтобы был виден этот странный тип. Боковым зрением отметил, как он сложил газету, повернулся к нам и принялся уже внимательно меня разглядывать. Нет, это не контора. Профессор какого-нибудь иняза, вызванный проверить чистоту моей английской мовы.
– Серёжа, – начала говорить англичанка, – у тебя во всех четвертях были одни тройки. Особым рвением к изучению языка ты не отличался. Твои знания английского еле-еле тянули на тройку, и то… но вчера…
Она немного помолчала, собираясь с мыслями, и продолжила:
– Но вчера ты вдруг заговорил так… – англичанка стрельнула глазами в сторону опять начавшего читать газету мужчины, – как говорил бы британец или как долго живший в Англии человек, по крайней мере, мне так показалось. И поэтому я в некотором затруднении. Вроде бы оценка по результатам года очевидна, но есть вопрос…
«В журнале», – мысленно улыбнулся я, но вида не подал.
– …и вопрос в том, что я решила, что ставить тебе тройку за год будет не совсем правильно, но с другой стороны… – Травина опять задумалась.
– Вы хотите проверить, не заучил ли я тот монолог? – спросил я.
– В общем-то, да, – кивнула англичанка.
– Хорошо, проверяйте. Готов к любым вашим вопросам.
Представительный мужчина крякнул, но я и не повернулся, а Александра Владимировна достала лист и протянула, сказав по-английски:
– Напишешь маленький диктант, а потом мы немного побеседуем, – и выразительно на меня посмотрела. Мол, понял ли?
– Хорошо, давайте напишем, – так же по-английски ответил я и достал из кармана ручку.
Странный тип опять зашуршал газетой, а англичанка кивнула, взяла обложенную серой бумагой книгу, открыла в отмеченном закладкой месте и, пробежав глазами страницу, спросила:
– Готов?
– Готов.
Травина начала медленно диктовать:
– The end! It was all just a dream…
С первыми словами я узнал «Воспоминание» Байрона. Ну и совпадения! Именно это стихотворение я и учил когда-то. И ведь хорошо его помню. Нравится он мне. Учительница на мгновение глянула на лист, где я уже записал продиктованное, и продолжила:
– There is no light in my future. Where is happiness, where the charm?
Вот черт! Как специально мне это стихотворение выбрали. Ведь в переводе звучит так: «Нет света в будущем моем». Для меня это звучит своеобразным намеком.
– Tremble in the wind wicked winter, dawn is my hidden behind a cloud of darkness…
Я вздохнул и, не дожидаясь, пока Александра Владимировна продиктует произведение до конца, быстро дописал текст. Отложил ручку и задумался. М-да, «рассвет мой скрыт за тучей тьмы…», ну точно намек на моё будущее. Нечаянный. Байрон ни при чем и Травина тоже. Откуда они могут знать про мою ситуацию? Но совпадение странное. Если бы это стихотворение мне продиктовали в других условиях, то и внимания не обратил. Но тут…
– Молодой человек, – раздалось рядом. Англичанка замолчала, прервавшись на последнем предложении, и посмотрела на меня. А рядом стоял тот тип и смотрел на листок. – Я думаю, что вы отлично знаете это стихотворение. Не так ли?
Делаю невозмутимое лицо и киваю:
– Да, вы правы, я хорошо его знаю.
Он постоял немного, глядя на стихотворение, написанное мной, затем передвинул стул, поставив его напротив, сел, положив ногу на ногу, взял листок, опять пробежал глазами текст и пристально посмотрел на меня.
– В первый раз вижу столь молодого человека, знающего классика английской литературы в подлиннике.
Я покосился на Травину. Теперь она тихо сидела, как будто поменялась ролью с этим респектабельным мужчиной. А этот «профессор» разглядывал меня как чудо.
– А ещё что-нибудь из классиков знаете?
Я много чего знал, так как практически учил язык по английским книгам, которыми меня обеспечивал сокурсник. Но на всякий случай, ответил так:
– Только это стихотворение, но могу перевести на инглиш любого из русских поэтов.
И подумал – только полчаса назад этим и занимался. Кстати, надо будет Александру Владимировну за Олега попросить.
– Даже так?! – чуть улыбнулся «профессор» и поглядел на Травину. – Интересно, интересно.
Учительница пожала плечами, а он поправил очки и, наконец, представился:
– Кокошин Виктор Михайлович, декан Казахского государственного университета. Факультет филологии, литературоведения и мировых языков.
Я про себя улыбнулся – правильно угадал.
Мы немного поговорили. Диалог велся, естественно, на английском. Кокошин задавал разные вопросы, а я отвечал. Мои ответы декан выслушивал внимательно, иногда чуть улыбаясь. Наконец он по-русски обратился к Травиной: