— Теперь это называется «начеку», — ухмыляется Капа. — Скажи уж прямо: шел и не знал, что тебе предстоит, помереть на месте или просто усраться с перепугу!
— Ну, почему… Крутились у меня в голове и другие варианты. Но и эти два имели место, ты права.
Тут он торжествующе глядит на меня.
— И что же ты думаешь? Первой я встретил Капитолину Аркадьевну. Она тут же заявила: «какой хороший мальчик!» — и я, понятно, расслабился. Если бы в эту минуту появились придуманные мною монстры и злодеи, могли бы брать меня тепленьким.
— Это мое хобби, — объясняет великанша. — Я тут единственная, кто по-настоящему интересуется коллегами. Сую нос в чужие дела, даже сплетнями не брезгую. Мне правда интересно, несмотря ни на что. И еще люблю приходить сюда пораньше, чтобы не пропустить новенького, если вдруг появится. В первый раз все стесняются, это понятно. Но загвоздка еще и в том, что мало кто понимает, зачем, собственно, его сюда принесло? И ведь порой два часа просидишь, а так и не поймешь, зачем все это. Мы все, по большей части, с причудами. Даже пригласить сюда по-человечески мало кто способен, а уж объяснений каких-то вообще не дождешься. Это тебя за ручку привели, как первоклашку в школу. Повезло.
— Да, — соглашаюсь. И снова умолкаю.
— А вот пришла бы сюда неделей раньше, не было бы тебе никакой Капитолины Аркадьевны, — назидательно говорит рыжий. — Она нас на целый месяц покинула.
Глаза у него при этом непроизвольно округляются, брови ползут вверх, приобретая трагический излом. И я вдруг осознаю: да, конечно, для накхов месяц — огромный срок. Почти вечность.
— Ладно, — откликаюсь рассеяно, — я ни за что не стану приходить сюда неделей раньше, обещаю. Спасибо, что предупредил.
Собеседники мои развеселились, а я даже не сразу поняла: что тут смешного? Вот до чего обалдела.
Кафе понемногу заполнялось посетителями. Здесь оказалось не так уж людно. Почти треть столиков в кофейной комнате к восьми вечера оставалась пустой, а в чайной засел один-единственный дядечка средних лет, улыбчивый и молчаливый. За весь вечер он ни разу не поднялся с места, словом ни с кем не обменялся, но разглядывал присутствующих с доброжелательным вниманием — тех, кто не был скрыт от его поля зрения двумя дверными проемами.
Все происходило совсем не так, как я себе представляла. Мне-то мерещилось что-то вроде общего собрания, чуть ли не групповое камлание за круглым столом. На повестке дня прием нового члена в тайную организацию; метание жребия, строгое собеседование со старейшинами, закрытое голосование, общее решение, присяга и прочая масонская суета.
Ага, как же.
На самом деле наша компания из трех человек оказалась самой многочисленной. Сюда приходили поодиночке, многие так же и рассаживались; лишь изредка кто-то вставал, ненадолго задерживался у соседнего столика и почти сразу же возвращался на место. Со стороны можно было подумать, что все присутствующие забыли дома спички и зажигалки и теперь друг у дружки одалживаются.
Все вели себя так, словно бы зашли сюда случайно, изнывая от субботней скуки. Делали заказы, вертели в руках сигареты, неторопливо цедили напитки; некоторые принялись ужинать. Толстяк в дальнем углу читал книгу и, кажется, за весь вечер ни разу от нее не оторвался, даже ел, не глядя в тарелку. Блондинка с длинной косой подсела к загорелому жилистому старичку, тот извлек из портфеля карманные нарды, и они принялись играть, не обращая решительно никакого внимания на окружающих. Ослепительно красивый юноша-азиат, с раскосыми и жадными, как положено, очами, хмурясь, листал глянцевый журнал; время от времени делал на полях какие-то пометки. Не то выпускающий редактор номера, не то просто очень внимательный читатель, поди разбери.
Несколько человек все же подошли к нам — не все сразу, понятно, а по одному, с большими интервалами, — коротко поздоровались с моими опекунами, одарили меня скупыми, но вполне приветливыми улыбками. Имя не спрашивали, да и сами не представлялись — за одним исключением. Кудрявая, худая, как подросток, брюнетка положила на стол возле моей чашки белую гвоздику с коротким стеблем, шепнула: «Меня зовут Ляля, зимой я молчунья, но как-нибудь, ближе к лету, непременно поболтаем», — и тут же удалилась в другой конец зала. Прочие разглядывали меня издалека — неназойливо, вполне доброжелательно и без особого любопытства, как новую деталь интерьера, приятную, но вряд ли судьбоносную перемену.
В другое время, в другом месте я была бы разочарована, даже обижена: как же, обещали отвести в чудесное место, перезнакомить с волшебными какими-то людьми, а тут скукота, хуже, чем в Маринкином кафе по понедельникам, да и «волшебные люди» кажутся обычными московскими обывателями, сидят вон, жуют помаленьку и не то что на меня, друг на друга внимания не обращают.
И — ничего не происходит.
Но я, напротив, наслаждалась удивительной атмосферой этого разобщенного собрания. Исподволь разглядывала ничем, на первый взгляд, не примечательные, но исполненные обаяния лица. Любовалась сдержанной пластикой жестов. Жадно вдыхала теплый воздух, пропахший кофейными зернами, специями и дорогим табаком, а выдыхала медленно, неохотно, словно бы надеялась, что настроение заразно и передается, как грипп, воздушно-капельным путем.
Настроение, да — вот чем приворожило меня это место. Тут царили мифические покой и воля, в концентрированном виде, без примесей. Я расслабилась настолько, что рта не открывала, хотя обычно, познакомившись с новым человеком, трещу без умолку.
Мой персональный Иерофант тоже помалкивал; нескольких вновь прибывших он удостоил кратким визитом, прочих — молчаливым кивком. По собственной инициативе заказал мне чизкейк с малиновым соусом. Пару раз прикоснулся к моей руке, словно бы подавая знак: все очень, очень хорошо. Это я, впрочем, и без него прекрасно понимала. Вернее, не понимала я ничегошеньки, зато чувствовала всем телом — изумительное ощущение.
Когда чизкейк был практически побежден, Капитолина Аркадьевна вдруг встрепенулась и принялась шепотом рассказывать мне о присутствующих.
— Витя, Виктор Сергеевич, который толстяк с книжкой, — один из самых опытных. Лет десять, говорят, чужие судьбы таскает, с тех пор, как съездил в командировку в Ирак и нарвался там на какого-то местного чудо-дервиша. Тот его всему и обучил. Витя понять ничего не успел, как стал накхом. Как я понимаю, был прежде простой, хороший мужик, реалист, без особых претензий и фантазий — и на тебе. Теперь чуть ли не старейший московский практик и единственный среди нас теоретик. Исследует сей психофизический феномен изнутри, как он сам выражается… Правда, с большими перерывами на семейную жизнь. Мы-то все монашествуем, иначе не выходит, а у него жена, сын, две дочки, и ничего, на все его хватает — удивительный случай… А вот Юрка Ли, кореец, будешь смеяться, мой учитель. Выглядит очень молодо, правда? На самом деле ему под сорок, и добрая половина присутствующих обязана ему своими умениями. Так уж ему везет, куда бы ни сунулся, вечно на новичков нарывается. Говорит, уже так привык учительствовать, хоть спецПТУ открывай для подрастающей смены… А Лялечка, которая подарила тебе гвоздику, моя девочка. «Моя» — в том смысле, что я ее нашла и всему научила. Приметила в троллейбусе. Несколько остановок промучилась, придумывая, как бы завязать разговор, и тут она сама спросила: «Вы что-то хотите мне сказать?» Очень талантливая девочка. Чужие мысли — не все, конечно, а лишь самые «громкие», так, что ли? — еще до встречи со мной читала, как газету. Скорбный, по правде сказать, дар. Со своими-то думами не всякий справляется, а уж чужие… Зато ей потом очень легко было. Я имею в виду, учиться. И о ерунде не беспокоилась, с самого начала.
— О какой именно ерунде? — спрашиваю осторожно. — Ерунды — ее ведь много, разной.
— О той ерунде, которую из доброй половины новичков палкой не выколотишь. Вопрос вопросов: имеем ли мы право снимать сливки с чужих судеб?.. Ты-то, кстати, не терзаешься?
— Немножко, — признаюсь. — Одного мальчика было очень жалко: такая хорошая жизнь, и, считай, почти ничего не почувствует — зачем тогда все?.. Но это не очень мешает. Гуд… Максим с самого начала одну правильную подсказку мне дал. Напомнил: все равно ведь люди прилагают массу усилий, чтобы притупить остроту собственного восприятия. Стремятся ощущать как можно меньше. Очень стараются. Я все взвесила, припомнила своих родителей, знакомых, клиентов и была вынуждена согласиться. Чего там, я и сама этим грешу. Могу сутками напролет в компьютерные игрушки долбиться, лишь бы душевная мука оставалась сугубо умственной проблемой. А если так, почему бы не взять то, что все равно никому не нужно?.. Другое дело, я пока не уверена, что это нужно мне. Но и в обратном я уже не уверена. Поэтому пусть все идет, как идет, а там поглядим.
— Правильный подход, — кивает Капа. — Даже удивительно слышать такие речи.
— Да нет, — говорю, — ничего удивительного. Просто я профессиональная фаталистка. Так заигралась в гадалку, что теперь думаю, как гадалка, чувствую, как гадалка и веду себя соответственно…
Великанша качает головой — не то одобрительно, не то насмешливо, кто ее разберет. И продолжает.
— Девочка с косой — Мила, Милана. Югославка. Приехала в Москву работать в какой-то фирме, месяца три назад. Сама нас нашла; как — не знаю, не расспрашивала. И никто, кажется, не расспрашивал. Может быть, чутье, а может быть, еще дома адресок раздобыла. Ее дело. Важно, что нашла. Теперь ни одной субботы не пропускает: они с Данилычем как впервые увиделись, переглянулись, да и засели в нарды играть. Кажется, только за этим сюда и ходят… Илья Данилович, к слову сказать, тоже Юркин ученик. Тот его у себя во дворе приметил, среди играющих пенсионеров. Пару недель кругами ходил, не знал, на какой гнилой козе к старику подъехать. В итоге в нарды играть выучился — специально, чтобы Данилыча как-то заинтересовать. И так бывает, да… Дама в зеленой кофточке — Алена Геннадьевна, вроде бы японский где-то преподает. Тихоня, очень скрытная, сюда заходит редко. Даже я о ней ничего толком не знаю: кто ее выучил, как к нам попала? Но раньше меня, это факт. Блондин кудрявый в дальнем углу — Олег, Подземный Житель. Охотится исключительно в метро. Там, говорит, жалобщики и страдальцы табунами бегают. Теоретически оно так, но я под землей не люблю почему-то в чужую жизнь с головой нырять. И, кажется, никто не любит, кроме Олега.
— Я пробовал пару раз, — неожиданно оживился рыжий. — По мне, никакой разницы. Другое дело, что по кафе более перспективная публика ошивается. Я имею в виду, неординарных личностей много, прекрасных уродов и мутантов, как выражается один мой старый приятель, сам тот еще «урод». А среди тысяч метрошных страдальцев нелегко интересную судьбу отыскать. От скуки с ними свихнешься, вот что.
— Возможно, Олег как раз и любит, чтобы попроще? Каждому свое, — Капа пожимает богатырскими плечами. — Или же умеет как-то выбирать самых интересных. Надо будет расспросить его при случае.
Она снова приближает губы к моему уху, продолжает экскурсию.
— Рядом с Олегом сидит Мишель. Канадец, клерк из посольства. Тоже Юркина добыча, тот его на каком-то дурацком приеме подцепил. Забавный паренек. Говорит, всю жизнь мечтал в России побывать, а еще лучше — пожить. Приложил какие-то невероятные усилия, чтобы заполучить это место; при этом сам не понимал, с какой стати ему понадобилось все бросать и ехать в Москву? Думал, дескать, все дело в Пушкине и Достоевском, а оказалось — предчувствие чудесной судьбы… Очень старается с нами подружиться. Мы-то все психи-одиночки, а он по-настоящему дружить пытается, чтобы все как у людей. У меня в гостях пару раз был, за Лялей ухаживает почти всерьез, Юрку вечно зазывает в какие-то кабаки, а теперь вот к Олегу прилепился. Тот его с собой в метро берет иногда. С точки зрения Мишеля — настоящее приключение.
— У каждого свои представления о приключениях, — смеюсь. — А элегантная дама в очках — тоже иностранка?
— Нет. Сибирячка. Вернее, выросла в Академгородке, под Новосибирском, но это уже давненько было. А с виду — да, ты права, этакая парижаночка, без возраста и с кучей чужих тайн на сердце.
— Последнее утверждение, как я понимаю, просто констатация факта?
— Да и первое тоже. Все мы люди без возраста. Знаю, что не слишком похожа на школьницу, но ведь семь тысяч лет мне тоже с виду не дашь, верно?
— Почему именно семь тысяч?.. — удивляюсь, и только потом понимаю, о чем она толкует. Не сдержав любопытства, спрашиваю: — Неужели вы считали?
— Ну да. С самого начала вела подсчеты и аккуратно все записывала, специально для того, чтобы впоследствии запугивать новичков вроде тебя огромными цифрами.
Мы тихонько смеемся; на шум, как бабочка на свет, устремляется официантка. Капа заказывает себе луковый пирог, а мы — еще по одной чашке капучино: уж больно он тут хорош.
— А кто этот человек в чайной комнате? — спрашиваю.
— Понятия не имею. Наверное, просто случайный посетитель. Чай пьет, как видишь.
Вот так-так.
— А разве… Разве сюда приходят посторонние? — изумляюсь. — Я думала, здесь все свои.
— Ну, на деле, так оно и есть — почти так. Но теоретически кафе открыто для всех. Двери нараспашку, никакой охраны — ты же сама видела. Так что единственной гарантией уединения может быть только наше общее желание: «Хоть бы сегодня не было чужих!» Обычно это работает, да и сегодня, можно сказать, сработало: человек всего один, вроде бы симпатичный, устроился в другом зале и никому не мешает.
— Зато смотрит во все глаза.
— Да пусть себе. Ничего интересного все равно не увидит. Сидят какие-то люди, пьют кофе; некоторые знакомы друг с другом, некоторые вроде бы нет. Самая что ни на есть обычная картина.
— Да, — соглашаюсь. — Даже слишком. Я-то, честно говоря, думала, вы пообщаться сюда приходите. А кроме нас с вами никто не разговаривает…
— Конечно, мы собираемся именно пообщаться, — кивает Капитолина Аркадьевна. — Этим и занимаемся. Просто нам вовсе не обязательно разговаривать, тебе это не пришло в голову?
А ведь действительно. В одном помещении собрались люди, способные погружаться в чужое настроение с полпинка. Я вон — и то, как оказалось, могу, а они все же опытные. Сидят вот, читают друг дружку, как стопку открытых книг. Наслаждаются, сопереживают, поднимают друг другу настроение — наверное, так.
Погоди-ка, это что же получается, они и меня насквозь видят?
Ох. Мамочки. Влипла!
Хотя, с другой стороны, что мне, собственно, от них скрывать? Уж какая есть, такая есть, ничего не попишешь. Терпит же меня как-то Небо (Бог/Космос/Судьба) — как ни назови, а все равно терпит, даже в те дни, когда веры моей в Провидение хватает, разве что, на неуклюжую шутку. Конечно, терпит: ежели не разразило пока громом, не уничтожило, не растерло и не выплюнуло, значит, вполне устраивает моя персона Небесную Канцелярию.
И, если так, какое мне дело до прочих мнений?
Стоянка XIV
Знак — Дева.
Градусы — 17°08′35'' Девы — 0° Весов
Названия европейские — Ашмех, Азимель, Азимеш, Амирет, Азимет, Альхумех, Ахурет.
Названия арабские — ас-Симак аль-Азаль — «Безоружная Опора».
Восходящие звезды — альфа Девы (Спика).
Магические действия — изготовление пантаклей для любви и для излечения больных.
Капа, как я и надеялся, незамедлительно взяла шефство над Варей. Девочки замечательно спелись; было бы можно, я бы с радостью перепоручил Капитолине Аркадьевне свои педагогические обязанности — насовсем. Но так, увы, не делается. Почему — неведомо, но не делается. Не положено.
Ненавижу.
Куда бы я ни сунулся, как бы причудливо не менял судьбу, сколь призрачным ни делал бы собственное существование, а все равно рано или поздно из какой-нибудь темной щели скорбным, хромым тараканом выползает очередное «не положено», шевелит усами, нагоняет бытовую тоску.
Я в сущности хороший игрок — в том смысле, что легко обучаюсь новым играм, быстро в них втягиваюсь и охотно подчиняюсь чужим правилам, — но лишь до тех пор, пока мне оставляют возможность считать игру всего лишь игрой и думать, что правила будут меняться по ходу. Когда мне предлагают относиться к игре всерьез, я испытываю почти непреодолимое желание перейти на другое поле.
Но не поднимать же, в самом деле, бунт на «летучем Голландце»…
Вместо бунта предаюсь чревоугодию и братской любви. Нас нынче почему-то мало, да еще и в чайной комнате незнакомый дядька засел — каким ветром его сюда занесло? Явно ведь не из наших. Разглядывает всех с интересом, сам не понимает, почему ему тут так нравится. А ведь приживется, небось, в кафе. С нами-то каши не сваришь, но, возможно, завтра же он сварит отличную кашу с астрологами. Или, скажем, в среду с нумизматами. Или просто с девушкой хорошей однажды познакомится, как вот я с Варенькой в «Кортиле». И, в отличие от меня, будет знать, что делать с такой удачей.
Всех, кажется, здорово забавляет, как я влип. Юрка, тот вообще погибает от внутреннего хохота. С его точки зрения, ситуация анекдотическая.
И он, по большому счету, прав.
Подхожу к нему поболтать. Одно дело проникаться настроением друг друга, и совсем другое — вести связный диалог. Мы все же не телепаты из научно-фантастического сериала, поэтому беседовать о делах приходится по старинке, с участием голосовых связок, губ, языка и гортани.
— Да, — говорю ему, — действительно весело. Обхохочешься… Возьмешь девочку в науку, если ситуация выйдет из-под контроля?