Названия европейские — Каальбеда, Кальдеба, Каальдабала, Содохаха, Зодельболюх, Зандельдена.
Названия арабские — Сад аз-Зибих — «Счастье Жертвоприносителя».
Восходящие звезды — альфа и бета Козерога.
Магические действия — заговоры для снятия вражды всякого рода.
День не прошел — пролетел, хоть и вместил в себя несколько десятков чужих лет. Я в общем перегнул палку, совсем не обязательно было сегодня покидать постель и отправляться искать приключения на свою задницу. Медовый месяц — это, конечно, перебор, но уж один-то единственный медовый денек, краткий и безмятежный вполне можно было себе устроить.
Я, однако, бываю порой упрям как осел — даже вопреки собственным насущным интересам. Под вечер велел Варе одеваться: пришло, дескать, твое время договор выполнять, а я снова заступлю на вахту после полуночи, как нам, демонам да упырям, и положено. Она, собственно, и не возражала, даже посмеялась над моими формулировками, словно бы это я, болван, договор такой нелепый выдумал собственной глупой головой.
Оно, впрочем, и хорошо, что посмеялась. Сразу бы так. Но теперь расслабилась наконец — не только моими стараниями, но и ценой собственных усилий. Погасила опасный огонек безумия, тлевший в ее зрачках со вчерашнего вечера, и вдруг снова стала прежней Варенькой, резкой, немного угловатой умницей-красавицей, острой на язык, властной и беспомощной одновременно — такое сочетание я прежде встречал только у совсем мелких детишек, избалованных родительской опекой. Откуда это в ней, такой самостоятельной, одинокой, давным-давно взрослой барышне? Неведомо. Однако же никуда не денешься, есть и идет ей чрезвычайно.
Ей, впрочем, все идет, кроме, разве вот, почти беспричинного отчаяния, которое, по правде сказать, вообще никого не красит.
Смех смехом, но Варя честно выполняла собственные условия. Изображала неподдельный энтузиазм, постоянно оглядывалась по сторонам в поисках подходящих объектов внимания, теребила меня расспросами. Сперва — все в той же кофейне на Большой Дмитровке, затем — в модном бутике и даже в вагоне метро, куда мы спустились по ее собственной просьбе: вспомнила вдруг давешний рассказ Капы про Олега Подземного Жителя заинтересовалась: а действительно, как оно бывает под землей? То и дело тянула меня за рукав: «Ты тоже давай, попробуй, тебе же хочется! Вон та тетенька с синими волосами — по-моему, просто прелесть! А мужик с портфелем тебе как? Кажется, там такие достоевские бездны кроются… Или ну его, как думаешь?..» Увлеклась новой игрой так, что почти демонстративное притворство постепенно превратилось в искреннюю заинтересованность — она и сама не заметила. Так часто бывает; я, собственно, на то и рассчитывал.
Потом, по дороге домой, Варя взахлеб рассказывала мне о короткой, но увлекательной жизни запойного художника, своей первой сегодняшней добычи. Меланхоличная девица из Prada впечатлила ее куда меньше.
— Ей, бедной, совсем-совсем не везло с любовниками. Все какие-то олухи немощные попадались, никто ее расшевелить не мог… Ну и вообще скучно. Сытая, красивая, зеленая тоска. Я лет пять с нею вместе помаялась и решила, что с меня хватит…
Зато студент Миша, которого мы отыскали в вагоне метро, понравился ей чрезвычайно.
— Такая, знаешь, простая, но хорошая, в сущности, человеческая жизнь, — сбивчиво объясняла Варя. — Сперва — сейчас вот прямо — учеба, много друзей, пьянки какие-то веселые, без надрыва, большая любовь, большой облом, зато по мелочам ему и тут везло, великое множество приятных мелких романов между делом успел провернуть. Потом аспирантура, пару лет покрутился, как мог, наконец, плюнул на все и уехал сначала в Англию, затем в Канаду, благо профессия позволяла… Он там отлично прижился, как родной, так вроде бы редко бывает. Женился на своей коллеге. Красивая такая мексиканка, настоящая Кармен, только характер ангельский… Родили, представляешь, восемь детишек; счастливы были и не сказать, что бедны. По крайней мере, на еду, жилье и учебу всем хватало, а больше им и не требовалось ничего… И, знаешь, никаких внутренних конфликтов, ни депрессий тебе, ни страхов, ни житейских катастроф, даже этого легендарного кризиса среднего возраста у человека не случилось. Просто счастливая семейная жизнь, да еще и работа вполне себе любимая, за хорошие деньги, представляешь?! Детки все отличные выросли, никаких с ними огорчений не было. Это, наверное, тоже талант — быть очень хорошим папой, да? Я бы, конечно, такую жизнь прожить не сумела, но вдруг, вот так, сверх программы — просто курорт, счастье!
— И совесть, — интересуюсь, — не мучает больше? Или ты просто честно выполняешь договор?
— Ох, действительно, ведь был же договор! — Варя смеется и честно, как на духу признает: — Забыла я про договор. Столько лет прошло!.. Так слушай, с тебя же, выходит, еще несколько часов гибельной любви причитается? Теперь припоминаю. До полуночи еще далеко, но…
— А как ты думаешь, с какой радости я домой тебя везу? Даже не предлагаю поужинать где-нибудь в ночном клубе. Совсем на меня не похоже, разве нет?..
— Не похоже, да… А с совестью своей я, будешь смеяться, как-то договорилась. Поняла кое-что. У меня теперь свой собственный кодекс чести, а вы, злые магрибские колдуны, живите, как хотите.
— А ну-ка, ну-ка, — прошу. — Расскажи про кодекс чести.
У самого-то заранее волосы на загривке дыбятся — так, на всякий случай. Мало ли, что она там придумала…
— Ну вот, смотри. Взять, к примеру, хотя бы этого же Мишу. Мне в его шкуре было приятно, ему, надо понимать, тоже. Но никаких особо бурных страстей у него и не было никогда. Не того склада человек. Ну вот, любовь эта великая, несчастная, в юности, да. Но такие острые ощущения кто угодно рад бы под наркозом пережить… А потом — все, успокоился. И уезжал отсюда, ни о чем не волнуясь, и женился больше по нежности, чем по страсти, и детей своих любил крепко, но как-то… ну, знаешь, без надрыва, что ли. Когда кто-то из них болел, я… то есть не я, конечно, а Миша говорил себе: «Дело житейское», — вызывал врача, покупал нужные лекарства и спал спокойно. Может быть, именно поэтому и оказался таким хорошим папой, что не дергался по пустякам. Я бы так точно не смогла, почти преклоняюсь!.. Это я все к тому рассказываю, что у него интенсивность переживаний отнимать — уж точно не грех. Потому что отнимать, строго говоря, нечего. Ну, будет он еще чуть-чуть спокойнее, невелика разница… С Мишей понятно?
— Понятно. Дальше рассказывай.
— Да тут и рассказывать особенно нечего. Смотри, ну вот тебе противоположный пример, художник этот из «Кофеина», жертва грядущего делириума… Это ведь даже благо, что у него ощущения притупились по моей милости. Потому что там такие страсти-мордасти, не приведи господи! Мне-то вполне интересно было, но только потому, что сегодня я четко отделяла себя от него, все время осознавала, что это — не моя жизнь. А то бы ужас вышел, вообразить боюсь… В общем, принцип тебе должен быть понятен: если я вижу, что мое воровство ничего не меняет или даже облегчает боль — ну и славно, значит, все дозволено. А если совсем хороший человек попадется вроде этой вот вчерашней Лии — что ж, тогда следует чуть-чуть покайфовать и оставить человека в покое. Так что хорошо даже, что меня вчера старуха изгнала. Надеюсь, она и Чингизида твоего изгонит как-нибудь. Потому что кому-кому, а Лие я от души желаю прожить свою жизнь во всей полноте. Она очень хорошая, для такой все оттенки настроения важны. Но подобных людей, сам знаешь, мало… В общем, вот такой у меня вышел расизм, дискриминация и прочий жуткий фашизм. Но люди ведь правда вовсе не равны — просто потому, что все разные. Разве нет?
Я смеюсь — скорее от облегчения, чем по иной причине. Что ж, коли так, дело в шляпе. Если Вареньке удобно сейчас делить человечество на тех, кого можно обкрадывать, и тех, кого трогать нельзя, — пусть себе чудит, это делу не помеха. Все накхи со своими жуками в голове, да и не только накхи … Эти самые жуки, возможно, один из основных отличительных признаков нашего вида.
Поворачивая ключ в замке, слышу, как за стеной начинает дребезжать телефон. Хозяйский аппарат — большой мастер издавать совершенно непотребные звуки. Словно бы нехороший человек решил вдруг спросить: «Как дела?» — даже не робот с телефонной станции, отягощенный списком моих долгов, а противный, полусгнивший мертвец из самого что ни на есть адского подземелья. Не то чтобы я с утра до ночи жду подобного звонка, просто — такой уж звук.
Я не спешу, поворачиваю ключ медленно, извлекаю аккуратно, пропускаю Вареньку в коридор и только потом захожу сам. На кухню тоже не бегу, иду вразвалочку. Да-да, я имею в виду те три с половиной шага, которые отделяют кухню от входной двери и гордо именуются «коридором». Сам понимаю, что невелика разница, с какой скоростью перемещаться, когда пространство практически отсутствует. Но все же есть надежда, что телефон умолкнет: не до него сейчас, кто бы ни звонил. Кто бы ни…
Увы, я все-таки успел.
— Я вас очень внимательно слушаю, — говорю, прижимая к уху трубку из ядовито-зеленой пластмассы.
— Правильно делаешь, — отвечает мой далекий собеседник. — Знаешь, тут такое дело… В общем, надо бы нам с тобой поговорить, лучше бы сегодня же. Действительно очень надо.
— Кому надо? — спрашиваю. — Вы на всякий случай имейте в виду: я так и не понял, с кем разговариваю.
— Не узнал? — удивляется трубка. — Неужто богатым буду? С каких бы шишей?
— Юрка? — спрашиваю. — Что-то ты не своим голосом говоришь. Никак ты теперь у нас тоже изгнанный демон?
— Что-то в таком роде, — бодро рапортует он. — Собственно, именно об этом я и хочу тебе рассказать. Ты сможешь сейчас ко мне приехать?
— Я все смогу. Всемогущий я у нас. Адрес диктуй. Где это?
— Я тебе его, между прочим, уже писал. На визитке. Неужели успел посеять?.. На Беговой я живу. И не нужно стонать: на самом деле, не так уж и далеко от тебя, если по Сущевке будешь ехать…
— Да-да, практически в соседнем дворе, — ухмыляюсь. — Визитка твоя — вот она, но ты объясни, как дом найти. А то знаю я эти московские адреса: если тебе нужен дом номер шесть, будь любезен свернуть возле четырнадцатого, сделать три поворота, выехать в некий безымянный переулок, и уже там найти нужный поворот, надежно спрятанный между каких-нибудь гаражей…
— Примерно так, — смеется. Подробно рассказывает, как найти его обитель, напоследок выдает страшную тайну кодового замка, потом, выдержав паузу, просит:
— Только ты один приезжай, ладно? Девочке своей сам потом все расскажешь. Или не все, а только то, что сочтешь нужным. Или вовсе ничего. Не хочу ребенку голову морочить. Она не моя ученица. Сам решишь, хорошо?
— Ладно, — соглашаюсь, — как скажешь.
Кладу трубку, поворачиваюсь к Варе.
— Ты поняла, что происходит, да?
— Было бы что понимать, — огрызается. — Тебя вызывают на тайные переговоры, а мне велено смирно сидеть на кухне и, за неимением под рукой киндера и кирхи, вышивать, что ли, на пяльцах…
— Примерно так. Только досуг — на твой выбор. Не хочешь оставаться дома, могу куда-нибудь по дороге тебя забросить. Например, в кафе или в гости. Буду ехать обратно — заберу. Что скажешь? А то знаю я твой великий талант к мировой скорби: затоскуешь ведь тут, потом, чего доброго, станешь думать всякую мрачную ерунду, к моему приходу как раз напьешься и ближе к утру побьешь меня веником, просто так, для профилактики. Чтобы знал, с кем связался.
— Как же ты меня хорошо изучил… — мечтательно мурлычет она. — Побить тебя веником, о да, это было бы прекрасно! Надо будет как-нибудь попробовать… Но, знаешь, не нужно меня никуда отвозить. Я, кажется, в полном порядке. И вполне готова просто почитать книжку или даже пасьянс разложить. Во всяком случае, имеет смысл попробовать. Только оставь мне номер твоего телефона. Если что-то будет не так, я тебе позвоню, ладно? Попрошу выслать команду спасателей. Ну, или просто скажу, что все плохо, а ты ответишь, что, напротив, хорошо, и внятно объяснишь почему… Ладно?
— Господи, — вздыхаю, — конечно. Вот тебе мой номер, звони, когда захочешь и не вздумай стесняться. Ага?.. А то, может, все-таки, отвезти тебя в гости?
— Некуда, — улыбается она. — Я тоже сперва подумала: позвонить Наташке или даже Маринке позвонить, вдруг уже вернулась в город с этой своей глупой дачи?.. Но, знаешь, поняла, что не хочу. Мне просто нечего им сказать. И услышать тоже нечего. Они — из прошлого. Из того времени, которое было до тебя. До того, как ты научил меня проживать сто чужих лет в один день. Мне… Мне будет трудно.
— Да, — киваю, — есть такое дело. Старые друзья давным-давно не могут меня к себе зазвать. Они славные; теоретически говоря, я по-прежнему их люблю, но — да, ты права, нечего сказать, нечего услышать. Умничка. Все-то ты понимаешь.
— Не все. Просто довольно многое. Зато если уж чего не понимаю, так не понимаю крепко, дубиной не перешибешь… Ничего, так даже смешнее жить.
Она приподнимается на цыпочки — скорее ради самого жеста, чем в силу насущной необходимости, касается губами моей шеи, шепчет:
— Если ты вернешься очень поздно и увидишь, что я сплю, порадуйся за меня. Значит, я действительно больше ни черта не боюсь, даже быть счастливой… И, кстати, не стесняйся меня разбудить, если что.
— Договорились, — обещаю.
Юрка, как выяснилось, жил в большом сталинском доме, совсем не похожем на те московские постройки, где мне доводилось бывать прежде. Не в архитектуре дело, архитектура-то как раз вполне обычная, но в подъезде — почти недостоверная чистота, широченные лестницы, да фикусы в кадках на каждой лестничной клетке. А под фикусами — табуреты и журнальные столики для курящих жильцов. Обшарпанные, что да, то да, но не столь убогие, как хозяйская мебель в съемных квартирах.
Дверь Юркина открылась прежде, чем я успел поднести руку к звонку. Ну да, наше фирменное чутье. Обычное в общем дело…
Вид у хозяина дома тот еще: взъерошен, но весел, словно бы немного пьян, но спиртным от него не пахнет. Да и не пьет он вовсе, насколько я помню… И, что совсем уж странно, напряжен, натянут как струна, только что не звенит. Бегун перед стартом в таком настроении — обычное дело, так то ж бегун.
— Кофе, — говорит с порога, — чур сам вари, я и позориться не стану: на фоне твоего вчерашнего шедевра это будут помои… Выпить не предлагаю: ты за рулем. Да и не держу я в доме эту дрянь, только для гостей покупаю, а гостей у меня давненько не было… Зато могу покормить. По глазам вижу — не откажешься.
— Не откажусь, пожалуй. Корми, только и про басни не забывай. Ты, как я понимаю, сходил уже на разведку?
— А то, — ухмыляется. — Сходил, сходил. Да так, что мало не показалось… Впрочем, это было прекрасное приключение. И прекрасное продолжение, надеюсь, воспоследует. Я, видишь ли, уезжаю. Надеюсь, очень скоро.
— Куда?
Спрашиваю, признаться, без особого любопытства. Просто из вежливости, лишь бы беседу поддержать. Мало ли, кто куда уезжает, тем более Юрка. У него, как я понимаю, вечно командировки всякие приятные, от журнала. Он, как главный редактор, самую сладость себе забирает — не из алчности даже, просто положено так.
И в любом случае какое мне дело до его перемещений в пространстве?
— Куда? А ты угадай. И нарисуй. Помнишь, была в годы нашего детства такая телепередача?.. Ну что ты так на меня смотришь? В Индию я еду. В Индию. Надо с этой теткой наяву повидаться. Живьем, так сказать.
Вот тут я цепенею.
— На фига она тебе живьем?
— А она мне свидание назначила, — добивает меня Юрка. — Предложила сделку: я оставлю девочку в покое, а она за это откроет мне тайны и чудеса, какие мне, дескать, и не снились. Сказала, из тех, кто устал учить, получаются самые лучшие ученики. Это про меня, о да! Давненько я ничему не учился. Хорошо бы…
— Знаешь, — прошу, — давай лучше по порядку. А то финал твоей истории пока звучит вполне нелепо. Я ведь не знаю, как вы там с нею договаривались и о чем…
— Вот! — восклицает он, воздев к потолку указующий перст. — Как и о чем, да! Это и есть самое интересное… Одно условие: мы пойдем на кухню, и ты будешь варить кофе. И не вздумай отказываться, я с утра об этом мечтал: как заманю тебя в гости под любым предлогом, и поставлю к плите. Это же просто наркотик вчера был, ни о чем ином думать не могу…
— А ты гляди, как я это делаю и запоминай. Невелика наука. Прежде всего, вода. Из-под крана не катит, и фильтр такой не годится, убери с глаз моих долой. Воду для хорошего кофе надо покупать. Родниковую.
— «Святой источник» подойдет?
— Не лучшее, что есть, но на безрыбье… Кофе у тебя какой? О, да кофе отменный! Молоть, имей в виду, лучше бы сейчас, перед варкой и ровно столько, сколько мы собираемся выпить. Но я это условие, честно говоря, редко соблюдаю. Если есть специи, сойдет и старый помол… Кардамон, имбирь, мускат, корица — у тебя хоть что-то из этого есть?
— Только корица и мускат.
— Надо было мне сказать, я бы из дома взял, если уж тебе так в душу запало… Ладно, попробую обойтись тем, что есть. Кофе у тебя классный, лучше, чем я обычно покупаю, поэтому, думаю, все у нас получится… А ты давай, рассказывай, не тяни.
— Да я вот, честно говоря, все соображаю: с чего начать?.. Ну, как я разыскал девочку и дождался, пока она загрустит, это не очень интересно, да? Сам не маленький, и без меня все понимаешь… Потом — все как обычно, пожил немного в ее шкурке. Это было скорее приятно, чем нет, особенно когда начался индийский период, но ничего выдающегося. Потом девочка, как и рассказывала твоя Варвара, познакомилась со старухой. Вернее, познакомится. Забавная путаница выходит у нас со временем, что да, то да… Скажем так: однажды, примерно год спустя, в нескольких тысячах километров отсюда одна старая индийская ведьма заговорит со своей юной подружкой и скажет — не ей, мне: «Сынок, да что ж ты такой неугомонный?!» И я всерьез задумаюсь: а действительно, с чего бы. Вернее, я-то как раз, не «задумаюсь», а «задумался». Глагол должен быть в прошедшем, на фиг от меня ушедшем времени. Странно, да?.. Наша беседа для этой тетки, Мататары, в будущем, а для меня — в прошлом, и, знаешь, не представляю, каким образом, но ведьма это прекрасно понимала! Возможно, куда лучше, чем я сам.