Мотает башкой.
— До сих пор не веришь, что я в этой науке — полный чайник? Ну и зря не веришь. Не могу же я знать все на свете.
— Ладно, тогда объясняю. Первая карта, то есть текущая ситуация, стартовая площадка — страшная, страшная Башня. Оно и понятно: все же твой мир, можно сказать, рухнул. К тому же одно из малоизвестных значений Шестнадцатого Аркана — раскол. Не такой, когда чашки бьют, а когда, скажем, попы друг другу в бороды вцепиться готовы, обсуждая, каким количеством перстов следует креститься. Или вот, к примеру, ваш с Михаэлем спор… Ну, ясно, да?
Кивает.
— Вот такой у нас старт. Зато вторая позиция — Десятый Аркан, «Колесо Фортуны»… Как видишь можно ни о чем не беспокоиться. Что-что, а это совершенно бесполезно.
— А в свободное от беспокойства время чем я теперь должен заниматься? — ухмыляется. — Чего не нужно делать я уже понял. Только этого мало.
— Тоже мне Арсений Александрович[28] выискался… Будь ты чужим человеком, которого я вижу в первый и в последний раз, я бы сказала: делай что хочешь, абсолютно все, ошибиться сейчас невозможно — по большому счету. Все равно твои решения и действия ничего не изменят. Вместо тебя эту партию будет доигрывать сама судьба, собственной персоной, так что не мельтеши, не толкай ее под руку, не мешай: все равно ведь сделает по-своему… Но тебе я так сказать не решусь, пожалуй. Просто примерно в этом направлении думай, остальное сам как-нибудь допонимаешь, ладно?..
— Теперь более-менее ясно. Спасибо тебе. А последняя карта — это у нас что? Итог? То есть в конце концов я стану ангелом? Как только натырю должное число чужих дней и ночей? Вот так все распрекрасно?
— Не совсем ангелом, хотя… Аркан «Умеренность» — это, строго говоря, проводник умерших. Не тот, кто губит, а тот, кто помогает, за ручку держит, в правильном направлении ведет. Учитывая все, что я сегодня от тебя услышала, — это, конечно, более чем странно. Но — сам видишь.
— Вижу. А другие значения у этой карты есть?
— Конечно. И немало. Скажем, Алистер Кроули, этот добрый волшебник с дурной репутацией, объявил бы тебя сейчас великим искусником. У него этот Аркан так и называется: «Искусство», а рисунок — видишь? — символизирует Великий Синтез, апофеоз всякой алхимической карьеры. Знатно ты, выходит, коллажи из чужих судеб клеить научишься… Предсказатель, верный старой традиции, вероятно, решил бы, что в итоге ты просто найдешь достойный компромисс, разработаешь для себя отличную «диету» — так, чтобы и твой внутренний волк был сыт, и невинные овцы не слишком пострадали. Ну, как Михаэль и советовал: бери у каждого пару лет, зачем тебе больше?.. Может быть, именно это и подразумевается? Тогда совсем просто…
— Пожалуй. Во всяком случае, тут есть, о чем подумать. Может быть, я понимаю; может быть, нет… Давай-ка поглядим второй ряд. Как все сложится, если я откажусь от возможности быть накхом?
— Конечно, поглядим. Куда мы денемся?..
Переворачиваю первую карту и цепенею. Снова «Башня». Как такое может быть? Я свою колоду не первый день, не первый год даже знаю. Число карт — 78, как положено. Ни единого дубля — зачем мне они? Я же не карточный шулер, и вообще не шулер. Я честная шарлатанка, истово верующая в каждое свое слово — по крайней мере, пока уста отверсты. А что я думаю по этому поводу потом, никакого значения не имеет. Скептицизм, приступы которого периодически меня одолевают, вернее, одолевали, до самого последнего времени — всего лишь удобный инструмент для сбивания собственной спеси, не более того.
Почти автоматически переворачиваю вторую карту. Аркан «Колесо Фортуны». Еще одно «Колесо», катится, стало быть, то ли под откос, то ли, напротив, в гору, ну-ну… А третьим номером у нас снова «Умеренность», кто бы сомневался. Такие, брат, дела.
Я гляжу на этот симметричный расклад долго. Так долго, что вечность проникает мне в кровь — опасная для жизни, непомерная доза вечности. И, надо думать, в результате отравления случается самое невероятное событие в моей жизни: я натурально теряю сознание. Прежде мне это ни разу не удавалось, а ведь порой так хотелось уйти из неприятной ситуации столь элегантным, исконно дамским способом.
Сейчас не то, сейчас-то я как раз предпочла бы остаться и поглядеть, что будет дальше.
Так нет же!
Пришла я в себя уже в ванной, голова — под краном, прочая тушка — в надежных объятиях.
— Ты меня топишь? — спрашиваю. — Или все же спасаешь? Потому что если спасаешь, то уже, считай, спас. А если топишь — ну, тогда я даже не знаю, что сказать… Может, не надо?
— Не надо, так не надо, — соглашается мой рыжий маньяк. — Если топить нельзя, я тебя целовать буду.
— Вот прямо сейчас? — изумляюсь.
— Ага. Прямо сейчас, мокрую и холодную утопленницу… Ты, возможно, сама еще не понимаешь, но сейчас только это тебе и нужно. И мне тоже. А волшба твоя подождет. Хватит на сегодня.
Разумеется, когда час спустя я выторговала таки разрешение отправиться на кухню (под конвоем, разумеется; меня и в душ десятью минутами раньше одну не отпустили) и собрать карты, они уже валялись на полу. Распахнутая форточка, весенний ветер, конечно, да. Как бы естественный ход событий. Мы взрослые люди, мы все понимаем, сделаем вид, что так и надо.
Однако пересчитала я их раз сто, наверное. Ну, ладно, не сто. Но десять-то раз точно пересчитала. Или даже больше.
Семьдесят восемь штук, да. Никто и не сомневался. И если по мастям разложить, а Старшие Арканы — по одному, по порядку, все равно семьдесят восемь. И ни единой лишней карты.
— Ты-то хоть видел, что они были одинаковые? — спрашиваю.
— Ну да. Видел и сделал соответствующие выводы, не дожидаясь твоей подсказки. Абсолютно все равно, как я поступлю. Нет никакого «выбора», только моя давняя, несбыточная мечта о возможности иметь выбор. Я не раз в этом убеждался, но столь явно мне еще судьба в лицо не плевала… Хотя такой вот плевок — вполне себе благословение, я же не спорю!
— Ну, то есть тебя не удивляет, что в моей колоде вдруг, ни с того ни с сего, появились парные карты?.. Хотя, конечно, это не твоя колода. Тебе проще…
— А когда в моем доме ни с того ни с сего появилась эта дурацкая коричневая тетрадка, рожденная твоими опасениями? Кстати, тогда ты в обморок не падала. А событие не менее странное, мягко говоря.
— Ну, все-таки то была чужая тетрадка, найденная в чужом доме. Мало ли, откуда она взялась. Вот если бы я в этой квартире пять лет прожила и каждый закуток здесь изучила, тогда — да… А это — моя колода, которую я знаю лучше, чем собственную биографию! К тому же тогда я злилась, если помнишь. А потом мне стыдно было. Сплошной адреналин, тут уж не до обмороков, сам понимаешь… Ты ее выкинул, кстати?
— Нет. Сама куда-то подевалась. Рад, что хоть теперь ты не станешь подозрительно на меня коситься, если я скажу: в этом доме творятся странные вещи. Например, мы с тобой тут творимся. И еще всякое разное, по мелочам…
О да. Мы тут творимся, лучше и не скажешь.
И еще, конечно, всякие чудеса.
Стоянка XXVI
Знак — Водолей — Рыбы.
Градусы — 21°25′44'' Водолея — 4°17′08'' Рыб.
Названия европейские — Альм, Альгафальбушор, Альгасальди, Альфарг, Фарагальмокаден.
Названия арабские — аль-Фаг аль-Мукаддам — «Передний Отток».
Восходящие звезды — альфа и бета Пегаса.
Магические действия — изготовление пантаклей: для защиты от всех опасностей.
Варя спит. А я вот все сижу, пялюсь в окно. Мое полупрозрачное отражение сливается с уличным пейзажем. В груди у меня вместо сердца мусорный бак, в горле колом стоит чей-то черный автомобиль, во лбу горит бледно-лиловый фонарь, зато голова проросла древесными стволами.
Всегда знал, что у меня хорошая голова.
Всегда.
И сейчас она советует мне: расслабься, не дергайся, подожди, поживи несколько дней как человек. Просто проживи их в свое удовольствие. До субботы, что ли, дотяни. А там сходим в «Дверь», повидаем своих, и все как-нибудь само собой — не уладится, так, по крайней мере, поймется.
Тем паче, что уж кому-кому, а тебе расслабиться — плевое дело. Технология известна, другое дело, что ты ее почему-то не спешишь вспоминать — сейчас и в других подобных случаях. Как маленький, ей-богу. Ну давай, выброси свою сигарету, вдыхай медленно: пауза, выдох, снова пауза — все на счет восемь. Или даже шестнадцать, если не угробил еще окончательно свои легкие. Смотри-ка, не угробил. Дуракам счастье.
Несколько десятков вдохов и выдохов спустя, я понимаю, что спать лягу, не почистив зубы. Потому что все суета сует и томление не пойми чего, в том числе и кариес. Кариес, если задуматься, в первую очередь, хоть и имеет, кажется, устрашающе общий корень со словом «кара». Ну, не прямо же завтра он у меня начнется, в самом-то деле? Возможно даже, не послезавтра. Вот и славно. Мне только и надо: несколько приятных, необременительных, ничем не отягощенных весенних дней. А там — по обстоятельствам.
Иногда я умею хотеть. Не страстно, с надрывом, срываясь то и дело на внутренний визг, — от таких желаний добра не жди — а просто вот хотеть и тут же получать желаемое. Выпросил себе у судьбы прекрасную передышку — и получил. Своими руками, конечно, сделал для этого немало, но и обстоятельства мне, честно говоря, благоприятствовали. Даже погода в эти дни была теплая, как в апреле, даже автомобильные пробки расступались перед нами, когда мы с Варей колесили по городу. Не охотились, не вспоминали даже о такой возможности (ну, скажем так, делали вид, что не вспоминаем), а просто вот гуляли вполне бесцельно, транжирили время, швыряли на ветер минуты и часы, как подвыпившие купцы, — купюры да ассигнации. Куда только подевалась моя былая жадность?
— Ты вот мне про свой идеальный рай рассказывал как-то, — говорила Варя, — а я в детстве… ну как, не совсем в детстве, лет в тринадцать, кажется, придумала себе в утешение совсем другую теорию. Придумала что в момент смерти человек, если очень постарается, может вспомнить самый-самый прекрасный момент своей жизни и как-то, что ли, зацепиться за него, застрять там, как мушка в янтаре. Логика у меня была понятно какая: если уж все равно — вечность, то пусть вместо небытия она будет заполнена каким-то понятным и приятным содержимым. Меня эта идея вдохновила, я стала коллекционировать такие моменты. Скажем, конец августа, закат обалденный, небо полыхает, а я сижу под тряпичным зонтиком, в кафе-мороженом, на обрыве, над пляжем, трескаю пломбир с клубничным сиропом, думаю: пусть, что ли, так будет всегда… Или еду в такси домой, за полночь, от любимого мальчика, с его последним рублем в кармане, и вдруг из приемника, к примеру, Моцарт, какая-нибудь «Маленькая ночная музыка», и фонари уже не просто мелькают, а поливают город золотым огнем, и почему-то кажется, что если опустить стекло пониже, ветер меня унесет, вместе с рублем, сумкой и босоножками — может быть, этот момент сохранить для посмертного блаженства?.. Потом, конечно, бросила эту игру. Не то чтобы совсем забыла, но — бросила. А в последние дни все время ее вспоминаю. Понимаешь почему, да?..
Еще бы я не понимал.
— Коллекция пополняется?
— Точно. Уж сундуки ломятся, а мне все мало, или даже не мне, а судьбе моей щедрой — мало… Скажи, ты сам-то хоть знаешь, сколько еще весь этот кайф будет продолжаться? Или ты тоже не в курсе?
— Я дал себе слово, что до субботы пальцем не пошевелю. С другой стороны, кто сказал, что движение моего пальца непременно обломает нам кайф?..
— Обычно так и бывает. Но это не беда: до субботы еще куча времени. Почти три дня. Вполне можно жить.
Потом у нас осталось два дня, потом — и вовсе один. Но даже в субботу утром мы оба проснулись в отличном настроении. Удивительное дело: прежде мне всегда казалось, будто счастье и мужество — из числа несовместных вещей. Думал, что человек способен оставаться твердым лишь в трудную минуту, а в радости размякает, слабнет и быстро становится беспомощным кусочком органики.
А оно вон как, оказывается. Даже вечером, в машине, пока ехали в Замоскворечье, щебетали беззаботно, как ученые щеглы. Восторгались, что закаты стали поздними, прохожие сменили дубленки на пестрые куртки, а лужи были, есть и остаются мокрыми, заморозков нет и не предвидится. Ничего более оптимистического, чем болтовня о погоде по весне и вообразить не могу. Словно бы впереди — не летняя жара а как минимум начало новой Золотой Эры, когда люди побратаются с духами стихий, и тут же выяснится что грустить, стареть и умирать больше не надо, все это неактуально уже, немодно, пережитки прошлого, тяжелое, но легко преодолимое наследие старого режима…
Варенька на сей раз влетела в кафе впереди меня, тут же угодила в объятия Капитолины Аркадьевны и, кажется, окончательно уверовала в повсеместное установление всеобщей гармонии. Ну да, у Капы в охапке во что только не уверуешь.
Я стоял на пороге кофейной комнаты, наслаждаясь этим умилительным зрелищем и впервые всерьез призадумавшись: пересказывать ли Юркины новости вместе с комментариями Михаэля, или оставить все как есть? Решил вытащить из кармана монетку, наугад: ляжет на ладонь орлом вверх — расскажу, решкой — промолчу пока. Но вместо заветной монетки в кармане оказалась расплющенная в блин пивная пробка, а на мое плечо легла чья-то легкая рука.
Я обернулся. Сперва удивился: с какой стати этот незнакомец обниматься лезет? А потом узнал его и удивился еще больше. Как же, как же, дядечка из чайного зала, тот, что неделю назад с таким интересом на нас таращился. Неужели решил напрямик спросить: «А где тут записывают в масоны?» — и начать именно с меня. Неужто у меня такой начальственный вид? Вовек не поверю…
Он приветливо улыбается, прикладывает палец к губам.
— Вообще-то сегодня я — Дама в сером, — объявляет. — Притворяться изо дня в день одним и тем же эпизодическим персонажем — это не по мне. Просто захотел, чтобы вы меня узнали. А теперь Дама в сером приглашает вас на чашку чая. Надеюсь, вы истинный джентльмен, и ей не придется услышать отказ…
Моргнув от удивления, понимаю, что передо мной, и правда, стоит дама. Женщина с коротко стриженными пепельными волосами, в сером свитере и бледных, вытертых джинсах. Возраст ее, кажется, скачет, как блоха, между отметками «20» и «40». Причем, насколько мне известно, люди обычно молодеют, когда улыбаются, а эта — наоборот, чем серьезнее, тем моложе выглядит. Нахмурится — вообще ребенок. А улыбка у нее, как у очень взрослого человека. Хорошо хоть не старушечья.
— Посидите со мной полчасика, — говорит. — Я видела, вы не один пришли, да и тут у вас большая компания, но надо бы поговорить. И так уже несколько раз откладывала, ждала чего-то… Впрочем, все к лучшему.
Она в общем-то могла бы и не стараться. Заглянув в ее пасмурно-серые глаза, я вдруг понял: вот он, поворот колеса судьбы, предсказанный Варенькой. Не знаю пока, чего хочет от меня эта дама, но чую: игра началась. И я, как честная фишка, должен занять свое место на зеленом сукне.
Накхи из кофейной комнаты провожают меня недоуменными взглядами, зато Варя вовсе не смотрит в мою сторону. Не то просто профукала роковой момент, не то справедливо рассудила, что отчаянный взгляд напоследок недорого стоит. То ли дело веселый, лукавый взор из-за плеча, напредпоследок, дарованный в тот миг, когда о сверхценности его никто не подозревал, а потому и вышло так хорошо, хоть навеки замуруй себя в этом мгновении, согласно Варенькиной наивной детской теории, которая, конечно, глупость, но будь я демиургом, непременно даровал бы своим созданиям такую возможность — больно уж хороша!
Мне до сих пор казалось, что я очень люблю чай ничуть не меньше, чем кофе, а теперь, гляди-ка, глотка не могу сделать. То есть это я второй глоток сделать не могу: первого с головой хватило. Вроде бы качественный, вкусный напиток, а — нет, не могу, тошно. Мне бы кофе, что ли, сейчас, в порядке исключения… Но исключений тут ни для кого не делают. Возможно, специально такое правило заранее придумали, чтобы меня сегодня помучить. А завтра с утра отменят его, как ни в чем не бывало.
Пока же я сижу как дурак над своей полной чашей, томлюсь жаждой — вряд ли духовного свойства. Закурить, что ли, разнообразия ради?
— Если вы не возражаете, начну с небольшого исторического экскурса, — говорит Дама в сером. — Не волнуйтесь, я очень коротко расскажу. Начну с того, что искусство многократного использования чужих судеб для получения индивидуального опыта то ли было изобретено в глубокой древности, то ли и вовсе появилось прежде, чем на земле принялись хозяйничать люди. Последняя версия кажется мне вполне правдоподобной: не только человеческая рука может начертить Знак, годится все что угодно — хотя бы и хвост… Но это сугубо теоретический вопрос, ответа на него не существует, да и не нужен он нам с вами, по правде говоря… Зато доподлинно известно, что поначалу это искусство применялось вовсе не для развлечения. У практикующих накхов были иные, куда более внятные задачи. Тут ведь такое дело: все или почти все существовавшие в древности эзотерические практики подразумевали, что неофит должен начинать обучение сызмальства, дабы не терять драгоценное время и, что не менее важно, не нахвататься в миру дурных привычек. А то потом выбивай из него мамины-папины повадки до старости лет… Теперь уж не то.
Умолкла, приняла мечтательный вид. Того гляди, начнет сейчас сокрушаться о старых добрых временах. Ну, дела…
С отвращением оглядев чайную чашку, поднимаю глаза и обнаруживаю, что напротив сидит вовсе не Дама в сером, а молодой человек, чуть ли не вдвое младше меня. Совсем то есть мальчишка. Кудрявый и смуглый, как цыган, в полосатой вельветовой рубахе и кожаном жилете. На лбу у него написано: «Я — самый компанейский парень во Вселенной».