Через Олдгейт кортеж проследовал в Ванстед, где должна была состояться встреча с королевой.
Мария тепло приветствовала сестру.
«Как она постарела!» – подумала Елизавета.
Марии еще не было сорока, но выглядела она значительно старше. Ни пурпурный бархат, ни драгоценности не могли этого изменить. Мария много страдала, жизнь обошлась с ней жестоко, и это оставило на ее лице заметные следы.
– Оправилась ли моя дорогая сестра после недавней болезни?
– Мои смиренные благодарности вашему милостивому величеству. Я полностью восстановила мое здоровье и, даже если бы до этой минуты это было не так, все равно не упустила бы возможности увидеть сегодня ваше величество в таком добром здравии и знать, что ваши враги искоренены, а вы в безопасности взошли на престол.
– Пока еще нельзя сказать, что «в безопасности», – мрачно уточнила Мария. – Но будем надеяться, что у нас есть добрые друзья.
– И никого, кто был бы готов служить вашему величеству более преданно, чем ваша смиренная сестра.
– Рада это слышать, – отозвалась Мария и обняла Елизавету.
Они ехали верхом бок о бок в направлении Лондона, две дочери Генриха VIII, чьи матери были злейшими врагами. А сейчас королева думала, как она счастлива, что ее сестра рядом с ней. Мария очень жалела Елизавету в те дни, когда девочка оказалась в немилости после смерти Анны Болейн, такой презираемой и нежеланной, что ее опекуны с трудом находили средства, чтобы ее одеть и накормить. С ней поступили жестоко, гораздо хуже, чем с Марией. Их обеих называли бастардами, но Елизавету бесчестили неизменимо больше, потому что кто-то придумал, будто принцесса – плод кровосмесительного союза между Анной Болейн и братом Анны, лордом Рочфордом.
Мария надеялась, что Елизавета будет вести себя таким образом, что теперь они смогут жить в дружбе.
Елизавета скромно держалась чуть позади королевы, время от время бросая на нее осторожные взгляды, одаривая толпу улыбками, опуская голову, когда приветствия в честь принцессы звучали излишне громко. Она думала: «Что теперь будет? Мария выйдет замуж, и если родит ребенка, останется ли у меня надежда когда-либо надеть корону? И все же… Она выглядит такой больной! У нее не хватит сил выносить дитя. А тогда… После того как она умрет…»
Сити был готов радостно встречать королеву, которой оказал поддержку. Когда Джейн Грей плыла под парусом по реке в Тауэр, надеясь получить корону, народ был мрачен; мало кто ее приветствовал. Сити не нужна была королева Джейн. Пусть она молода, прекрасна, образованна и знатна; но право и есть право, а справедливость – это справедливость. Англия не пожелала принять никакой другой королевы, кроме Марии.
Из окон домов свисали трепещущие яркие блестящие полоски ткани. Под старым воротами в Сити мальчики и девочки из благотворительного приюта распевали хвалы королеве, когда она там проезжала. Улицы почистили, посыпали гравием. Члены Совета Сити вышли встречать Марию при полном параде. На реке стояли всевозможные суда и суденышки, украшенные колышущимися знаменами и вымпелами, на одних из них играли приятную музыку музыканты, на других – пели хоры. Лондонцы постарались всячески выразить свой восторг по поводу прибытия их истинной королевы и продемонстрировать ей свою преданность.
Процессия двигалась вниз по Лиденхоллу и Манорис к лондонскому Тауэру. По дороге к нему королеве отдали почести лорд-мэр и лорд Арундел, в руках которого был меч государства. Вокруг королевы находились ее прислужники, все одетые в бархат, а рядом с ней ехала верхом ее сестра Елизавета.
В Таэуре их встречал начальник тюрьмы Синке-Портс сэр Томас Чени. Елизавета не могла не содрогнуться, когда, проехав через ворота, увидела башни Девлин, Белл и Бошамп. Ведь именно в Бошампе сидит тот красивый молодой человек, о котором она время от времени думает и который, несомненно, очень скоро последует за своим отцом на плаху. Эта отрезвляющая мысль отвлекла ее от шума ликующей толпы. Елизавета подумала, что она не должна забывать о тех знатных мужчинах и женщинах, которые были заперты в этих мрачных башнях и которых выпускали только для короткой прогулки на Тауэр-Грин или холм Тауэр. А больше всего должна помнить о своей матери, вошедшей сюда через ворота Изменников и покинувшей этот мир на Тауэр-Грин. Пока они ехали дальше, она шептала молитву.
У храма Святого Петра, на той самой лужайке Тауэр-Грин, где мать Елизаветы приняла от палача удар меча, окончивший ее веселую и полную приключений жизнь, на коленях стояли государственные преступники, которые на протяжении двух последних царствований тщетно взывали к справедливости.
Среди них были старый герцог Норфолк, которого спасла от смерти лишь своевременная смерть Генриха VIII, но который с тех пор так и оставался в заключении, Катберт Танстал, епископ Дурхема, и Стивен Гардинер, епископ Винчестера. Все эти люди были твердыми сторонниками католической веры и теперь смотрели на новую королеву в ожидании почестей.
Увидев епископов, Елизавета вновь ощутила всю шаткость своего положения. Убежденные католики неизбежно будут относиться к ней недоброжелательно. Ведь пока у Марии не родится ребенок, Елизавета – ее возможная преемница, а уж эти католические джентльмены приложат все усилия, чтобы никогда не допустить ее до трона. Для этого у них достаточно излюбленных методов.
И вдруг вообразила, что эти тревожные мысли пришли к ней не случайно – наверняка дух ее матери находится в этот летний день поблизости от того места, на котором он расстался с землей.
Но среди государственных преступников оказался один, мгновенно повернувший мысли Елизаветы к более приятным темам – молодой и красивый Эдуард Куртенэй, знатный человек, представлявший большой интерес не только из-за своей красоты, но и из-за своего королевского происхождения.
Его бабушка Катарина была дочерью Эдуарда IV и родной сестрой бабушки Марии – Елизаветы Йорк. Таким образом они были связаны родственными узами. Куртенэя заключили в Тауэр четырнадцать лет назад, когда ему самому было только десять. Генрих VIII казнил его отца. Теперь надежды молодого человека возродились.
Он грациозно преклонил колени перед королевой и поднял на нее красивые глаза с такой восхищенной преданностью, что она была тронута.
– Поднимитесь, кузен, – произнесла Мария, – вы больше не узник. Ваши поместья будут вам возвращены. Ваши муки окончены.
Щеки королевы слегка порозовели. И пока она выслушивала речи о преданности других людей, которым могла доверять, таких, как Норфолк и Гардинер, ее глаза по-прежнему останавливались на молодом Куртенэе.
Заметив это, наблюдательная и настороженная Елизавета подумала, что должна же быть хоть частица правды в тех разговорах, которые возникли сразу же, как только разнеслась весть, что Мария станет королевой. Естественно, ее первейший долг – выйти замуж; и если она проявит мудрость, то постарается угодить народу своим выбором. А английский народ желает для своей королевы мужа-англичанина. И вот здесь перед ней молодой человек, связанный родством с королевским домом, красивый, мужественный. Он, безусловно, способен подарить королеве наследника, чего все хотят – за исключением Елизаветы и тех, кто стоит за ней.
Марии это известно, и, разумеется, Куртенэй это знает. Но сейчас для него настала очередь приветствовать принцессу. Елизавета протянула ему руку. Он ее взял. Ее голубые глаза смотрели высокомерно и в то же время слегка кокетливо, умудряясь передать молодому человеку игривое послание: «А вам не кажется, милорд, что моя сестра для вас слишком стара? Посмотрите на меня! Я моложе вас. Что, если бы я стала королевой? Чьей руки вы хотели бы добиться? Ах, мой друг, подумайте о перспективе, о том, какое будущее вас ожидает».
Куртенэй поднялся с колен, встал перед ней. Не слишком ли долго он колебался? Была ли улыбка, которую он подарил Елизавете, чересчур дружелюбной, исполненной излишнего восхищения?
Королева нетерпеливо обернулась.
«Осторожнее!» – мог бы предупредить Елизавету дух Анны Болейн.
Но она, какой бы осторожной и умной обычно ни была, никогда не могла устоять перед открытым восхищением. Ей это было так же необходимо, как солнце и воздух.
Кто мог бы это понять лучше Анны Болейн? Уж она-то, разумеется, хотела бы предостеречь свою дочь.
У Джейн Дадли, герцогини Нортумберленд, было разбито сердце. За несколько недель она потеряла все то, что составляло счастье ее жизни. Джон, ее муж, был мертв. Он разделил судьбу своего отца. Эта жестокость убивала ее; и все же не была совершенной неожиданностью.
Бродя в одиночестве по своему дому в Чел-си, единственному оставшемуся у нее от всего огромного богатства, Джейн отчаянно горевала. Конечно, теперь бессмысленно плакать о Джоне, но ее сыновья? За исключением маленького Генриха, который был слишком мал, чтобы оказаться заподозренным в измене, все они находились в Тауэре. Джона, старшего, уже приговорили к смерти. Эмброуз, Роберт и Гилдфорд – ожидали суда.
Бродя в одиночестве по своему дому в Чел-си, единственному оставшемуся у нее от всего огромного богатства, Джейн отчаянно горевала. Конечно, теперь бессмысленно плакать о Джоне, но ее сыновья? За исключением маленького Генриха, который был слишком мал, чтобы оказаться заподозренным в измене, все они находились в Тауэре. Джона, старшего, уже приговорили к смерти. Эмброуз, Роберт и Гилдфорд – ожидали суда.
Проходя из одной опустевшей комнаты в другую, она рыдала вслух: «Ох, Джон, почему ты не мог довольствоваться жизнью в мире и счастье? Мы были богаты; мы жили в комфорте. Ты подверг опасности наших возлюбленных сыновей и дочерей. Ты рисковал не только своей жизнью».
Нет, она должна действовать. Должна что-то сделать для спасения своих сыновей.
Джейн стала похожа на скупца, собиравшего маленький склад своих драгоценных вещей, которые проглядели, когда конфисковывали имущество. Она собиралась предложить их в качестве подарков любому, кто мог бы ей помочь спасти ее сыновей. Единственное, что еще способна была сделать.
Можно ли надеяться на аудиенцию у королевы? Возможно ли просить у Марии помилования для тех, кто устроил заговор, чтобы ее уничтожить? Джейн тоже забрали в Тауэр после ареста Джона, но быстро освободили. Теперь она опасалась, не посадят ли ее вновь, если она попытается увидеть королеву. Не то чтобы ей было небезразлично, где находиться. Неудобство тюремной камеры мало что значило для нее. Но если Джейн окажется в заключении, то как она поможет сыновьям?
В дни величия ее мужа многие приходили к нему с петициями о помощи; предлагали ему деньги, дорогие вещи. Джон нажил целое состояние за те годы, что правил Англией. Теперь ей самой придется молить о помощи так же, как другие умоляли его. Но Джейн готова предложить все, что у нее есть. Она с радостью будет жить в бедности до конца своих дней, если ее сыновья будут свободны.
Каждый день Джейн ходила к дворцу. Иногда встречала людей, которые в прежние времена льстили ей, почитали за счастье, когда она обменивалась с ними несколькими словами. Теперь эти же люди отворачивались от нее. Не из-за гордости, обиды или злобы. Из-за страха. Естественно, они боялись. Как можно выказывать знаки дружбы женщине, чей муж устроил заговор против королевы, а сын был женат на девушке, которую теперь они называют королевой-самозванкой?
– О Господи, помоги мне! – молилась Джейн.
Она почти обезумела. Ездила на барже к Тауэру, стояла, в глубоком отчаянии созерцая его непроницаемые стены.
– Что станет со всеми вами? – бормотала она. – Мой Джон… Эмброуз… мой бедный Гилдфорд и мой веселый красавчик Робин!
Елизавета знала о мольбах бедной герцогини и хотела бы ей помочь. Но как она, одна из всех людей на свете, могла просить об освобождении Дадли? Ее собственное положение было слишком шатким, чтобы рисковать просить о других.
Королева уже бросала на нее подозрительные взгляды. Гардинер и Симон Ренар, испанский посол, искали лишь повод, чтобы уничтожить Елизавету. И они были не одиноки в своих попытках. Ноайль, французский посол, был так же опасен, как и эти двое, хотя прикидывался ее другом.
Он выследил, когда она одна прогуливалась по парку, и заговорил:
– Мой господин знает, что ваше положение очень опасно. Мой господин сочувствует вам. Он хочет вам помочь.
– Король Франции известен своей добротой, – ответила Елизавета.
– Я расскажу ему, как вы о нем отзываетесь. Это очарует его.
– Нет. Его не может интересовать мнение таких, как я.
– Ваша милость ошибается. Король Франции ваш друг. Он многое может сделать, чтобы избавить вас от врагов. Он возмущен, что вас считают незаконнорожденной. О, король сделал бы все, что в его власти, чтобы вернуть вам ваше законное положение.
Она холодно взглянула на него:
– Увы, не во власти вашего царственного господина объявить меня законнорожденной. Решение подобных вопросов, разумеется, следует оставить на усмотрение властительницы этого королевства.
Елизавета ушла, зная, что оставила посла в ярости.
Она была слишком умна, чтобы обманываться предложением дружбы от французов. Великолепно знала, что Генрих II мечтает ее уничтожить. В том случае, если Мария окажется бездетной, а трон – свободным, его может занять его невестка Мария, королева Шотландии.
Направляясь в свои апартаменты, Елизавета думала, что опасность подстерегает ее со всех сторон. Было бы так просто вступить в заговор с французами! Но она понимала, какие планы вынашивает коварный Ноайль. Ему хочется ее запутать, заставить выдать себя и таким образом отправить на эшафот.
Конечно, никакой дружбы к ней ни во Франции, ни в Испании не испытывают, и никому никогда не удастся ее обмануть, пытаясь в этом убедить.
Как ни любила принцесса веселую жизнь при дворе, но начала скучать по мирному покою своих деревенских поместий, потому что только вдали от интриг она могла хоть как-то надеяться выжить.
Гардинер пожаловался на Елизавету королеве, потому что она отказалась идти к мессе. А что Елизавета могла сделать? Она знала, что очень большое число протестантов смотрят на нее как на своего вождя. Если она примет веру сестры так искренне, как этого хочется Марии, протестанты скажут: «Какая нам разница, кто из сестер на троне?» Елизавета тут же потеряет их поддержку, но все равно не получит поддержки католиков. Так что ей следует не ходить к мессе столько, сколько удастся. Но как долго она сможет продержаться? Гардинер настаивал, что ее следует либо обратить в католичество, либо отправить на плаху.
Королева послала за ней.
Мария была холодна, и сердце Елизаветы дрогнуло, когда она опускалась перед ней на колени.
О, как бы ей хотелось оказаться в Хатфилде или Вудстоке и вновь прикинуться больной, чтобы получить несколько дней на поправку перед тем, как совершить тяжелое путешествие для встречи с королевой! Но это невозможно.
– Мы слышали нечто, касающееся вас, чем мы недовольны.
Елизавета ответила скорбным тоном:
– Я ясно вижу, что ваше величество питает ко мне небольшую приязнь, и все же я не совершала ничего, что могло бы вас оскорбить, за исключением вопроса веры. Ваше величество должны проявить ко мне терпение, должны простить мне мое невежество. Вспомните, в какой вере я воспитывалась. Ваше величество поймут, что я приучена принимать мою веру, и никакую другую.
– Вы достаточно взрослая, чтобы распознать истину.
– Ах, ваше величество, если бы у меня было время почитать и поучиться, если бы мне прислали профессоров…
Это была ее старая песня: «Дайте мне время». Время всегда было другом Елизаветы.
Елизавета посмотрела на бледное лицо сестры. Какой больной она выглядит! Еще лишь несколько лет, а потом… Слава! Эта мысль придала ей мужества.
Мария нахмурилась. Одним из величайших ее желаний было вернуть Англию Риму. Но Елизавета, легкомысленная и кокетливая, может этому помешать. Мария должна ослабить протестантов. А что может более всего ослабить их силы, как не осознание того, что человек, которого они называют своим вождем, капитулировал? В Англии в этот момент существовало три ветви религии. Вера англо-католиков, следующая установлениям Генриха VIII, в сущности, не отличалась от старой веры, за исключением того, что они считали главой церкви правителя государства, а не папу; протестантская церковь, называвшая себя англиканской со времени протестантского протектората над Эдуардом VI; и, наконец, старая католическая вера, которая по-прежнему признавала главой церкви папу. Именно эта последняя ветвь религии и была в глазах королевы истинной верой, той, которую она желала видеть торжествующей во всей стране.
Мария не была полностью недовольна ответом Елизаветы. Она предпочла его откровенному отказу, который окончился бы для Елизаветы водворением в Тауэр.
– Я пришлю вам профессоров, которые будут учить вас истине, – пообещала королева.
– Ваше величество настолько милостивы, что я осмелюсь обратиться еще с одной просьбой.
– С какой?
– Мне было бы легче учиться в деревне, вдали от двора. Для того чтобы далеко продвинуться в изучении новой веры, потребуется большая сосредоточенность…
– Вы не покинете двор, – сурово возразила Мария.
Не начала ли она лучше понимать свою сестру, которой удается выпутываться из многих неловких ситуаций с помощью своего старого друга – времени?
«Ну, – подумала Елизавета, – мне придется продолжать подвергаться великим опасностям. Но, разумеется, королева тоже должна понимать, что потребуется немало времени, чтобы я прониклась такими великими истинами, которые сейчас мне совершенно чужды!»
Предстояла коронация, и мысли большинства людей теперь были направлены на это событие. Но Елизавету и герцогиню Нортумберленд тревожило и заботило иное.
Елизавета постоянно думала о собственной безопасности. Джейн Дадли – о ее сыновьях. Однажды просто по простоте душевной Джейн навестила одна из придворных дам. Оставив свою баржу около частной лестницы, она, закутавшись в плащ, торопливо пробежала по лужайкам. Посещать резиденцию Нортумберленд теперь стало так же опасно, как когда-то было почетно.