На изображавшем Машеньку чучеле застыли три фигуры. Почти у выхода из шалаша, обхватив руками воображаемые ноги, скорчился невысокий довольно субтильный мужичок. У противоположной стенки застыл Пузан, обхватив чучело обеими руками под шлемом, видимо, считая, что душит его. А на самом чучеле, спустив штаны, расположился Трот, запустив руки под плащ в районе предполагаемой груди жертвы. Все трое лежали молча и совершенно неподвижно, лишь широко раскрытые глаза, стеклянно мерцая бликами от горящих факелов, тяжело ворочались в глазницах да рты были широко раскрыты в немом крике.
Долгую минуту все рассматривали лежащую скульптурную группу, а затем Машенька, презрительно скривив губы, произнесла:
– Слушайте, да это просто какой-то маньяк!… Он же у вас чуть что – штаны скидывает! Видимо, считает свою задницу исключительно красивой?!
– Что с ними делать, Ваша колдовская сила? – прорычал Ржавый Гвоздь. – Может, вздернуть всех троих… нет, всех четверых. – Он оглянулся на тонкоголосого.
Машенька прикусила нижнюю губу и задумалась. Потом, подняв глаза на своего капрала, она задумчиво проговорила:
– Мой учитель, а он человек очень умный, всегда мне говорил: «Если есть время подумать – подумай. Не торопись действовать. Мысль можно передумать – дело, как правило, нельзя переделать!» Так что подождем до утра. А эти, – она кивнула на лежащих, – вполне могут подождать. Четвертого положите рядом и поставьте часового… на всякий случай. И всем – отдыхать! – закончила она тоном приказа.
Гвардейцы глухо заворчали, но начали нехотя расходиться по своим шалашам.
– А как же вы, Ваша колдовская сила? – обратился к Маше Ржавый Гвоздь.
– Обо мне не беспокойся, – улыбнулась та в ответ. – Спать на открытым воздухе – мое любимое занятие…
Она повернулась и решительно зашагала в сторону темневших кустов, за которыми находился ее конь. Там она достала из седельного мешка запасной плащ и, завернувшись в него, улеглась под кустами. Ее подчиненные, посовещавшись между собой, подбросили в еле тлевший костер сучьев, раздули здоровенное пламя, так что Трот с его подельщиками стали ясно видны, и, оставив на дежурстве троих, разошлись по шалашам. Судя по оживленным переговорам, авторитет их «баронессы» достиг совершенно немыслимых высот. Во всяком случае, сменившийся с дежурства Огонек в третий раз начинал рассказ о попытке нападения на Ее колдовскую милость – как-никак он был единственным очевидцем происшедшего.
Потихоньку лагерь затих, только трое дежурных вели тихую, неспешную беседу. Маша долго лежала, глядя широко раскрытыми глазами в высокое звездное небо и не слыша похрапывания своего коня. Она думала. Думала тяжело и горестно. Наконец, приняв какое-то решение, она повернулась на свой правый, спальный, бок и уснула.
Интерлюдия
Когда в семье Еланиных родилась дочка, все их друзья были поражены, насколько изменились муж и жена. Их десятилетний бездетный брак уже начинал давать основательные трещины, и многие опасались за его сохранность, а некоторые из подруг Елены Викторовны Еланиной с нетерпением ожидали, когда наконец красавец и бонвиван Марат Еланин отлепится от своей Елечки. Но Елечка неожиданно забеременела и в положенный срок родила дочь. Именно дочь, которую так ожидал и желал Марат. После этого события Марат Еланин стал не только идеальным мужем, но и любящим, просто трепетным отцом. Он гулял с дочкой, купал и пеленал ее, бегал в молочную кухню. Он даже договорился с какой-то подмосковной бабусей и ездил со своего Арбата к ней деревню за цельным коровьим молоком.
Именно папа первым обратил внимание на некоторые странности своей дочери. Машеньке было шесть месяцев и она уже сидела в прогулочной колясочке, когда папа начал замечать, что если он останавливал коляску хотя бы на несколько минут, вокруг нее сразу собиралось несметное количество голубей. Они облепляли крошечного ребенка, запрыгивали ей на колени, руки, плечи, словно хотели расцеловать малютку. А девочка счастливо смеялась. А месяца три спустя произошел еще один странный случай.
В соседнем подъезде жил огромный и совершенно неуправляемый ротвейлер по кличке Майкл. Этот пес был проклятием всего квартала и в том числе собственных хозяев, не способных ни укротить собаку, ни избавиться от нее. В один прекрасный день Майкла вывели на прогулку в неурочное время. Улица и маленький бульварчик, разбитый между домами, мгновенно опустели, и только Марат, увлеченно читавший, сидя на скамейке, детектив, не заметил появления пса. Когда он, услышав сдавленное рычание, вскинул голову, было уже поздно. Майкл, вырывая поводок из рук своего субтильного хозяина, рвался к детской коляске. Марат застыл, охваченный ужасом, – собака была уже в паре метров от скамейки. И вдруг Машенька как-то странно гукнула и взмахнула маленькой ручкой. В тот же момент у огромного пса словно подкосились передние ноги. Он с размаху ткнулся мордой в бордюрную плиту, а затем, тихо поскуливая, подполз на брюхе к коляске и принялся лизать свесившуюся детскую ручку длинным горячим языком. А девочка в это время счастливо смеялась…
И Марат, и хозяин собаки, выпучив глаза и онемев, наблюдали за невероятным поведением Майкла. Прошло несколько минут, пока отец Машеньки не пришел в себя. Вскочив со скамейки, он быстро покатил коляску с дочерью прочь. Горестный вой оставшейся в одиночестве собаки был ужасен. Майкл успокоенно замолчал только после того как Машенька, повернувшись в своей коляске помахала ему рукой и, сказала что-то на своем лепечущем детском языке.
С тех пор, если Майкла выводили гулять одновременно с Машей, пес не отходил от коляски, преданно глядя девочке в глаза и ловя каждое ее повеление.
Пожалуй, начиная именно с этого случая, Марат Еланин начал пристально наблюдать за своей дочерью. А наблюдать было за чем. Чего стоит хотя бы эпизод с лестницей в их подъезде.
Машеньке было тогда годика три, и она уже с год посещала детский сад. Однажды, когда отец забрал ее вечером из сада, она задала ему «взрослый» вопрос.
– Папа, – сказала она, – почему Мишка Шишкин дразнит нашу лестницу?
– Как это – дразнит? – не понял отец.
– Он говорит, что она у нас щербатая… Он говорит, что в его доме лестница новая, а у нас – щербатая!…
Уже было сказано, что Еланины жили в центре старой Москвы, на Арбате. Дом их был, естественно, очень старый, и, конечно, лестницы в подъездах были довольно-таки истертые и оббитые, хотя и с прекрасными, литого чугуна, перилами. Соседний дом, в котором обитал Машенькин одногруппник, Шишкин Мишка, был не менее старым, но Мишкин отец был каким-то крупным начальником по строительной части и смог устроить в своем доме капитальный ремонт с заменой лестничных пролетов. Так что в Мишкином доме лестницы действительно были новыми.
Отец так и объяснил Машеньке, что в их доме лесенки старые, стертые, а заменить их очень сложно, поскольку такие лесенки сейчас уже не делают.
Машенька задумалась, а дня через два, когда отец вел ее домой, она вдруг принялась посыпать каждую выщербленную или слишком уж истертую ступеньку желтым песочком из детсадовской песочницы, что-то при этом приговаривая. Правда, звуки, которые она издавала, речью назвать было нельзя, так – невнятное бормотание.
Марат Семенович строго спросил дочь, что это она делает, на что та спокойно ответила:
– Я ступеньки лечу… Вот я их полечу, они к завтрему и отрастут.
И наутро ступени действительно были как новые – ни щербинки, ни потертости. Больше всего изумило Марата Семеновича даже не явное колдовство в исполнении его дочери, а то, что жители подъезда не обратили совершенно никакого внимания на проведенный его дочерью «капитальный ремонт».
Когда Маша училась во втором классе, произошел случай, чрезвычайно напугавший ее отца. Правда, он об этом никому не рассказал. Просто не успел.
Тот самый Мишка Шишкин, втайне страстно влюбленный в Машеньку, в порыве горячей детской ревности вывел на стене лестничной клетки надпись «Машка – таракашка» и нарисовал мерзкое животное сантиметров пятидесяти длиной с гигантскими усами, торчащими на стебельках глазищами и пятнадцатью членистыми ногами. Эта надпись и картинка радовали жителей подъезда дня три, но вечером на четвертый день Елечка вернулась домой и рассказала мужу с дочерью, что сейчас она в магазинной очереди слышала рассказ Мишкиной мамы о появившемся в их квартире чудовище. Этот жуткого размера жук быстро носился на огромном количестве ног по стене кухни, свистел и плевался.
– После его плевков, – захлебывалась Мишкина мама, – на стенах, полу и обеденном столе оставались вот такие черные пятна, которые ничем не смываются!
По словам Елечки, большинство в очереди не поверили Мишкиной маме, некоторые просто крутили пальцами у висков, и только одна старушка сказала, что это обычный таракан-мутант, которых в тоннелях московского метро видимо-невидимо.
Усмотрев довольную улыбочку на мордашке своей дочери, Марат Семенович босиком выскочил на лестницу. Изумительное Мишкино художество исчезло. На его месте слабо белела сколотая штукатурка. Впрочем, надпись тоже исчезла. Вернувшись домой, он услышал, как дочь успокаивала разволновавшуюся маму.
– Никакие тараканьи мутанты к нам не придут, мамочка. Их просто нет. Был один, и того Мишка нарисовал.
Этот случай, как уже было сказано, очень напугал Машиного папу, но был быстро забыт, поскольку именно в то время появилась Маша-два.
Однажды утром Елечка вошла в спальню дочери будить ее к завтраку и увидела, что та совершенно неподвижно лежит на спине с открытыми глазами и… не дышит! Она хотела притронуться к дочери, чтобы убедиться, что та жива, и… не смогла этого сделать. Она могла дышать, смотреть, слышать, а к дочери притронуться не могла! И тогда она завизжала. На ее визг прибежал перепуганный Марат Семенович, и в этот момент Маша закрыла глаза, глубоко вздохнула и вновь их открыла, явно проснувшись. И тут же обрадовала мать.
– Ой, мамочка, я такой сон видела!!! Как будто я летала над нашим домом, а вокруг было тихо-тихо и светло. А потом по улице поехали машины и из домов стали выходить люди. А я полетела назад и вижу, ты заходишь ко мне!… – Она посмотрела на мать осуждающим взглядом и добавила: – А потом ты как завизжишь, а папа как затопает… Тут я и проснулась.
В течение последующего года Елечка таскала дочку по всевозможным врачам традиционного и нетрадиционного направлений, и каждому рассказывала, в каком состоянии нашла дочь. Машенька каждому врачующему должна была поведать свой необычный сон, а затем и сны, поскольку они периодически повторялись. Однако все эти дипломированные врачи и бездипломные лекари, даже откровенные шарлатаны, сходились на том, что девочка абсолютно здорова. А в лексикон семьи твердо вошло выражение «Маша-два». Именно так называла Мария свое странное состояние то ли сна, то ли бодрствования. К слову, постепенно выяснилось, что Маша-два видит действительно происходящие события.
Практически до восьмого класса на Машу-два списывались все проступки, капризы и неблаговидные деяния Машеньки. Стоило, например, отцу спросить откуда на страницах дневника такие странные чернильные разводы, как дочь спокойно отвечала: «Это Маша-два двойки прогоняла, а те, когда уползали прочь, наследили».
Все это можно было бы считать детскими фантазиями, если бы двойки действительно не исчезали из дневника. Даже те, за которые папа уже расписался!
Летние каникулы после восьмого класса Машенька, как всегда, проводила на даче. И там познакомилась с новыми соседями – Людочкой Милиной и ее маленьким сынишкой, а затем с ее мужем – Ильей.
После этого странности Марии быстро сошли на нет. Маша-два тоже исчезла и больше не беспокоила Марата Семеновича и Елечку. Увлечениями их дочери стали верховая езда и фехтование, а также стрельба из лука. После школы Маша без особых усилий поступила в Государственный университет управления и, казалось, стала самой обыкновенной, хотя и очень красивой девушкой. Ее родители успокоились и не могли нарадоваться дочерью.
Но однажды Машенька неожиданно заявила отцу с матерью, что она взяла в университете академический отпуск и уезжает на два-три года куда-то очень далеко в научную экспедицию. Куда конкретно, она, несмотря на все требования родителей, не уточнила. Просто в один прекрасный день Маша ушла из дома и не вернулась…
Камень второй (продолжение). Машенька – ведьма по призванию
Утром погода резко испортилась, как это часто бывает ранней осенью. Небо было обложено низкими, плотными, грязно-серыми тучами, из которых сыпался мелкие промозглый дождик. Костер возле шалашей почти погас, а ночная стража полегоньку прикемаривала. Спавшие в шалашах гвардейцы начали по одному выползать на поляну, побуждаемые чисто физиологическими требованиями тела. Было еще достаточно рано, и поздно улегшиеся мужики не выспались. Однако именно в этот час из сизых замокших кустов на поляну выступил гнедой жеребец, на котором восседала колдовская сила в полном рыцарском облачении и вооружении. Видимо, Маше Д'Арк четырех часов сна было более чем достаточно для восстановления своих сил.
Неудачливые убийцы и насильники все так же неподвижно лежали на захватившем их чучеле, а рядом валялся связанный Певец. Машенька медленно подъехала к дежурившим гвардейцам и приказала:
– Быстро, вызовите мне капрала!…
Через секунду перед ней, заправляя рубаху в штаны, появился заспанный Стоп.
– Так, господин капрал!… – сквозь зубы процедила язва-ведьма. – Поднимай отряд, пусть умываются и строятся. Пора утреннюю поверку делать…
Стоп рванул вдоль шалашей, криком поднимая гвардейцев:
– Просыпайтесь, сонные кроты!… Подъем! Рожи мыть и строиться!… Кто последним вылезет из постели, будет всем сапоги чистить!…
И в этот момент в туманной мороси, окружавшей лагерь, послышался нарастающий лошадиный топот. Маша повернула своего коня в сторону приближающейся конницы, не обращая внимания на суетливо выскакивающих из шалашей гвардейцев. Цокот многочисленных копыт стремительно нарастал, и скоро на поляну втянулся целый табун лошадей, направляемый пятью всадниками, а за ними въехала доверху нагруженная телега, на передке которой восседал Жан Пожир, тревожно оглядывая лагерь.
Увидав посреди поляны своего командира, он резко осадил свою лошадь и, соскочив с телеги, бегом бросился к ней.
– Ваша колдовская сила! – начал он, едва приблизившись к всаднице. – У тебя здесь все в порядке?
– А что такое? – вопросом на вопрос ответила Маша.
– Да мы только легли спать, и вдруг я почувствовал, что у тебя какая-то беда. Я ребятам даже отдохнуть не дал, прямо ночью пошли назад.
Маша чуть улыбнулась и уже мягче ответила:
– Все в порядке, Жан. Как ты сам-то съездил?
– Отлично, Ваша колдовская сила, продовольствие закупил у местного купца, он мне и телегу продал. Расписки на все он мне тоже выдал по всей форме. Уже вечером в село пришли кочевники. Они, как на заказ, вели табун герцогу на продажу. Я предложил им продать мне двадцать голов, так они с радостью – что им лишние дни ноги себе топтать. У них и седлами и сбруей разжился. Еще я успел поговорить со здешними ребятами. Трое хотят вступить в твой отряд на общих условиях. Они поехали со мной, но я их предупредил, что решать будет Ваша колдовская сила. Кстати, они мне рассказали, что в деревне за рекой, – он махнул рукой в сторону старого брода, – живет отличный кузнец! – Жан понизил голос и, оглянувшись, продолжил: – В ту деревню ни бароны, ни герцогские люди не заглядывают, уж больно не по пути. А кузнец – большой мастак по части оружия. У него наверняка запасец есть!
Маша понимающе наклонила голову.
– Я спросил и по поводу обмур… дермо… ва… одежи, в общем, – продолжил он доклад. – Но на такую ораву одинаковую одежу и обувку можно купить только в столице…
Он, словно извиняясь, пожал плечами и еще раз оглядел поляну. Утренний ветерок несколько разогнал туман, и четверка негодяев стала хорошо видна. Жан несколько секунд разглядывал их, а потом поднял взгляд на Машу и спросил дрогнувшим голосом:
– А это что такое?…
– Да вот видишь ли, твой бывший командир решил все-таки осуществить свои прежние намерения относительно меня. А себе на подмогу он навербовал вот этих. – Она презрительно кивнула в сторону лежащих. – Теперь вот думаю, что с ними делать…
– Трот хотел тебя убить? – уточнил Жан.
– Ну да… А для верности послал вперед Пузана и вон ту мелочь… А писклявый стоял на стреме.
– Так вот почему мне ночью было так неспокойно… – вслух подумал Жан, а потом, вновь обращаясь к Машеньке, спросил: – И что же ты, Ваша колдовская милость собираешься с ними делать?
– А что ты посоветуешь? – неожиданно для самой себя спросила Маша.
– А что тут советовать?… Они взяли плату, как наемники. По закону это значит, что они принесли тебе присягу. Посягнув на твою жизнь, они эту присягу нарушили. Более того, они стали клятвопреступниками. За это полагается только смерть. Причем их можно просто удушить обрывком веревки. И это будет законно… и справедливо.
Разговаривая таким образом, они медленно двигались к лежащей четверке. Последние слова, видимо, проникли в затуманенное сознание тонкоголосого, который, несмотря на опутывающие его веревки, мог в какой-то мере шевелиться, и его тело не затекло совершенно, как это случилось с его полностью обездвиженными подельщиками. Он дернулся, услышав жесткое предложение Жана, и захрипел из последних сил.
– Ты его не слушай, ведьма!… Ты себя слушай… Ты же не такая, как мы. Тебе наши законы не подходят… Сама решай…
И замолчал, с ненавистью уставившись на Жана. Тот молча и спокойно встретил его взгляд, презрительно сплюнув себе под ноги. Тонкоголосый закрыл глаза и опять замер. Остальные трое не могли сделать даже этого. Белки их помутневших глаз налились кровью и потеряли осмысленное выражение.