Хагир тоже оглядывался, недоверчиво вспоминая о троллях, о которых ему тут столько толковали, но ничего похожего не замечал. Напротив: вокруг было удивительно тихо и хорошо. Светило солнце, сквозь бурый слой палых листьев и серовато-бледные старые стебли вовсю рвалась на волю молодая трава, листья уже высунули из почек маленькие зеленые язычки и пробовали на вкус весенний ветер. На побережье держался холод, там еще не распускалась листва, а тут солнце к полудню припекало так, что хотелось сбросить плащ. После многодневной суеты, многолюдства, морской качки, возни с кораблями, толкотни в чужих усадьбах, споров и ссор, эти мирные, безлюдные склоны и долины казались чем-то вроде земного Брейдаблика, палат Бальдра, где «злодейств никаких не бывало от века». Когда остановились передохнуть, Локни надергала на поляне целый пучок крупных лиловых фиалок на коротких стебельках, белых ландышей, полурасцветших желтых примул и засунула за пояс. В таком виде она напомнила Хагиру о плясках вокруг костра в День Высокого Солнца, и только сдержанно-деловитый вид Локни, всецело занятой борьбой с собственными волосами, не позволил ему дойти в мыслях и до иных увеселений этого весьма распущенного праздника. Казалось, что он прямо из холодной зимы переехал в разгар теплого лета: свежий ветер дул навстречу и гладил мягким крылом. Почти не верилось, что есть где-то фьялли, война, разорения, битвы, месть, вражда… Все заботы и тревоги осени и зимы ушли куда-то далеко-далеко, и мысль о сборе какого-то войска Хагиру казалась нелепой.
После полудня два всадника наконец миновали подъем и выехали на перевал.
– Вот Троллиное Седло! – сказала Локни, прутиком, который ей служил вместо плети, показывая на неширокий проход между двумя горбами вершин. – Дальше уже настоящий Медный Лес пойдет. Там тоже люди живут, можешь спросить дорогу у кого-нибудь. Но если тебе кто-то встретится, имей в виду, это может быть тролль. Может, нет, а может, и да. У нас так проверяют: сделай над куском хлеба знак молота и дай ему. Если возьмет, значит, человек, а если нет, то тролль.
– А может, он просто не голоден?
– Все равно возьмет, чтобы за тролля не считали. У нас же все знают. Ну, чтобы понимали ф-ке-фи-феут-фео.
Последнее Локни произнесла, держа во рту одну из непокорных прядей, пока руки ее закручивали другую. Но Хагир не стал переспрашивать: он уже понял, что к чему.
На прощание он подарил девушке тонкое серебряное колечко; она тут же надела его на палец и уехала, вертя руку под солнечными лучами так и сяк и любуясь блеском потемневшего от времени серебра. Да, это не воспитанница ярла, привыкшая к золоту…
Хагир вспомнил Хлейну, но никакой боли на сей раз не ощутил. За всеми предвоенными заботами все связанное с ней ушло и побледнело, но сам ее образ остался. Здесь, в Медном Лесу, между людьми и троллями, Хлейна казалась чем-то ненастоящим, как мечта, как сон, как светлый альв из сказаний. В воображении Хагир любовался ее милым лицом, как спрятанной драгоценностью, и старался не вспоминать ничего другого: ни надежд, ни разочарований. Он знал, что она где-то есть в мире, и это знание помогало ему жить. А мысли о том, как эта любовь могла бы наяву переменить его жизнь, он отложил до окончания всех тех дел, которым, как он знал, конца не будет. Оно и к лучшему. Среди людей и забот Хагир чувствовал себя одиноким, потому что Хлейна у него отнята, но это же чувство одиночества делало его твердым и бесстрашным, готовым ехать хоть к троллям. Что сейчас и требовалось.
Он спускался вниз по северному склону перевала, конь мягко ступал по мху, которым тролли услужливо выстлали острые камни. Отсюда Хагир уже видел три горы. Про них ему говорили. Между этими горами лежит Золотое озеро, а где-то над озером живет Вигмар Лисица. От перевала, по словам отца Локни, до Золотого озера ехать дня два с половиной или три. Как дело пойдет, уклончиво заметил он, моргая и давая понять, что сам толком не знает. Чего доброму бонду там делать?
Теперь больше не имелось надобности в провожатых: Хагир ехал, держа путь на три горы, и ему казалось, что не только он видит их, большие, но и они уже заприметили его, маленького, и поглядывают выжидающе, как он приближается: ну, муравей, с чем едешь, что скажешь? Карабкаясь из долин на склоны, пробираясь через лес и за повод шагом проводя коня через каменные завалы, Хагир и сам себя ощущал муравьем, что ползет, с упорством одолевая то листик, то веточку, то сосновую иголку, и все-таки продвигается вперед. Густые ельники Хагир объезжал стороной и только один раз заплутал, сбился и выбрался на волю значительно ниже, чем ему было нужно, так что пришлось возвращаться. Но к таким промахам он был готов и не огорчился.
Перед закатом Хагир набрел на домик. Тот стоял в ельнике и так хорошо спрятался за густыми лапами, что Хагир мог бы его не заметить, если бы не наехал прямо на бревенчатую стену. Хозяин, мрачный, рослый, заросший бородой до самых глаз, молча выслушал просьбу о ночлеге, осмотрел его с ног до головы, скрылся в доме и тут же вынес корку жесткого хлеба пополам с желудями. Сотворив над ней знак молота, он вручил ее Хагиру. Локни сказала правду: каждый здесь спешил проверить встречного, прежде чем обменяться словом.
– Далеко еще до Вигмара Лисицы? – спросил Хагир у хозяина, когда его угостили кашей из ячменя с салом, а сам он взамен выложил из мешка пару сушеных рыбин.
– Хе! А как поедешь! – хмыкнул хозяин.
– А как надо ехать? Есть дорога получше?
– А езжай на три горы! – Хозяин махнул рукой. – Пустят – доедешь, не пустят – и так не доедешь, и так не доедешь. Это все равно.
– Может, надо где-то жертвы принести? Или заклинания есть? – терпеливо расспрашивал Хагир, из первого объяснения мало что понявший. Похоже, они тут разучились говорить: среди троллей и человек одичает.
– Ну, если кто колдун и умеет творить заклятья, то да, – согласился рассудительный, но не слишком красноречивый хозяин. – Если кто сильнее Рыжего и его дружков с ушами…
– И носами, – вдруг вставила хозяйка.
– А мы не знаем, – окончил хозяин. – Если он сам к нам приедет, то мы в дружбе и слова против не скажем. Наша дань – вон, медведь приготовлен и бобры тоже, и уголь нажгли… Это все есть. А нам чего к нему ездить?
– А если вам понадобится помощь? Если кто-то вас обидит? Вы же можете позвать его?
– Так выйду из дому и позову. Назавтра он кого-нибудь пришлет.
– Как же он отсюда услышит?
– Он не услышит. Его дружки услышат.
– С ушами и носами?
– Известное дело. Тут, может, и звать не надо. Не угадаешь: я вышел дров нарубить, а из-под коряги на меня смотрят… Или на дереве глазища – хлоп-хлоп! Ты не бойся! – Хозяин успокаивающе помахал в воздухе рукой. – Надо – тебя найдут и проводят. Теперь уж не потеряешься.
Этим он вполне достиг своей цели отвязаться от расспросов: Хагир умолк, чтобы от таких разговоров не сойти с ума.
Утром он поехал дальше, держа путь к трем горам. Солнечный свет подбадривал, но Хагир всем существом ощущал громадность безлюдного пространства, наполненного только деревьями и камнями, среди которых он, человек, затерялся без следа. Вспоминались давние поездки с дядиной дружиной, невольно пришла на память и та троллиха с волчьей лапой, но страх не возвращался: в представлении Хагира, как ни странно, троллиха осталась за морем, в лесу за мысом Ревущей Сосны. К одиночеству он не привык: всю свою жизнь Хагир прожил в гуще людей и событий, а теперь вдруг остался без того и без другого. Но и чувства потерянности тоже не было: наоборот, Хагир видел себя единственным хозяином всех этих просторов, таким же огромным, как и горы, мимо которых он ехал.
Здесь Медный Лес уже вполне оправдывал свое название: гранит мало-помалу сменялся выступами и россыпями кремня, а в обрывистых склонах оврагов и срезах оползней виднелись черновато-рыжие полосы болотного железа. Иной раз ржавые комья руды лежали на земле, попадались под ноги коню. Хагир жалел, что не может собрать всю эту руду и увезти. Такое богатство лежит, никому не нужное, пропадает, в то время как на побережье не хватает железа и простые железные серпы приближаются, как любит говорить Гельд, по цене к серебряным. Почему? Почему все те люди, что живут в чужих усадьбах и жалуются на бедность, не могут приехать сюда и работать? Вот он со своими домочадцами из Березняка, если бы у него не было других забот…
Хагир стал воображать, будто он со своим «горемычным сборищем», как говорит Тюра, приезжает сюда, вот прямо на этот дикий склон, выбирает место для дома… Вон в том ельнике можно навалить отличных бревен, а мха конопатить щели тут сколько угодно… Ага, вон там в ложбине родник, за водой ходить близко – отличное место для жилья! И склон как раз защитит от северных ветров. На первое время хватит дичи, а потом можно плавить железо и покупать за него хлеб. Для пастбища подходящего места пока не видно, но ведь свиней и коз можно пасти в лесу, и коров тоже, мальчишек для этого дела вполне хватит. А потом можно поискать и подальше. И уж сюда не доберется ни Вебранд Серый Зуб, ни Ормкель с Хрейдаром Гордым!
Удобный склон остался позади, Хагир ехал, посвистывая и поглядывая на три горы – не похоже, чтобы они с утра хоть сколько-нибудь приблизились. Как будешь ехать, говорили ему. Едет он хорошо, быстро, конь здоров, сыт и идет ровно, даже весело. Скалистые выступы, кусты, мшистые камни так и отлетают назад, перед ним разворачиваются все новые виды… Стой!
Хагир придержал коня и огляделся. Здесь он уже был. Тот самый склон, который он посчитал удобным для жилья, та же самая ложбина с родником. Вот оно, давно ожидаемое! Легкий и бодрый настрой мигом сменился настороженностью и даже злобой. Хагир враждебно огляделся, выискивая троллей, которые все это устроили. Закружили, завязали дорогу узлом и привели его туда же, где он уже был. Может быть, это не тот склон, а просто похожий? Нет, тот самый, до мелочей.
От мелькания веток, шевелимых ветерком, от пестроты камней и мхов, палых листьев, свежей травы и солнечных лучей в глазах рябило, голова кружилась. Весенний ветер показался не приятным, а пьянящим и опасным. Хагир вдруг с ужасом ощутил, что вообще не знает, с какой стороны приехал и в какую сторону ему надо. Пытаясь справиться с наваждением, Хагир крепко зажмурился и тут же как будто упал в темную бурную реку: было ощущение стремительного движения в стихийном потоке, в ушах шумело, под опущенными веками проплывали пестрые пятна, красно-зеленые, желтовато-белые, быстро мелькали. Как будто нечисть корчит рожи, чтоб ее гром разразил!
Переждав приступ головокружения, Хагир сошел с коня, снял с седла копье и начертил на твердой земле руну «хагль», что разрывает заколдованный круг и выводит на верную дорогу. Теперь можно попробовать еще раз.
Он снова поехал вперед уже знакомой дорогой и с нетерпением ждал, когда же она сменится незнакомой. Ну если перед ним опять окажется тот длинный черно-рыжий оползень, позади которого откроется долина с родником… Тролли подглядели его мысли и теперь издеваются, но он-то пока не собирается поселиться здесь навсегда! В ответ на эти штучки в самом Хагире тоже проснулся какой-то злобный, кусачий тролль, и он готов был броситься на каждого, кто покажется… на каждое… Пугала только одна мысль: что враг так и не выйдет на глаза. Он заплутал совсем чуть-чуть, но в памяти всплыли разом все рассказы о людях, которые вот так плутали целыми днями и месяцами, пока не сходили с ума и не умирали под корягой, так и не увидев врага. Этот враг – всё: камни, осины, комки руды. Тролли! Где вы, подлецы ушастые?
Хагир свирепо смотрел вперед, взглядом заклиная дорогу разворачиваться правильно, а не уклоняться назад к рудному оползню. Копье он держал в опущенной руке острием вперед. Против могущества остролиста и кованого железа никакие тролли не устоят, потому-то Века Великанов и кончились тогда, когда Златозубый Ас Хеймдалль научил первого кузнеца, Смида сына Бонда, обрабатывать железо. И пока что дорога слушалась. Вот тех трех деревьев, трех старых елей у серого повисшего выступа скалы, Хагир еще не видел.
Подъезжая ближе, он заметил, что перед ним не три ели, а две ели и один человек. Высокий, выше самого Хагира, очень худой длиннорукий мужчина неопределенных лет стоял между двумя черноватыми стволами и ждал, когда всадник приблизится. Оружия при нем никакого не имелось, даже ножа на поясе, и это было странно. Бледное вытянутое лицо, туповатое и любопытное одновременно, длинный нос, маленькие моргающие глазки, большие уши… Придержав коня шагов за пять, Хагир извлек кусок хлеба, полученный накануне вечером, сделал над ним знак молота и протянул длинному.
– Угощайся, добрый человек! – приветливо сказал Хагир.
И нисколько не удивился, когда тот спрятал руки за спину и решительно затряс головой, как ребенок, которому предлагают что-то невкусное.
– Еще чего! – обиженно воскликнул «добрый человек». Голос у него был тонкий, звонкий и скрипучий. – Тут небось один ячмень! Сам ешь свой башмак!
– Ты кто? – спросил Хагир.
– В дружине состоим! – важно ответил длиннорукий. – Мне тут встретить велели одного парня. Тебя, что ли?
– Я еду к Вигмару Лисице.
– А не боишься? – Тот смотрел на него с недоверчивым любопытством. – У него же молния!
– Не боюсь, – заверил Хагир. – У меня тоже.
Он показал свое копье. Длиннорукий долго рассматривал его, потом протянул было руку, но отдернул.
– Это не та! – определил он. – Эта простая. В земле лежала, в печь побежала, на камне плясала, над землей летала, опять в землю попала… Тебя как звать-то? – вдруг спохватился он и посмотрел на Хагира с обидой. – А то сам все выспросил, такой хитрый!
– Меня зовут Гестом! – ответил Хагир, как в таком случае и положено.[11]
– Ну, сколько же вас! – изумился собеседник. – Там, на побережье, и подумать как следует не умеют. Кто ни приедет – все Гест да Гест, и один Гест, и второй Гест, и третий Гест, и папа их тоже Гест, и мама тоже… Скучно живете! Вот я – Верзила, и тут на пять переходов другого Верзилы не сыщешь, хоть ты днем ищи, хоть ночью, – похвалился он, как будто его имя, больше похожее на кличку, было истинным сокровищем.
Хагир невольно улыбнулся. Он не сомневался, что это тролль, что соседство его очень опасно, но ужас, пережитый в детстве, не возвращался. То ли сила и опыт взрослого мужчины придавали ему уверенности, то ли – остролистовое копье в руке, но, отдавая себе отчет, что в этих гибких пальцах запросто хватит силы задушить кого угодно, Хагир все же не чувствовал страха. Не было холодка вдоль позвоночника, головокружения и стихийного ужаса, от которых когда-то кричал мальчик на дереве; Верзила казался Хагиру несуразным, забавным, и не больше.
Дальше они отправились вместе. Из привычной осторожности Хагир не хотел оставлять Верзилу у себя за спиной, но тот, похоже, так же мало хотел оставлять за спиной Хагира. Поэтому они двигались рядом, и Хагир предусмотрительно держал копье между собой и спутником. Хоть «молния не та», а против троллей хорошо помогает.
После глухих мест снова появились жилые: нередко Хагир замечал избушки под дерновыми крышами, сенные сараи, каменные ограды полей. На верхних камнях были начертаны красным руны, при виде которых Верзила морщился и кривился: должно быть, они предназначались для охраны человеческого добра от троллей. Люди не показывались.
Коня придерживать почти не приходилось: Верзила на своих длинных ногах без труда шел вровень со всадником. Как-то он внезапно сунул руку в куст и вытащил оттуда за уши крупного зайца, отчаянно бьющего задними ногами.
– Ужин будет! – с довольным видом пояснил Верзила.
Зайца поджарили на костре, когда остановились ночевать под скальным навесом. Пока Хагир рубил лапник себе на подстилку, Верзила собирал хворост для костра. При этом он не слишком перетрудился: только поводил руками в воздухе, и сухие ветки сами сползлись к нему со всех сторон. А пока Хагир развязывал мешочек с кремнем и огнивом, Верзила сунул длинный палец в кучу хвороста, пошевелил там, хихикая, будто щекотал кого-то, и из кучи сыроватых веток повалил густой дым, мелькнуло красноватое пламя.
Зайца потрошил тоже он, и Хагир гадливо отвернулся, только раз глянув, как Верзила с жадностью засовывает в рот все подряд внутренности и еще опасливо косится, как бы спутник не отобрал. Куда тот девал шкуру, Хагир предпочел не спрашивать. Когда заяц поджарился, Хагир перед тем как откусить, заново делал над своей долей знак молота; Верзила при этом каждый раз вздрагивал и бросал на него недовольные взгляды, но ни на миг не отрывался от своего куска. Кости он тоже поедал, хрумкая ими, как сухариками.
При свете огня Хагир вдруг увидел, что уши у Верзилы не просто большие, а длинные, как ладонь вместе с пальцами, а верхний их конец причудливо загибается вверх. Днем он этого не замечал. Как-то разом пришло осознание, что кругом ночь и Медный Лес, до человеческого жилья далеко, а он сидит один на один с троллем. Вот тут по коже поползли холодные мурашки, но Хагир старался не дать воли страху. «От твоего страха нечисть сильнее», – вдруг вспомнилось, как говорила ему мать… давным-давно, ему тогда было лет пять или шесть…
Но все же осознание того, что перед ним несомненный тролль, потрясло Хагира меньше, чем он ожидал. За время пути через Медный Лес он привык к мысли, что до троллей здесь недалеко. Сами здешние горы и леса смотрели на него тысячей колдовских глаз, и сейчас он лишь встретил взгляд, который давно ощущал на себе.
Покончив со своей долей, Верзила стал облизываться длинным красным языком, доставая почти до глаз, как собака. При этом он поглядывал на кусок в руке Хагира таким нехорошим взглядом, что внутри похолодело: тролли с тобой, сожри и подавись…
– Послушай своими большими ушами, нет ли тут поблизости воды? – спокойно произнес Хагир, положил недоеденный кусок на еловый лапник и потянул к себе мешок, где лежал Дракон Памяти.