– Что стоишь?! – почти в ухо крикнула мне Аврора. – Бежим!
Она нырнула в ливень, я поспешил за ней.
Темнота прерывалась вспышками частых молний, освещавших лес и камни. Мы спускались к воде. Не по тропинке, прямо через лес. Медленно, увязая в раскисшей земле, оставляя за собой светящиеся следы. Ливень был мощный и плотный, пробираться сквозь него оказалось тяжело, казалось, что вода гнет к земле. Деревянские двигались первыми, мы за ними.
Катер возник неожиданно. Я увидел крокодила. Здоровенный крокодил, застрявший между соснами. Застрял и сдох, безмозглое существо. Деревянский направлялся к этому крокодилу, однако, приглядевшись, я обнаружил, что это не крокодил, а катер. На подводных крыльях, с двумя водометными турбинами на корме, с гравитационным компенсатором, небольшой, наверное, на трех-четырех человек. Можно при желании установить мачту…
Сейчас нам мачта была ни к чему. Шедшие впереди художники ловко вскарабкались на палубу и скрылись на мостике. Двигатели заработали, над кормой поднялся водяной смерч, нам с Авророй пришлось поспешить. Едва мы запрыгнули на палубу, катер рванул с места. Я стукнулся лбом.
Не знаю, кто был за штурвалом, первый или последний, но для художника он вел неплохо. Как какой-нибудь там Урбанайтес просто. Вилял между деревьями, пробирался к открытой воде, двигатель порыкивал и брызгался водой. Мы с Авророй сидели у борта и молчали.
Минут через двадцать деревья исчезли, мы вышли на реку. Я предложил спуститься в кубрик и погреться, Аврора не согласилась.
– Лучше сидеть тут, – сказала она.
– Почему?
– Потому что… А вдруг перевернемся?
Я не стал спорить, и мы остались наверху. Художники не появлялись, видимо, вдвоем управлять катером было легче. Холодно, но к холоду я уже начал в последнее время привыкать. Вот только…
Я опять уснул. То ли от усталости, то ли от холода. Я уснул, и Аврора тоже, видимо, уснула. Что делать – серотонин – главный наш враг, он всегда поворачивает выключатель в мозгу в самый неподходящий момент.
Проснулись мы вместе. Нас разбудили. Над нами стоял Деревянский-1, тряс за плечи.
– Он испортил двигатели! – кричал Деревянский-1. – Саботаж! Этот негодяй испортил двигатели!
Дождь прекратился, и выглянуло солнце. Рассвет. Как всегда прекрасный рассвет планеты Гоген.
Катер плыл по реке. Хотя реки больше и не было. Вода. Почти что от горизонта до горизонта, и только в самом далеке слева над водой возвышались кроны сосен.
Я очень надеялся, что стартовое поле не размыто. Оно, конечно, на горе, но кто его знает… Доплывем, а «Чайка» валяется на боку, и уже крокодилы гнезда вьют и живут там, высиживая свое многочисленное потомство.
– Зачем?! Зачем ты испортил двигатели? – истерично вопил Деревянский. – Зачем?!
Новый Деревянский не отвечал.
– Действительно, зачем? – спросила Аврора.
– Как же мы тогда плывем? – Я кивнул за борт.
– Это разлив! Нас несет в нужную сторону, но это пока! Вода начнет падать – и мы поплывем назад! Я не хочу назад! Он испортил двигатели!
– Да я не ломал, я починить хотел… – оправдывался новый Деревянский. – Там трансформатор начал плавиться, я пытался…
– Трансформатор! Да вы сходите поглядите! – горячился Деревянский-1. – Вы только поглядите, что он там устроил! Вы сразу все поймете!
Мы спустились вниз, в моторный отсек. Деревянский, наш Деревянский, был прав – двигатель разрушен. Даже не разрушен, разорван. На куски. Рядом валялся лом – согнутый почти пополам. Ох уж и силушка в этих художниках, с виду такие мотылечки, но лом при случае завяжут в узелок. В творческом экстазе, так сказать.
– Ого… – протянула Аврора. – Как, однако…
– Это называется поспали… Слушай, как так получилось?
– Как-как, уснули, и все… Такое бывает.
– Это уж точно. Помнишь, как на острове Перевоспитания? Сидели, терпели… Я перетерпел.
– Зато теперь не перетерпел.
Мы рассмеялись.
– Ну что, пиратствовать еще не надоело? – спросил я.
– Пиратствовать… – Аврора подышала в кулаки. – Да я даже и забыла как-то уже.
– И я. Забегались… А вообще у нас настоящая пиратская история вышла – столько приключений…
– Не, не настоящая, – не согласилась Аврора. – В настоящей всегда сокровища, а мы до сокровищ не добрались…
– Может, еще доберемся…
Аврора с сомнением помотала головой.
– Нет, что-то не так… Я посмотрела – надувной лодки нет.
Аврора перешла на шепот.
– Зачем нам надувная лодка?
– Ты что, не понимаешь? – Аврора стала говорить еще тише. – Мы попались. Эти двое…
– Один из них не человек, – перебил я. – Серебро… Может, оно неправильно действует? Почему оно подействовало только на одного…
– Как бы то ни было, но один из них… Надо определить который. Как? А лучше бы убраться… Тут нет ни спасательных кругов, ни лодок… Почему-то… Я даже знаю почему. Я знаю. И чей это катер? Откуда он?
– Кто-то там говорил, что на катере ходил за рассветами… То ли кто-то из них врет, то ли вообще тут все перепутано… Сколько до места?
– Пятнадцать километров, – ответила Аврора. – Всего лишь…
– Если бы не МоБ, если бы не разлив, если бы не… Слишком много «если». С лодки нам не убраться.
– Надо наверх, – сказал я, – а то еще заподозрят…
Аврора кивнула.
Я повернулся к лесенке и уже протянул руку к дверце, ну или как тут все называется, и пальцем уже почти дотронулся, но тут дверца открылась. Невежливо так, пинком будто, как в старину, как в Лотарингии. Я даже подумал, что на наш катер настоящие пираты высадились, чего в жизни не случается?
Но это не пираты были, художники. Вернее, один. Художник. Деревянский. Наш. То есть первый.
Он пнул дверь еще раз, зевнул. Все, началось, я сразу понял. Глаза. Их повело желто-красным, верный признак. Взбесился.
– Резких движений не производить! – отчревовещал я Авроре. – Как при молнии шаровой!
А про себя подумал, что подцепившие бешенство молнии шаровой хуже во много раз. Молния может и в печку всосаться, мобильник не всосется никуда.
Аврора булькнула в ответ неразборчивое, так и не опознал – это знак какой или просто желудок у нее расстроился?
Было с чего расстроиться, конечно, Деревянский был страшен. Нет, не наружно, по-другому. В наши спокойные дни опасности, конечно, есть. Но другие. Опасности никогда не исходят от людей. Стихия, вздорные научные опыты, случаи несчастные. Но вот так, чтобы один человек собирался другого топором обтесать… Такого уж лет двести, наверное, не случалось. Поэтому Деревянский пугал.
– Вот и я ему говорил, – подхватил Деревянский. – Не делай резких движений, а то скользко тут…
Деревянский подергал себя за отсутствующую бороду.
– А он делал. Убить меня хотел, между прочим. Кастет у него в кармане…
Кастет. А у самого рука за спиной. Наверное, как раз тот самый кастет.
– Он мне с самого начала не понравился, – сказал художник и почесался с грацией обезьяны. – Оба они мне не понравились, уроды…
– Где другой? – спросил я.
– Какой другой? А, этот…
Деревянский подышал в кулак, пошевелил пальцами в воздухе, как плохой пианист в марсианской филармонии. Потом еще подышал и еще пошевелил. И тут меня как бы и осенило, стрельнуло в голову, догадун прошиб. Пальцы! У него шевелились пальцы. Все! В том числе и мизинец! Они были сломаны, этот дурацкий хруст до сих пор стоял у меня в ушах, мизинцы на людях так быстро не заживают. А тут все в порядке.
Фантом. Бешеный Фантом!
Аврора тоже. Догадалась. Смотрела на пальцы.
– Мерзкий тип, – Деревянский поморщился. – Изображал зачем-то меня… И тот, другой тоже… Переоделся… И вы тоже мерзкие типы, вы мне сразу не понравились…
Деревянский в третий раз сжал кулак. А потом…
Потом случилось то, что я видел, по крайней мере, в нескольких антикварных фильмах. Медленно, медленно, будто вытаскивая заржавевшую саблю, Деревянский показал из-за спины другую руку. С топором.
Аврора охнула. Топор был страшный. Широкое лезвие, красная рукоять, а на обухе еще и багорик, такой острый шип, с помощью которого…
Аврора ойкнула. Деревянский улыбнулся и декадентски проверил остроту лезвия на ногте. Я начал прикидывать, как лучше отсюда выбраться, и ничего прикинуть не мог. Лесенку перегородил взбесившийся живописец, а другого выхода не было вовсе, ни тебе окна, ни тебе балкона.
– Закаты тут грандиозные, – Деревянский взвесил топор на руке. – Просто…
Какое все-таки мерзкое соотношение – красное с желтым смешивается в отвратительной пропорции, тошнит.
– Что-то у меня в голову стреляет, – пожаловался Деревянский и взялся за рукоять уже обеими руками.
Так вот всегда и бывает, палитру и топор разделяет промежуток в семнадцать нанометров, художники они вообще так, порисуют немножко, затем за оружие, бегают за народом, рожениц пугают, листва осыпается.
– Не надо, – совершенно глупо пикнула Аврора.
– Ага.
Деревянский размахнулся и с разворота всадил топор в дверь. Мощно. Пластик прогнулся, потрескался, дверь перекосило, и она стала совсем непроходимой.
Затем Аврора крикнула:
– Мама!
Деревянский выдрал лезвие из двери и кинулся на меня. Не шагнул, именно бросился, бешено, с криком и слюнобрызганьем. Аврора распласталась по борту, Деревянский размахнул и ударил топором. Я отскочил, лезвие звякнуло в палубу, брызнули искры, художник завопил, выронил топор и уставился на свои руки. Отдачей долбануло, так и надо, теперь пальцы болеть будут, в домино не сыграешь.
Я не стал терять время зря, подхватил с пола погнутый ломик и треснул им Деревянского. Хотел попасть по плечу, сломать ключицу, это бы его немного охладило… Но попал в руку. То есть он подставил ладонь, перехватил лом и выдернул – мои-то мизинцы не очень хорошо работали, держали слабо. Деревянский поглядел на лом, поглядел на меня, запустил в меня ломом, как копьем.
Почти попал, если бы попал, насквозь бы прошило, а так лом ухнул в двигатель, тот ответил искрами. Разочаровавшись в подручных средствах, Деревянский решил разобраться со мной так, без затей, рявкнул и бросился в атаку.
И чего привязался, давил бы Аврору, а так все на меня, просто мешок я какой-то для битья, груша…
Деревянский кинулся удачно, во всяком случае, для меня. Ногами двигал не шустро, я приметился в живописцево колено, под коленную чашечку, если ударить удачно, то она вылетит, а если очень удачно, то еще и мениски порвутся…
Но мне не повезло. Сначала я так думал. Я поскользнулся. На растекшемся масле. Проехал по палубе, как на коньках, и прямо в ноги Деревянского, тот запнулся и рухнул на меня. Художник оказался на редкость костляв и угловат, что в очередной раз подтвердило мои опасения, нет, уже уверенность насчет МоБа. Инфекция практически мгновенно нарушала обмен веществ, искривляла кости, выворачивала суставы, человек становился похож на мешок, набитый пирамидами.
Теперь вот этот мешок свалился на меня и немедленно попытался разбить мне кадык ударом локтя. Я успел поставить блок и тут же правой ему в нос, сломал, но Деревянский, разумеется, ничего не почувствовал, сцепил руки в замок, воздел над головой и заорал, как старинный плюшевый Кинг-Конг из фильма тысяча девятьсот тридцать третьего, тупого и моего любимого. Я успел прикрыться, однако удар выдался хорошим, сознание выскочило и вернулось через несколько секунд, и не скажу, что возвращение случилось приятным – первым, что я увидел, были красно-желтые глаза.
В жизни я зажарил где-то семьсот с лишним яичниц и два раза натыкался на ведьмин глаз – это когда бьешь яйцом о бортик сковородки, а выскакивает кровавая в желтом блямба. Оба раза меня тошнило. И хотя я не ел ничего уже давно, меня все равно стошнило. Прямо на Деревянского. Реакция меня удивила. Обычно бешеные не замечают ничего, мозг у них совсем отключается, только искры летят, а этот отскочил. Отпрыгнул просто и принялся отряхиваться, видимо, эстетические рефлексы внезапно сработали, художник, что возьмешь.
Я сел. Катер раскачивало. Или меня раскачивало, не знаю, вертелось все. Аврора схватила меня за руку и поволокла куда-то. Потом бросила. Заорала мне в ухо, будто я контуженный какой-то:
– Шкаф! Шкаф!
Я повертел головой, но увидел только Деревянского, он уже направлялся к нам, опять с топором, опять с решительностью, из глаз текло красное. Жуткая картина.
– Шкаф! – снова завопила Аврора.
Увидел шкаф. Ящик даже, такой небольшой, стоящий вертикально, для инструментов, видимо. Я сразу понял, что это тупик, что это опасно, что совсем не следует в этот ящик лезть.
Но Аврора дернула меня за ноги, подтолкнула в лопатки, и я влетел в пахнущее железом пространство, вломился плечом в какую-то неприятную железину. Аврора тут же втиснулась за мной, хлопнула дверь, щелкнул замок, стало темно.
– Ну и?! – спросил прижатый я. – Что дальше?! Ты закрыла нас в этом ящике! Дальше что?!
– Я же хотела…
– Хотела! Он же снаружи открывается! Мы же сдохнем тут через десять минут!
Это я врал немного. Последние сто пятьдесят лет задохнуться нигде нельзя, быт омерзительно безопасен, все изготавливается по антизадыхательным технологиям, захочешь – не удушишься. Но Аврора наверняка этого не знала.
– Задохнемся! – повторил я для эффекта.
Задохнуться нельзя, гангрену получить – запросто – не пошевелиться. Конечно, я не особый жироносец, да и Аврора тоже, но пространства немного, меньше, чем в хорошем гробу.
– Задохнемся! Задохнемся! – Я с удовольствием ткнул Аврору несколько раз локтем, она только охала.
Хотел ее еще головой треснуть.
Бам!
По ящику ударили. Прямо над моей головой. Мощно. Образовалась маленькая четырехугольная дырка, в нее тут же побежал свет и пыль, красиво, как в кино опять же. Бам-бам, и еще несколько раз бам, ящик стал похож на дуршлаг, и почти сразу в дырки просунулись два пальца. Первое, что мне в голову заскочило – цапнуть этого гада как следует, но передумал – вряд ли у него пальцы стерильны. Аврора отличилась – нащупала плоскогубцы, и вражеские конечности прищемила.
Деревянский заорал, я отметил, что скорее не с болью, а с возмущением, – кто посмел нападать на его персты! И тут же опять за топор. С усердием, прям как кузнец по наковальне. С каждым разом мы с Авророй сжимались и скукоживались. Правда, света через дырки попадало все больше и больше, и я начал понемногу осматриваться в поисках какого-нибудь оружия. Стамески или там плашковерта, чтобы урон нанести, когда он до нас все-таки доберется. Но инструменты все были, как назло, несерьезные, скорее для микроработ, нежели для макро.
– Антон… – прошептала мне в ухо Аврора. – Антон… Да перестаньте же!!!
Не выдержала она.
Деревянский усилил натиск.
– Перестаньте! – уже умоляюще завыла Аврора. – Не надо! Хватит!
Еще чуть, и Аврора бы заплакала. Я этого перенести не мог и ткнул ее все-таки посильнее. Аврора захлебнулась.
Деревянский рявкнул и ударил особенно мощно, так, что над нашими головами образовалась дыра.
И тишина. Вдруг сделалось совершенно тихо, так, что я даже услышал реку. Воду. Тишина была долго, наверное, минуту. Через эту минуту мы услышали другое. Скрип. Такой, не знаю даже, никогда не слышал. Похоже… Ну, вот если бы олимпийский чемпион по борьбе взялся выжимать мокрые корабельные канаты. Страшно, мне стало страшно, а когда Деревянский завопил…
Это было уже слишком. Нечеловеческие совсем звуки. Рыки, всхлипы, стоны, рычание, все вместе. А потом Деревянский закричал. Так, что стало понятно – олимпийский чемпион по борьбе выжимает именно его. Кто-то скручивал художника, как мокрую тряпку.
Тихо.
Стало тихо, только наше дыхание и всхлипы Авроры.
Не знаю, сколько это продолжалось, мне надоело сидеть в скрюченном состоянии, и я велел Авроре попробовать пнуть дверцу. Она пнула и сразу стало ясно, что у нас появились еще проблемы. Дверца не открывалась. Аврора пинала еще и еще, раз за разом, бесполезно.
– Поздравляю, – сказал я. – Доблестные пираты Антон Аут и Аврора Кошмар нашли конец своих дней в шкафу для инструментов! Роскошно! Про это будут анекдоты рассказывать, в клубе…
Я хотел сказать, что в клубе «Чугунный Батискаф» народ обхохочется и на радостях устроит праздник души, но не сказал.
– Сделай что-нибудь! – потребовала Аврора. – Мы тут долго еще торчать будем?
– Мы тут вообще сдохнем! – крикнул я. – Как мумии станем! И все благодаря тебе. Все благодаря твоей…
Замок щелкнул.
– Это ты? – спросил я Аврору.
– Нет…
– Ладно. Ладно, давай осторожно так выбивай дверцу пяткой.
– Ага! Я выбью, а он на меня тут и кинется!
– Выбивай! – рявкнул я.
Аврора ткнула пяткой. Дверца вылетела. Аврора тут же выскочила из ящика, я выскочил вслед за ней.
Деревянского не было. Топор валялся на полу. Рядом с ним расплывалась непонятная бледно-зеленая лужа. С пузырями, с шевелениями по краям. Моторный отсек был разгромлен еще больше, словно здесь взорвалось что-то или если бы тут выясняла отношения парочка псевдокаретр, только не простых, а железных.
Чемпиона по выжиманию тоже не наблюдалось.
– Гляди! – Аврора схватила меня за руку.
Я глядел. Кроме поганой пузырящейся лужи, было еще кое-что. Глина. Красивая голубая глина с вкраплениями рубиновых малинок.
И следы. Ровные аккуратные следы, уходящие на верхнюю палубу.
Человеческие.
– Как это? – спросила Аврора. – Кто?
– Не знаю, – я подхватил топор. – Не знаю… Идем наверх.
– А если там… – Аврора кивнула на топор.
Я декадентски проверил лезвие на ногте и шагнул к лесенке.
Глава 12 Гуд бай, Гоген
Космопорт уцелел. Мне показалось, что он просел еще чуть, берег, во всяком случае, был изрядно подмыт. Хотя место действительно высокое – похоже на окончание старого, разрушенного временем горного хребта, поросшего лесом. Почти час лезли по скользкому склону, приваливались к деревьям, отдыхали, затем опять лезли.