Что было бы, если б я взяла в свои изнеженные наманикюренные ручки натруженные ладони этой усталой чьей-то мамы – и пожаловалась ей, что в жизни добилась всего, что привыкла считать ее целью. Успеха, достатка, любви мужчин, уважения дочери, золотого обеспеченного будущего, наконец…
И именно теперь мне некому сказать – я что-то потеряла, тогда, в самом начале, что-то самое важное – и самое невозвратимое! Что-то, что могла бы найти у своего обычного, простого и незаметного зрителя. Что крылось все эти годы – здесь, на дорожках возле старого Храма, на старом крылечке, в тихой и неяркой прелести незабудок у калитки и крутобоких яблок на крепких ветках, в пронзительной грусти кровной моей родины. Что-то, без чего не могло быть и жизни, и что так важно оказалось найти… Не знаю, есть ли в мире тайны важнее этой? И я пустилась на поиски – вновь…
Секунда молчания – и школьная тетрадка взлетела в воздух – и упала прямо под ноги сидящих за столом.
– Ах ты, старая блядь! – красный кулак припечатал к столешнице грязное слово, – ах, кошка драная! Так вот чем ты водила всех за нос – тайны шоу-биза, грязное белье, и всякое такое! Язык твой поганый надо оборвать! Как теперь докажешь, что в твоих гадских бумажонках и слова нет про настоящие тайны. Такие, чтоб полетели к черту самые боссы, чтоб вся верхушка долго еще не могла утереться и отмазаться, чтоб все лохи ржали над их вонючими трусами и потертыми лифчиками! А кто пустил эту байку? Кто клялся, что весь «Анонс», найди только мы ее записки, окажется в глубокой ж…? Ну, ребятишки, уж я разберусь досконально! Если только не окажется, что это еще не все ее паскудные бумажки!
– А это что такое?
И толстый красный палец показал прямехонько на… конечно, невезучего Кирилла Андреича!
Ах, я мог вскочить, опрокинуть стол, вышибить окно или дверь – и попытаться унести ноги. Но, во-первых, сами эти ноги оказались еще ватными. Во-вторых, окон здесь не было вовсе, а дверь в конце комнаты поблескивала железом, и выбить ее голыми руками – нечего и рассчитывать! А самым главным, просто-таки наиглавнейшим, оказалось еще третье обстоятельство. А именно: и без того перетрухнувшие качки по мановению шефского пальца сразу же навалились на меня так, что и сам Бэтмен вряд ли бы успел отвертеться. И через секунду все мои конечности оказались пригвожденными к нашему с Лимановым жестковатому ложу. А дальше – не успел я и рта раскрыть – резиновый шнур сноровисто перетянул мою правую руку, игла легко вошла в набухшую вену…
И последним, что осталось в сознании, было уже размытое лицо обрюзглого партайгеноссе. И – откуда-то – еще одно лицо, бесполое, ватное и неживое, похожее на лицо старой тряпичной куклы. И глаза на нем, безумные и хитрые, в красных прожилках, показались мне страшно знакомыми… И голос:
– А этого журналюжку – сам напросился – отучите соваться в чужие дела!
И тут очертанья нашей комнаты снова начали вязко перетекать друг в друга, а потолок – втягиваться внутрь скрежещущего железного туннеля, где ждала меня старая железная вагонетка…
Глава 21
Как все закончилось? Да как всегда! Как всегда, относительно благополучно – отчего я и продолжаю свой рассказ… А «жизнеописатель» я, однако, никудышный. Никак не получается мой рассказец таким, как в боевиках и детективах – с запредельной скоростью, погонями, перестрелками и кучей трупов, наваленной вокруг главных героев! А здесь все выходит, как в обычной жизни. Нашей с тобой обычной жизни, читатель! То есть – ни шатко, ни валко и кое-как.
Конечно, указания Обрюзглого насчет моей персоны гоблины выполнили отменно: память мне и впрямь отшибли. Только способ такого воздействия остался мне неизвестен. В тот раз нас с Борюсиком просто выкинули из черной машины, как ненужную рухлядь – ненужную, раз школьная тетрадка досталась-таки Хозяину. Лиманова выбросили в спальном районе, недалеко от метро, а меня – на редкость гуманно: возле ворот драгоценной моей «Звездочки». И не лень им было переть в такую даль! Хотя – дорога, видимо, оказалась Хозяину знакомой – разве не сюда прибыли они к нам с Веничем в поисках заветной тетради?
Утром дворник Центра, он же водила, Мокеич, нашел меня, синего и замерзшего, буквально висящим на деревянной калитке. Вид я имел такой, точно подгулявший пациент Ерохина «не дотянул» до кровати в своей палате! К счастью, я оказался благополучно снят с калитки и препровожден-таки в уютную палату. Правда, не в ту же самую, которую недавно покинули мы с Лимановым. И вот почему.
После нашего исчезновения в ней – и, собственно, в Центре, – произошло следующее: весь дальний корпус, вблизи леса, включая палату Борюсика, ночью нежданно вспыхнул, точно облитый бензином. Сгорели аппаратура и мебель, полностью выгорели все деревянные перекрытия. Никто, однако, сверх ожидания, не пострадал. Нежелательное соседство с палатой Лиманова заставило Венича заранее перевести больных в другой корпус – за что все они впоследствии дружно возблагодарили судьбу.
Не слишком пострадал и сам Венич. Ему, видимо, сразу и крепко вдарили по кумполу при входе, – да так, что бедняга пролетел в другой конец коридора и успел там очнуться и даже прокашляться от дыма. Скандал, правда, полностью замять не удалось – конечно, приезжали пожарники и, конечно, выяснилось, что Венич не исполнял неких давних предписаний – не установил непонятную «противодымную защиту» – и бог знает что еще! Центр солидно оштрафовали, был даже показательный процесс, и – на бумаге – деятельность «Звездочки» строжайше приостановили на три месяца – до выполнения пресловутых предписаний!
На деле же – деваться полувылеченным наркошам оказалось некуда, и нужные работы проводились попутно – параллельно главной, медицинской, работе Центра. После их окончания Центр – на бумаге же – «открыли», и Венич уже законно восстановился при своих хлопотных обязанностях. Разумеется, и я обретался при нем, в Центре, – с той самой ночи, когда «не в шутку занемог», как дядя у Пушкина. Первое время припомнить прошлое я не мог – память долго не возвращалась. И, верно, если б не Венька, с его многолетним опытом нейтрализации самых необычных лекарственных ядов, – могла не вернуться совсем. Отчасти поэтому, едва вспомнив, я и кинулся срочно фиксировать все эти события.
Итак – все обошлось почти бескровно. «Почти» – это о бедняге Лиманове. Больных в горящем корпусе не оказалось – его формально готовили к ремонту. Мы с Веничем попали туда случайно – меня он, как главврач, по официальной версии, успел переправить в свой кабинет. Сам же, видимо, попал под взрывную волну, вследствие чего картину событий восстановить не смог.
И даже Лиманов, как позже дознался дотошный Ероха, а потом достоверно узнал я, особо не пострадал. Выкрутился-таки живым, пусть и не слишком здоровым. Правда, ни предшествующих событий, ни своего пребывания в Центре «Звездочка» он тоже не помнил напрочь. Его версия звучала так: неуемные кавказские кредиторы решили припугнуть – и перестарались. Статья за похищение их явно не вдохновила. Отчего кредиторы и ограничились небольшим – или большим! – рукоприкладством, а постращав, выкинули должника из своей машины, прямо у конечной станции метро. Чуть не с полгода Лиманов провалялся в больнице – той самой тридцать шестой больнице, где раньше и работала его бедная Ниночка. Правда, Борюсику, в отличие от меня, память государственные эскулапы так полностью и не восстановили. Что ж, может, и к лучшему! Пусть и дальше верит, что не имеет понятия ни о «Звездочке», ни о нас с Венькой, а просто пострадал от наглых ростовщических «чурок»! Лиманов даже обращался в суд и к правоохранителям – расследовать дело о нападении. А потом – ругмя ругал все тех же ментов – за «явную связь» с «чурецкой мафией»!
Начав отходить от бизнеса еще в процессе борьбы с мелким юристишкой своей бывшей супруги – после больницы Лиманов окончательно «вышел в тираж» и потерял прежние связи, как вполне легальные, так и не очень. Правда, получилось, что потеря прошла практически незамеченной: дело в том, что…
Вот тут мы и подходим к самому главному…
Глава 22 Девушка с косой!
Прежде чем упомянуть о таком важном для моей истории звонке, позволю себе напомнить о неизменной и долготерпеливой «завредше» – Марине Марковне, – которая в энный раз потеряла связь со мной еще с самого сентября. Практически с тех пор, как я начал расследование, за исключением «встречи при сопровождении», я обретался у Ерохина, и бедная Мариша не решалась даже «дернуть» меня звонком, – думая, видимо, что со сберкнижкой и средствами моей «бизнес-дочери» я могу и совсем отказаться от скромной должности в редакции. Эх, знать бы Марише, как далека она от истины! Первый – и последний – раз я думал об отказе от работы вовсе не из-за нежданного Бессиного богатства, а единственно из желания быть рядом и помочь моей горькой кровинке…
И, к сожалению, хватило буквально нескольких дней (правда, при условии, что я успокоился, доверив дочь верным рукам Ерохина), чтобы я ощутил пустоту и ненужность собственной жизни без такого знакомого, неуемного журналистского зуда: знать, что именно тебе, как врачу у постели больного, доверено держать руку на пульсе, знать обо всем явном и обо всем тайном, что может вызвать его перебои, и стараться по мере сил предупредить их… Не люблю я говорить красиво!
Но с тех пор я оставил мысль о прощании с родной редакцией. Да и в денежном вопросе все оказалось вовсе не так уж радужно. Скорее, наоборот! Знала бы моя патронесса, что, с самого начала истории с Сименсом и Майкой, мы с Бесс продолжаем «тянуть» тот аванс, который был положен ею на мою сберкнижку на «текущие нужды» того далекого и трагического расследования. В наследство после матери Бесс так и не вступила – хотя в Англии оно принадлежало ей бесспорно. Но то в Англии! А наследство Сименса – и вовсе оказалось не для нее! И опять же – дочь еще толком не знала, что она моя – сначала нам с Ерохой говорить ей об этом не рекомендовали медики, а потом я и сам отчаялся подобрать нужные слова. Кто знает, что решит тоненькая девочка с Майкиными глазами? Вдруг да махнет себе обратно, к родным несостоявшегося папаши? Тут ведь всякое может быть…
И вообще – денежные отношения у нас как-то напрочь отсутствовали. И никуда я от вас, Марина Марковна, не денусь, и зарплата для меня совсем не лишняя, и низкий вам поклон, что держите в редакции такого разгильдяя и прогульщика, как Сотников!
Впрочем, в журналистском расследовании понятие «прогульщик» неприменимо. И, отсутствуя в редакции, я принес Марише весьма-таки ощутимую пользу: именно «Новости Москвы» чуть позже прогремели на всю столицу самым неожиданным и сенсационным материалом, поставившим жирную точку в скандальной истории с исчезновением Зары Лимановой. И именно наш тираж поднялся на необозримую высоту после моего заключительного, короткого и горького, репортажа. Но, повторяю, чуть позже…
Позже… А тем вечером, в самом начале декабря, когда я зализывал «бандитские раны» в уютном кабинете Ерохи и сорил словами по поводу жалкой участи Бори Лиманова после памятного похищения, наш досуг оказался уже привычно, быстро и неожиданно, прерван.
Нет, на этот раз никакое ватное красноглазое лицо не приковало нашего внимания. А если б кто-то с ватным личиком и притащился под Венькино окно, от ваты в момент остались бы мокрые клочья. Погода в те дни стояла ужасная: налетел неведомый циклон, запорошило, и какой-то невиданный ледяной дождь «пролился» по городу и области. Улицы вмиг превратились в катки, деревья, не выдерживая тяжести ледяных наростов, ломались, падали на провода, в области шло массовое отключение электричества – настроение царило тревожное и отнюдь не предпраздничное. И только нам с Вениамином Сергеичем было, в общем, наплевать: на случай отключения в Центре имелся некий запасной генератор; до Нового года еще далеко, а досадные приключения для нас, видимо, закончились. И мы, как заправские пенсионеры, потягивали коньяк и злословили по поводу бедного Борюси, не забывая напоминать друг другу – дескать, живы, и ладно, и все хорошо, что хорошо кончается!
Смешно, но я даже читал Веньке стихи моего любимого Феликса Кривина:
Теперь даже вспомнить – дико и страшно. А тогда… Я еще не закончил читать умнейшего Кривина, когда резко зазвонил мой мобильник…
Ради бога, прости, читатель, но отниму еще минутку от событий, чтоб разъяснить то, что будет дальше иметь значение! Я как-то с самого начала их появления не жалую мобильные телефоны. Не жалую за неизвестно куда улетающие суммы (мне не жалко, но дело принципа!), за то, что тебя могут «достать» где и когда угодно – а ты доступен и беззащитен перед заядлыми болтунами и «хронофагами»; за разные подставы и умение отключаться в самый нужный момент; за помехи при разговоре…. Словом, я – заядлый «мобилофоб»! И техника, самым страшным образом, платит мне тем же. А именно: ломается, подводит, приносит самые неожиданные и неприятные новости и прерывает самые важные и приятные беседы.
Так и в тот раз: мобила пищала злобно и настойчиво, как маленький чертенок.
Выругавшись, я снял трубку. И, как это часто бывает у людей, которые не в ладах с техникой, попутно сработала кнопка громкой связи. Так что весь последующий разговор мы с Веничем слушали вместе. Слушали – и удивлялись.
Поначалу в трубке слышались только треск и глухое пыхтенье – и я совсем было собрался вырубить связь, когда невидимый собеседник, наконец, «проклюнулся». Голос явно нетрезвый, дребезжащий, как будто сорванный, и прерывистый от тяжелого дыханья. Узнать, что голос принадлежит Борису Лиманову, мы с Веничем смогли не сразу. И из-за этого «шумового сопровождения», и еще по одной причине: хоть я и упоминал неоднократно о связях Лиманова с преступным миром, его внешность и обращение всегда оставались самыми изысканно культурными. Всем было известно, что Лиманов даже слегка подчеркивал в себе – и прикид «с иголочки», и особый сленг московской «коренной» богемы. А сейчас лексикон моего собеседника явно отдавал самым дешевым криминальным фуфлом.
Впрочем, судите сами: запись разговора пришлось потом прослушивать неоднократно.
– Але, Кирюха? Это я, брателло, блин!
– Я – это кто?
– Кто-кто, конь в пальто! Боряна-Лимана помнишь? Так это я самый и есть!
В трубке хрипло заржали, потом закашлялись, тяжело и с хрипом, и продолжили, так неразборчиво, что мы напряглись до предела. Напряглись еще и потому, что враз уловили страшное напряжение, с которым выплевывал слова, видимо, тяжело бухой, не совсем здоровый и чем-то напрочь запуганный человечишка.
– Ну ладно, шутки в сторону! Киряла, слушай сюда! Ты, вроде, знаешь, мне по пьяни башку отшибли, легчила говорит – памяти нету! И будто сдается, что мы с тобой в связке по делу моей бывшей – не помню, каким боком! Насчет нее сейчас по братве шухер идет – могут найти и завалить ни за грош. Помоги, Кирюха, брат! Найди ее, да по-быстрому, без соплей! Она говорила, вроде, обитель какая-то… Вроде под Коломной… И – самое главное!..
Тут скрипы в трубке окончательно заглушили голос Лиманова, а через минуту раздались короткие гудки. Мы кинулись перезванивать – трубку никто не брал; а на десятый звонок милый женский голос вежливо заверил нас, что «абонент занят или временно недоступен».
И наша приятная полудрема слетела с нас не хуже мокрой ваты с манекена!
Мы с Венькой давно уже не нуждались в лишних словах для понимания. Вот и тут – какое-то время мы молча переваривали услышанное. Затем Ерохин выдал:
– Ехать надо. Дело серьезное.
– Сам знаю, – раздражительно откликнулся я, – только не подскажешь – куда?
И тут Венька родил умную мыслю:
– Помнишь, Кир, я сам отправлял Зару к матушке Людмиле? Егорьевск – это же где-то по дороге в Коломну?..
Больше ничего говорить не понадобилось. Был тотчас разбужен верный Мокеич, быстро начерчена доморощенная «навигационная карта» – и буквально через час я на своем неизменном «кукурузере» летел в Егорьевск, даже не успев придумать предлог – как вытащить из постели не очень молодую и очень занятую, как видно, даму.
По часам я, конечно, не следил – но, думаю, через час с небольшим был уже в Егорьевске. Шел одиннадцатый час вечера, и надежда на то, что матушка Людмила еще находится в своем рабочем кабинете (прием она вела в специальном помещении при егорьевском наркологическом стационаре), не то чтобы была слабой – а напрочь отсутствовала. Но я даже не задумался о том, что не знаю ее домашнего адреса – Мокеич ведь возил Зару исключительно на «рабочие» приемы!
И, как всегда в процессе расследования, тонкая внутренняя нить, ведущая меня, точно троллейбус под током, не подвела. Матушка Людмила оказалась на рабочем месте. И – не удивилась моему визиту. Напротив – ждала его. Собраться в путь она успела за те минуты, что я провел в клозете.
Мой верный конь принял свою – уже двойную – ношу, – и мы вновь ринулись в ночь, чтобы не тратить время на долгие объяснения: матушка Людмила знала бесценный адресок и вызвалась быть моим Сусаниным (в хорошем смысле, разумеется!).
Кстати, могу отметить, что настоящим спецом в автовождении за десяток лет я не стал и, по-видимому, уже не стану. Так, средний автолюбитель, правда, без особых амбиций. Стараюсь не создавать трудностей на дороге, понимая, что я на ней не один. Правила соблюдаю неукоснительно. И, будь я «в себе», как говорила моя бабуля, я и не пытался бы развить такую скорость, на какую оказался в ту ночь способен мой внедорожник. Да уж! Та гонка так и стоит до сих пор в памяти – на пределе мотора, частью по колдобистым проселкам, частью по магистрали, то ледяной, как зеркало, то покрытой предательской порошей. Тот самый ледяной дождь хлестал по стеклам не то градинами, не то прямо осколками льда. По обочинам дугой склонялись убитые грузом льда березки, и деревья покрепче тянули вверх поломанные голые сучья, как в фильмах ужасов.