То ли от шума выстрелов, хотя рёв из крепости заглушал всё, то ли от впечатления странной смерти конных кнехтов, но всадники с крестами дали дёру. Из пистолета стрелять по ним, что в воздух палить – слишком далеко, даже для винтовки.
– Лексей! Держись, я иду! – Людвиг бежал ко мне с обнажённым мечом, так и не надев кольчугу.
– Обошлось. Спасибо, что пришёл на выручку.
Я чуть не подпрыгивал, адреналин настолько взбудоражил меня, что возвращаясь к санкам, обогнал Бренко метров на десять. Валит держал в дрожащей руке нож, во второй поводья и озирался по сторонам. Корел не струсил, просто сильно волновался.
– Надо обойти крепость с правой стороны, заедем через Воротную башню. Людвиг, давай скорее, залазь. – Мы помчались в обход. В крепости вовсю шла рукопашная схватка.
Чего греха таить, русские и немцы всю жизнь были лучшими солдатами своего времени. Мы их частенько били, да и нас колотили, вот и теперь, судьба свела два воинства в кровавой сече. Бились не за серебро и добычу, бились – за место под солнцем, как два равных по силе льва, где победивший получает весь прайд.
Рядом со стеной стояли дома, где жили ратники. Когда начался штурм, пёс Полкан, прошмыгнув мимо новгородцев, спрятался под лавку в одном из них. Надо же кому-то добро охранять, а то балагур и сочинитель частушек Фёдор, засел на чердаке и больше немцев выцеливает из самострела, нежели вещи стережёт. Тощий кнехт, отметившийся похабными выражениями при словесной перепалке, спрятавшись за широкую спину Ганса, избежал арбалетного болта и теперь пытался вломиться в избу. Ставни окошка треснули и вскоре слетели с петель. Тощий пролез внутрь.
– Гав! Гав! – Залаял Полкан на татя.
– Вот ты где, мерзкая псина. Сейчас я повеселюсь, а потом прибью на дверях. – Немец попытался ударить пёсика шестопёром, но бревенчатая стена за спиной помешала замаху. После падения на льду под общий хохот всей братии всё, за что он ни брался – не ладилось. Словно Бог наказал сквернослова, за грязный язык.
В этот момент, на ступенях лестницы, ведущей на чердак, показался Фёдор, услышавший лай любимца крепости.
– А ну оставь божью тварь в покое! – Негодуя, крикнул новгородец.
– Ты? – Немец узнал голос, певший частушки.
– Бумц! – Болт вошёл чуть ниже живота по самое оперение, отбросив немца к стене, таким образом, что тот ударился головой. Цервельер гулко звякнул.
– Айиви … – Завизжал сквернослов, схватившись за живот.
Фёдор пробежал глазами по комнате, в поисках массивной вещицы, дабы закрыть выбитое окно – ничего подходящего не было. Подобрав шестопёр, ударил немца в лицо, после чего визг прекратился.
– Полкаша, постереги тута. – Новгородец сорвал с крючка старый тулуп и просто всунул его в проём. В комнате сразу стало темно. – Если что, я наверху.
Пёс, выбравшись из-под лавки, грозно задрав хвост, приблизился к скрючившемуся трупу похабника, принюхался, фыркнул, и гордо задрав как флаг, заднюю лапу – отметился на поверженном враге, довольно ворча при этом. Был бы в избе домовой, то умер бы от хохота, видя улыбающийся оскал Полкана.
Храбрых арбалетчиков, защищавщих стену у Флажной башни уже не было в живых. Орденцы рубили дверцу, пытаясь проникнуть внутрь каменной твердыни. Полукруг саней превратился в отдельные очаги сопротивления. Немцы брали вверх. Пятуня с тремя новгородцами уже не в силах был защитить суздальцев, и те отошли к замку Пахома Ильича, где вести стрельбу можно было только из узких окошек под куполом крыши. С таким трудом отстроенная крепость оказалась негодна к обороне. Но и враг понёс огромные потери. Более сотни было сожжено, столько же побито болтами и стрелами, потери в рукопашной один к одному. Возле таверны бой развернулся с особым ожесточением. Из окон был слышен женский крик, и орденцы стремились овладеть зданием любой ценой. Трактирщик Пузан защищал своё добро, вооружившись оглоблей. Кольчужный фартук был забрызган кровью вперемешку с человеческими мозгами. Ни один доспех не налез на раздобревшего ладожанина.
– А ну пшли вон! Неча вама тута делать! – Оглобля совершила полукруг и сшибла на красный от крови снег вылезшего вперёд тевтонца, пытавшегося копьём проткнуть Пузана. – Тише девки, не дам в обиду.
И вдруг, среди немцев началось замешательство. Кто-то за стеной крикнул, что Хайнрик сбежал, что у руссов колдун и дело совсем плохо. А как не поверить? Вон, огнём жгут, что водой льют.
– Бренко! Бренко вернулся! – Закричали с Воротной башни.
Санки влетели через распахнутые ворота и помчались по направлению к замку. Защитники воодушевились. Уж если с Яковом держимся, то с настоящим воеводой – одолеть сможем.
Людвиг облачился в бронь за пять минут. Оценив обстановку, повёл последний резерв из суздальцев и остатка отряда Пятуни в атаку. И всё у него получалось. Не успел приблизиться к первому противнику на расстояние удара, как тевтонец упал, словно меч у русского воеводы не простой, а кладенец, как минимум. Копейщики, бросившиеся на Бренко, тоже свалились. А ведь были в пяти шагах от него. Чудеса, да и только. В пылу сражения, Людвиг и сам не понимал, как это выходит, но уверовавши в свою непобедимость – показал пример остальным. Вылетело из памяти, как Лексей дал испить из своей фляги горьковатого настоя. И взметнулись мечи с секирами, зажужжали стрелы. Пошла Русь вперёд.
Снорька дрался возле санок с огнемётом. Смрад от обгоревших тел стоял жуткий. Дышать было нечем. Сынишку Якова вытошнило уже не один раз, но отдышавшись через шапку, вновь снаряжал самострелы и отдавал отцу, разившему врага без промаха. Ждан и Сеня лежали рядом, за санями. Наспех перевязанные и стонущие. После того, как орденцы поняли, что огня больше не будет, попытались захватить страшное оружие. Тут и нашёл свою смерть Гельмут, в попытке перескочить на лошади через новгородцев. Видя, что рыцарь попал в беду, оруженосцы побежали на выручку. Теперь санки обороняли всего трое. Снорька сменил очередной посечённый щит на новый, подняв его из под ног. Пусть немецкий, главное целый.
– Что Яков, будем умирать? – С северным акцентом произнес свей.
– Ты присмотри за Андрюшкой, если я …, того. Обещаешь?
– Обещаю. Больно-то как. – Кнехт метнул в Снорьку нож и попал в неприкрытую щитом ногу.
Строй из шести тяжеловооружённых орденцев надвигался на сани. Шли осторожно, те, кто потерял бдительность лежали вокруг. Одеты как рыцари, даже ноги прикрыты кольчужными чулками, но что-то в них было не то, стержня не хватало.
– Какие-то половинчатые. – Подумал Яков, глядя на врага, и выстрелил прямо в закрытый шлем, похожий на бочонок. С двадцати шагов болт пробьёт и броню в два слоя.
– Поберегись! – Раздался голос за спиной. – Аааа юроды! Прими-ка православное причащение, нерусь поганая!
Пузан вскочил на санки и приподнял красную от крови оглоблю над головой. Полубратья-рыцари бросились вперёд. В этот момент выстрелил Андрейка, так как отец уже схватил топор, и не промазал. С треском разорвали воздух один за другим два удара.
– Бахх! – Оглобля опустилась на шлем. – Бахх!
Пузан молотил деревяшкой как молотобоец по крице. Развернулась бесшабашная славянская удаль. Оставшиеся в живых орденцы одновременно рубанули по Снорри мечами. Один удар пришёлся в щит, а второй в открытый правый бок. Свей со стоном свалился на санки, а вместе с ним рухнул и его обидчик с застрявшим в разрубленной ключице топором.
– Снорька!
– Жив. Панцирь на мне … под …. – Стурлуссон потерял сознание.
К санкам больше никто не приближался. Немцы побежали. Бренко рычал медведем, Пятуня и суздальцы не поспевали за ним. Щит Людвиг где-то потерял, перехватив меч двумя руками, комендант очищал свою крепость от завоевателей. И тут у тевтонцев возникли сложности с отступлением. Если войти в узкую брешь под постоянным огнём 'горыныча' и арбалетными залпами сложно, то убегать через неё практически невозможно. Проход завален телами с горкой. Кое-кто ещё дымится, кто-то пытается отползти. Река отступающих орденцев хлынула из крепости, спотыкаясь, бросая бесполезное оружие, давя раненых и калеча упавших. То, что не смогло до конца сделать требуше – сделали люди. Два бревна, державшиеся на честном слове, не выдержали натиска толпы и завалились, давя почти вырвывшихся из кровавой мясорубки кнехтов.
Людвиг остановился перед проломом. По льду реки, в сторону леса драпали недавние победители, так и не сумевшие сломить дух русского оружия. Сил преследовать не было, даже сдавшихся в плен не вязали.
Из избы высунул нос Палкан. Важно обойдя дом, наткнулся на Ганса, лизнул его в щёку и присел возле него. Спустя минутку появился и Фёдор. Немцы два раза пытались залезть через окно, и дважды новгородец затыкал его тулупом.
– Полкан! Ты где?
– Гав! Гав!
Фёдор подошёл к псу, почесал за ухом любимца и присмотрелся к лежащему раненому немцу, опознав в нём своего оппонента по частушкам.
– Полкан! Ты где?
– Гав! Гав!
Фёдор подошёл к псу, почесал за ухом любимца и присмотрелся к лежащему раненому немцу, опознав в нём своего оппонента по частушкам.
– Вот оно как бывает, шёл за шерстью, да сам стриженным оказался. Потерпи, сейчас помогу. – Новгородец взвалил немца на себя и понёс в избу.
Ночью ломбардцы попытались уволочь требуше поближе к лесу, чтобы разобрать на части и умотать подальше из негостеприимных мест. Шесть запряжённых лошадок готовы были уже начать движение, как лёд ожил. Около десятка 'снеговиков' при свете луны приподнялись во весь рост и дали залп из арбалетов.
– Снежные дьяволы! – Заорал Паолло.
Ратники в белых маскировочных халатах, молча, перезарядили оружие и выстрелили ещё раз. Требушетники бросились бежать в разные стороны, вспоминая святых и чёрта, главное, чтобы помогли. Но это был не последний бой за крепость Орешек. Утром, раненный в плечо шальной пулей фон Виде, лёжа на санках, приказал уводить остатки своей армии в Копорье, даже не похоронив павших тевтонцев. Чиполло попытался выпросить помощь с транспортировкой своего детища у Ульриха, на что получил предложение оставаться и договариваться с руссами. Сумма выкупа, назначенная Яковом, превышала стоимость требуше в два раза, а попытка поджечь конструкцию завершилась смертью ещё девяти ломбардцев. После этого, даже самые смелые сникли. Двести пятьдесят кнехтов бредущих по заснеженной дороге представляли собой жалкое зрелище. Впереди полторы сотни вёрст через земли Ижорцев и Водь, где о помощи местного населения можно было и не мечтать. Ночью на спящий у реки лагерь напали корелы, перебили с два десятка кнехтов и, захватив почти половину всех лошадей, исчезли, а через сутки колонну обстреляли ижорцы. До Копорья доползло сто семьдесят человек, включая ломбардцев. Спустя три недели, князь Александр выбьет их оттуда, тем самым дав почувствовать Ордену, что на Востоке немцам делать нечего.
Глава 6. Гюнтер и Нюра.
Пахом Ильич плакал в своём кабинете. Только что он разговаривал с дочерью и чуть не прибил её. Хорошо, что Марфуша забежала и заслонила Нюрку собой, держа в руках годовалого сынишку. Прогулки под луной и сидения в крытом возке до добра не довели.
– Стыд-то, какой. – Бормотал Ильич. – Что ж делать? Надо к свадьбе готовиться, не в монастырь же любимую дочку отправлять.
За дверью стояли Гюнтер и ревущая в два ручья Нюра, утешаемая матерью. Во дворе, на лавке сидел Илья, крутя в руках кнут, размышляя, каким образом облегчить инструмент порки. То, что сестру будут лупешать*, мальчик не сомневался, посему и старался свести к минимуму боль от наказания. (Лупить – задать кому лупку, высечь кого).*
– Не хнычь! – Марфа обняла дочь. – Батька сейчас остынет и всё будет хорошо. Он всегда такой, сколько его помню вот тебе крест.
– Да я то что? Ыыы …, папка Гюнтика убьёт. – На секунду прервавшийся плач начался с новой силой. Дверь в кабинет распахнулась. В проёме стоял Пахом с красными глазами.
– Зайдите …, все! Думать будем. – Ильич развернулся и зашагал к креслу. На столе стояла бутыль с вином и три бокала. Начался семейный совет.
– Дочка! Ты знаешь кто такой Гюнтер Штауфен?
– Да, Гюнтик твой гость полоненный. – Ответила Нюра, утирая нос платком.
– Многого ты не знаешь …, этот Гюнти…, Гюнтер – сын императора всех немцев. Вы хоть представляете, в какой церкви вас венчать? – После слов Пахома Ильича воцарилось молчание.
Штауфен не хвастался перед возлюбленной своим отцом, да и вообще старался не рассказывать об этом. У влюблённых есть более интересные темы для разговора, да и союз с дочерью новгородца он не считал маргинальным.
– Кто я? – Размышлял Гюнтер. – Бастард, хоть отец и признал его сыном, однако о каком-либо наследовании короны речи и не велось. В немецких землях точно ничего не светило, особенно после того, как четыре года назад, Фридрих послал своего побочного сына с вооруженными галерами в Пизу и предложил пизанцам присоединить к нему свои суда, чтобы совместно захватить прелатов, но командовать поставил брата-бастарда Энцо*. Серебра, земель, подкреплённого титула, даже свободы – нет. Значит – он пустое место, простой рыцарь, коих пруд пруди. Но здесь, в Новгороде, появилась Она. Все заботы и невзгоды отошли на второй план, и теперь, после слов отца Нюры вновь обрисовались чётко и ясно.
(в 1237 г. пизанский флот под командыванием адмирала мессера Уголино Буццакерини разгромил генуэзцев, а кардиналы-легаты и их сопровождающие, спешащие на Вселенский собор – попали в плен)*.
– Гюнтик, так ты княжич? – Удивлённо спросила девушка.
– Не просто княжич, он может стать королём, как это собираются сделать его братья Манфред и Энцо**. И если Гюнтер примет нашу веру, то королевства Сицилии и Апулии ему не видать как собственных ушей. – Ильич крутил в руках листочек из блокнота. Читать и писать, как это делает Лексей, он уже выучился.
(Побочные сыновья императора Фридриха. Манфред был избран королем Сицилии и Апулии и короновался в Монреале в Сицилии в 1255 г, за пять лет до этого удушив папашу пуховиком. Энцо стал наместником в Ломбардии, однако в 1250 г. потерпел поражение от армии Болоньи, попал в плен и умер в клетке.)**
– Бух! – Марфа свалилась на пол.
– Нюрка, воды мамке! – Пахом бросился к жене.
Девушка, недолго думая схватила бокал с вином и выплеснула матери на лицо. От подобного действия Марфа пришла в себя. Вскоре совет продолжился. Ильич выпил сам, подлил в хрустальные кубки Гюнтеру и жене, подошёл к стене, палкой отгорнул занавеску и продолжил речь, указывая на карту.
– В случае венчания в православном храме я смогу выкупить вот эти земли для вас. – Указка уткнулась в область современного Петербурга. – Если нет, то живите здесь. Дом новый построим, всё как у людей будет, даже лучше.
И тут Штауфен призадумался. Отец всю жизнь противился Риму, ставя под сомнения институт наместника Бога на земле. Одно только отпущение всех грехов Папой, для преступников всех мастей за участие в противостоянии Фридриху, поколебало католическую веру Гюнтера до основания. Ну а после обмана с крестовым походом в Ижору, доверия папистам не осталось и вовсе. Положа руку на сердце, он и молился-то не более раза в неделю, не понимая, отчего руссы разговаривают с Богом на своём языке, а он вынужден вспоминать фразы на латыни. Штауфен был уверен, что раскол в церкви произошёл из-за нежелания делить власть над паствой.
– Какие гарантии будут даны? – Немец привстал с кресла.
– Пока …, никаких. Но замок можно начинать строить уже этой весной. Хочешь собрать урожай – сначала посади в землю зерно. – Ильич улыбнулся. Самый сложный этап, по его мнению, был позади.
– Мне надо подумать. В любом случае, я прошу руки Вашей дочери. – Гюнтер поклонился Пахому Ильичу.
Теперь обморок чуть не случился у Нюры. Выпроводив дам за дверь, мужчины уселись за стол и стали обсуждать политическую обстановку в регионе, оценивая вкус красного и белого вина. Судя по двум опустевшим бутылям, разговор о политике был интересным.
– А Вы знаете Пахом Ильич, почему случилась война между Пизанцами и Флорентийцами? – Гюнтера немного повело от выпитого, но поведать историю считал необходимым.
– Нет, не знаю, но всю жизнь мечтал узнать. – Ильич даже не понял, о какой войне пойдёт речь.
– На коронации отца присутствовали многочисленные посольства всех городов Италии, в том числе немало достойных граждан Флоренции и Пизы. Случилось так, что один кардинал, чтобы почтить послов пригласил на обед флорентийцев. Один из них увидел в доме маленькую собачку и попросил ее у хозяина. Тот пообещал удовлетворить его желание и прислать пёсика с первой оказией. На следующий день кардинал угощал пизанских послов, и как назло, одному из них приглянулась та же самая собачка, которую он захотел получить в подарок. Кардинал запамятовал о своем обещании флорентийскому послу и посулил ее пизанцу. Представляешь, прожженный интриган, помнящий о каждой мелкой монетке, позабыл, что кому обещал. Отец, когда рассказывал, то смеялся до колик в животе. – Штауфен допил вино и поставил бокал рядом с бутылью.
– И как он выкрутился, хотя сдаётся, что собачку нарочно выставляли напоказ. – Пахом долил вино и уселся поудобнее в кресле, продолжая слушать будущего зятя.
– Флорентиец прислал за собачкой слугу и получил ее. Когда за ней пришли от пизанского посла, оказалось, что песика увели к флорентийцам, и пизанец посчитал это за оскорбление. Узнать подробности он не смог, так как кардинал прикинулся больным и никого не принимал. Прошло несколько дней и, встретившись на улице, послы вспомнили про собачку. Дело дошло до драки. Пизанцев было больше, и они победили. Тогда флорентийцы собрали всех земляков в Риме и подкараулили пизанцев вечером. Наутро, избитые пизанцы отправили гонца в свой город. И тут начинается самое интересное. Не успел гонец привезти письмо, как пизанская коммуна немедленно наложила арест на все товары и имущество флорентийцев в Пизе, что составляло немалую сумму. Отец оплатил свои долги, кардинал получил какую-то цацку, а города стали заклятыми врагами. – Гюнтер подошёл к стене с картой, осмотрел рисунок и стал замерять пальцами расстояние до Новгорода от предполагаемых будущих земель.