– Скажи ещё, что и пчёлы у вас мёд сами в бочках приносят, а не по бортям сидят. – Подсмеялся надо мной Михайло.
– Самостоятельно сдавать мёд – ещё не научились. Пчёл в ульях, на пасеке держат. Как буду в Смоленске, через Евстафия, передам тебе их. Пчёлок сможешь разводить – не отходя от дома.
Так и завершился наш разговор, плавно перешедший от состояния здоровья Гаврилы Алексича к делам насущным. Война закончилась, и новгородцы думали о проблемах мирной жизни. Только прятать бронь по сундукам было слишком рано. Ослабленный потерями Орден не мог смириться с поражениями. И если бы не восстание покорённых балтов, то ответных действий ливонцев можно было ожидать уже в конце лета этого года. А пока, Псковские земли подставляли незащищённое брюшко под острый меч новгородских дружин. Александр, окрылённый почти бескровными победами, вынашивал планы по возврату утерянных земель. После посевных, можно было продолжить кампанию. Князю оставалось упросить отца помочь суздальскими полками, тем более что братец Андрей рвался в бой, стараясь получить славу.
Спустя десять дней, новгородское ополчение с триумфом вступило в столицу. Переодевшись за две версты до города в сверкающие на солнце кольчуги, развернув знамя и укрепив на санках Парамона большую икону, ратники под стук барабана, в полдень подошли к Софийскому храму. Рафаилу был заказан молебен, во славу Русского оружия, после чего, Пахом Ильич устроил строевой смотр, радуя горожан слаженными действиями воинов. Три отряда промаршировали почти в ногу перед боярами, позвенели оружием и разошлись к своим санкам. После торжественного молебна, Ильич распустил ополчение по домам. Те, кто согласился продолжить ратную службу в крепости, оставляли доспехи себе, остальные – сдавали под роспись Ефрему.
В течение двух недель, мы с Пахомом навещали Гаврилу Алексича. Меч Карла, нанёсший почти смертельную рану, висел над изголовьем больного. Сам боярин, себя таковым уже не считал, совершал пешие прогулки в сопровождении жены и регулярно навещал хозяйственный двор, где плотники, под руководством Тимофея, пытались смастерить крытый возок.
Мебель в хоромах, пока Гаврюша ходил в Копорье на немца, изменилась в лучшую сторону. Появилось кресло, две софы и стулья со спинками, как у Ильича в кабинете. В окнах стояли стёкла, а в горнице висело небольшое зеркало, обрамлённое в резную ореховую раму.
– Гаврила Алексич, я в Смоленск отправляюсь, хочу тебя в гости пригласить. – Мы вели разговор после снятия каркаса повязки.
– Не Лексей, давай, на будущий год. Отдохнуть мне надо.
– Дело в том, что лечение твоё не закончено. Пластинка золотая на твоей ключице, вынуть её надо, а сделать это можно только там. Если хочешь, чтобы рука была как прежде – надо ехать.
– Ну, раз так, тогда поеду, а то, мешает мне что-то. – Боярин показал пальцем на на розовый рубец.
Через два дня, в составе купеческого поезда мы выехали из Новгорода. Семь сотен шкурок соболя, лисицы и несчётное количество беличьих шубок следовали за нашими санями. Гаврюша ехал на рентген. Одновременно, в сторону Запада, к маленькой деревушке Самолва выехал второй караван, под предводительством Федота, приехавшего с посланием от дочери к Пахому Ильичу. Письмо Нюры вмещалось на трёх листах, причём писалось новыми буквами. Несколько строк были написаны для меня.
– Дяденьке Лексею низкий поклон. Передаю с Федотом редкую вещицу, найденную на месте, где стоял старый идол. С Гюнтиком вышел спор, даст ли дядя взамен за это, десять кольчуг? Думаю, муженёк спор проиграет.
Ну как, после этих слов не поддержать юную особу? Рукоять старинного ножа не имела цены. И дело было не в золоте. Сам факт, что древние русичи обучали своих детей грамоте, посредством такого наглядного букваря, привёл меня в восторг. Это ж надо было додуматься, выгравировать алфавит, чтобы ребёнок, играясь с дорогой вещицей, попутно изучал буквы.
– Русская система образования – самая лучшая в мире. Это вам не тесты, с возможными вариантами ответов. – Подумал я, слушая письмо Нюры.
Пахом Ильич, по моей просьбе выделил со склада стальные рубахи. Но это было не единственным подарком от меня. Бата Сухэ уступил пленного немца по имени Воинот за шесть локтей синего бархата. Ветеран, получивший две стрелы в спину, во время поджога штурмовой башни – выжил. Конь кочевника, потрогал его своим копытом, и Бата Сухэ счёл это каким-то знаком свыше, после чего немца перевязали и не повесили с остальными. История этого обмена была весьма занимательна.
За пять дней до моего отъезда в Смоленск, я посетил Городец, сопровождая в поездке Пахома Ильича. Степняки расположились слева, в пол версте от кремля, где были построены новые конюшни, и было место для шатров и юрт. Жить в избах они ещё не привыкли, хотя сам сотник имел большую усадьбу с крепким забором. Пока Пахом был на аудиенции у князя, мы со Снорькой поехали к конюшням, прикупить парочку лошадок для будущей поездки. Проезжая возле свежесрубленного теремка, свей обратил внимание, что за забором ругается немец, точно так, как Гюнтер. Вернее, акцент такой же.
– Teufel fotid* – Послышалось из-за частокола. (чёрт вонючий) *
– Наш Гюнтер из Швабии, может, и этот оттуда? Давай узнаем. – Предложил я Снорри.
– Эй, немец, ты откуда родом? – Крикнул Стурлассон.
– А тебе какое дело? – Раздалось в ответ.
– Да так, просто интересуюсь.
– Ну, раз просто так, то езжай дальше. Из Швабии я.
После покупки трёх кобылиц, мы спросили у конюха про немца, живущего в усадьбе. Кочевник махнул рукой, сплюнул и сообщил, что проку от старика никакого, лошадей не понимает, по хозяйству абсолютно не годен и чего его хан держит у себя – не понятно. Так и выменяли мы пленника, дабы Гюнтеру было приятно поболтать с земляком.
Торговый поезд, к которому мы присоединились, возглавлял Захар Пафнутьевич, знакомый мне ещё со Смоленска. Купец полностью перепрофилировал свой бизнес, став заниматься торговлей специями, кои брал на реализацию у Евстафия. Захар получал по двадцать пудов перца, гвоздики, корицы и имбиря, после чего фасовал пряности по маленьким мешочкам, опломбировал завязки сургучной печатью и вёз их в страны Запада. Каждое наименование имело свой цвет сургуча. От красного до зелёного. И сколько не пытались подделывать недобросовестные фальсификаторы фирменную упаковку, смешивая воск с терпенитом – ничего у них не выходило. Секрет приготовления испанского воска был им недоступен, а Евстафий продавал цветной сургуч только Пафнутьевичу. Младший сын купца Удо, смышленый Миленко, организовал в Бирке торговое представительство, выстроил огромную лавку и распространял специи по Скандинавии, заручившись поддержкой короля. На особо крупных мешочках делалась вышивка, изображавшая трёх слонов. Среди знати, приобрести такой мешочек считалось шиком. И Миленко пошёл дальше. Видя, что дамы стали использовать купленные мешочки с вышивкой в качестве кошельков, хвастаясь своим благосостоянием перед подругами, свей приехал в Новгород и предложил Захару делать новую упаковку. Суть состояла в следующем:
– Не все могут позволить себе купить специи в крупной расфасовке. А если изготовить кошелёчек из бархата с кожаным дном, нанести фирменную вышивку, добавив бисер и вложить в него маленький мешочек с пряностями, то торговля пойдёт намного быстрее. Мужья с более скромными доходами смогут радовать своих дам, делая им такие подарки.
Эту идею и вёз в Смоленск Захар Пафнутьевич, осложняя нелёгкую жизнь девочкам-вышивальщицам. Но с одной идеей в дальний путь не поедешь. Миленко привёз с собой медные бруски, чистая контрабанда. Пятьдесят пудов обмазанных затвердевшей глиной напоминали плинфу. Купцам вновь запретили поставлять медь в Русские земли, и в ответ, правительство города отменило пошлину на ввоз цветного металла. За последние десять лет это повторялось неоднократно, кое-кто страдал, а некоторые – изрядно наживались. Складывалось впечатление, что акция по запрету, чуть ли не проплачена самими новгородскими медными олигархами. Вот и выглядели санки купца в результате этих действий более чем скромными, что нельзя было сказать об охране. Отряд в дюжину викингов, нанятых ещё в Бирке, отпугивал любителей лёгкой наживы одним своим звероподобным видом. Снорька перекинулся с ними несколькими словами и расцвёл широкой улыбкой.
– Йомсвикинги. Вернее, остатки некогда славного воинства.
– И что с того? Йомсборг давно пал. Двести лет уже прошло. Разве можно их так называть?
– Можно, Лексей. Это первые рыцари. До Смоленска будем спать спокойно.
Вечером, когда поезд стал лагерем на ночлег, Стурлассон прихватил с собой десятилитровый кувшин с пивом и отправился в гости к охранникам. До полуночи шло веселье. Снорька ещё два раза возвращался к санкам за добавкой, а когда ячменный напиток закончился, упросил меня выдать фляжку со спиртом. Это был явный перебор, и я отправился вместе с ним к весёлой компании.
Офицер военно-морского флота СССР, ни разу не выпивший спирт, таким считаться не может. Это как у подводников. Если не испил плафон морской воды при первом погружении, то можно считать, что его и не было вовсе. Вигинги спирта в глаза не видели, не говоря о том, что пробовали. После показательного выступления, при попытке повторить действо за мной, храбрые воины прониклись уважением. Снорри на ходу сочинил какие-то стихи, суть которых мне была непонятна из-за невежества в знании языка, после чего я был зачислен в близкие друзья северного народа.
Утром, с помятыми лицами мы стали растираться снегом. Это был единственный способ соблюдения гигиены во время пути. До ближайшего погоста, где можно было попариться в бане – было три перехода.
– Лексей, где ты научился пить эту гадость? – Спросил меня Снорри. – У меня горло дерёт до сих пор.
– В Западной Лице. А что?
– Это где такое место? Надо знать, дабы обходить его стороной.
– Далеко на север отсюда. Ночи там как день, северное сияние освещает горизонт сиренево-изумрудным светом, стылый ветер пронизывает до костей, а когда поёт вьюга, то нечем дышать из-за снежной крошки. Но это самое красивое место на всей земле. В тех местах я родился.
– Понятно. Нет ничего краше Родины. Я тоже мечтаю попасть домой …, только не ждёт меня там никто.
Мы помолчали с минутку. Каждый подумал о чём-то своём, что было близко к сердцу.
– Трюггви сказал, что после Смоленска, он будет наниматься на службу. Но если, его будут заставлять поклоняться кресту, то служить не будет.
– И кто его на работу возьмёт? Времена давно изменились. Все князья христиане и не потерпят язычников.
– Ты возьмёшь. Тебе всё равно, какой веры придерживается человек. Я это давно заметил.
– И что ты ещё заметил? Говори, рядом с нами никого нет, в бою мы сражались вместе, какие могут быть секреты?
– Неправильный ты какой-то. Ничего тебя тут не держит. Ты на всё смотришь со стороны. Наш разговор прервал Захар Пафнутьевич.
– Лексей, соль у вас есть? Мешок где-то потеряли, все санки перерыли – найти не можем.
– Сейчас, обожди. Найдём.
Натянув на себя тельняшку и накинув на плечи шубу, я отправился к нашим возкам. Берестяной короб с солью лежал вместе с продуктами на последних санках. Гаврила Алексич в это время делал заученные упражнения утренней гимнастики, разрабатывая левую руку. Поначалу, к подобным действиям боярина относились с лёгкими усмешками, но узнав истинную причину и рассмотрев свежий рубец на могучем теле, смеяться перестали. Рана, полученная Алексичем, по тем временам была практически смертельна. И если человек выживал, то работать уже не мог, становясь иждивенцем, пополняя ряды просящих милостыню на паперти церкви. Гаврюша закончил приседать с одновременным поднятие рук, покрутил туловищем из стороны в сторону и взяв у Вятко меч, проделал несколько финтов, изображая бой с тенью.
– Как рука, Гаврила Алексич? – Поинтересовался состоянием здоровья у боярина.
– Плохо. Но с каждым днём становится лучше. Что ж ты Лексей меня с собой не позвал, когда к данам в гости ходил? – С укором ответил Гаврюша.
– Помилуйте, Гаврила Алексич, за полночь уже было. Думал, спишь уже давно, будить не стал.
– Ага. Как же, песни орали, что проснулся я. Так что, в следующий раз не забывай друзей.
– Следующий раз будет в Смоленске. Я тебя таким напитком угощу, как звать себя забудешь. – Подумал про себя, но вслух сказал другое. – Как можно? В Смоленске для дорогого друга подарок приготовлен. Какой? Секрет.
Пройдя мимо Гаврюшиного возка, оставив боярина ломать голову что за подарок его ожидает, я приблизился к продуктовым саням. Соли в них не было. Лукошко присутствовало, а внутри пусто.
– Чертовщина какая-то. – Пронеслось в голове. – Ещё вчера тут лежал целый фунт, не меньше.
Факт пропажи соли в обозе я поведал Снорьке. Свей посмотрел на меня удивлёнными глазами и выдал то, от чего мне стало стыдно. Оказывается, после спирта я выдул бутыль вина, после чего рассказал, что из соли можно вырастить кристалл, а если добавить медный купорос, то он будет похож на сапфир. В связи с этим и был собран весь запас соли в обозе.
– Надеюсь, сделать ничего не успел?
– Не знаю. Я спать пошёл.
Соль вскоре вернули, а опыт пришлось пообещать закончить в более приемлемых для химических процессов условиях. То есть, в крепости у камня.
После этого случая, мною был сделан вывод: пить спирт без вина или пива – не всегда деньги на ветер. Каким образом мне удалось разговаривать, не зная языка и понимать сказанное датчанами, как не напрягал память – вспомнить не удалось. Видимо, действие алкоголя приводит выпивающих в одной компании людей к какому-то состоянию, когда языковой барьер исчезает и собутыльники изъясняются жестами, понимая друг друга по мимике лица, а зачастую, просто говорят одни и те же вещи. Так что изучение языков при активном посредничестве Бахуса – нужного эффекта не приносят.
Через двадцать пять суток мы были в Смоленске. Захар остановился в городе, а мы отправились дальше, к моему дому, провёв в столице одну ночь и треть дня. Трюггви согласился поступить на службу, условившись о встрече через неделю. За это время я планировал закончить дела с Гаврилой Алексичем, подготовить всё необходимое для Пахома Ильича и посетить госпиталь в Севастополе. Одно дело оказать первую помощь на поле боя и совсем другое, когда требуется консультация специалиста.
Ишая согласился помочь при операции, но выделить мог только два дня. Популярность у врача после событий в Долгомостье и возврата полноценной улыбки дочери аптекаря была бешанная. Он даже стал вести записи истории болезней, отмечать свои успехи и неудачи, анализировать их, составляя справочник для будущих поколений медиков. Доверить ассестировать другому лекарю я не мог. Бывший ученик Мойши и так обладал знаниями, коих знать был не должен. Одно только использование в практике зубных протезов, сделанных Барухом, принесло юноше солидное состояние. Слава стала распространяться за пределами княжества и к Ишае потекли больные. В основном это были весьма состоятельные люди, и что не удивительно, одного с врачом вероисповедания. И каково же было их удивление, когда по приезду в Смоленск, они узнавали о существовании банка, в котором можно было получить кредит и оставить на хранение ценности. Евстафий провожал клиентов в каменное подземное хранилище, показывал дверь, открываемую с помощью гидравлики, давал осмотреть ложные замки, над которыми поработали братья Гримм, а самым сомневающимся демонстрировал грамоту, якобы привезённую из Рима, в которой сообщалось об особом интересе Ватикана на предмет сохранения в целостности данного хранилища. Бумага была подписана кардиналом Синибальдо Фиески. Что рассказали и передали бывшие воры Якоб и Карл будущему понтифику никто не знал, но подпись и печать были настоящие. Пытавшимся навести справки очень быстро доносили, что банк охраняется сотней рыцарей православного ордена Меркурий, Смоленский епископ патронирует заведение, а князь в Евстафии души не чает. То есть, возможность сохранить, а в случае чего показать зубы – банк имел, особенно примечателен был скандал, разгоревшийся в начале года.
В Смоленске стояла католическая ротонда. Безусловно, церковная служба там шла, но основное предназначение подобных сооружений в православных городах было несколько другое. В церкви хранили свои сбережения, а зачастую самый ценный товар иностранные купцы. На ночь, там даже организовывали дежурство, запирая дверь и оставляя внутри куца.
Пришлые воры решили в одну ночь очистить закрома банка Евстафия и ротонды. Была проведена кропотливая подготовительная работа и в ночь с субботы на воскресенье назначена операция. И если с церквью проблем не было, серебро удачно упёрли, то в хранилище банка всё развернулось несколько иначе. Тати проделали подкоп к подземному сейфу, разобрали кирпичную кладку и, наткнувшись на стальной шкаф, не смогли его вынести. Открыть замок, принцип действия которого будет придуман через семьсот лет, не хватило ума. А сдвинуть с места не позволяли намертво зафиксированные болты. Медвежатников взяли на месте преступления, ну а после допроса с пристрастием было выяснено, куда подевалось серебро из ротонды. Меркурьевцы повязали шайку. Украденное добро вернули купцам через Смоленского епископа, а татей отдали в городской поруб.
Людская молва – лучшая реклама. И вскоре, Евстафием заинтересовались представители Ломбардской лиги. Пока, интерес был связан только с возможностью поглащения мелкого конкурента. Слишком незначительным был русский купец в их глазах.
Дом встретил меня теплом солнца и откровенно жаркой погодой. В Смоленске двадцать первого века ничего не поменялось. Во дворе ещё витал в воздухе запах дыма из выхлопной трубы КАМАЗа, а сам грузовик покачивал синими боками тента, преодолевая неровности дороги ведущей к шоссе. Сбросив с головы бобровую шапку, я уселся на ступеньках, распахнул шубу и вдохнул аромат индустриального мира.