- И отчего же? И так ли уж не боишься?
Плечи Ликтора поникли. Он сидел на пороге, свесив голову и руки промеж ног.
После паузы медленно вскинул голову:
- Да просто устал я. Помнишь, что ответил бес, когда спросили его имя? «Имя мне легион». Им нет конца, их не извести, а до сатаны нам не добраться, сильнее он пока, чем ликантропы… Это я хорохорился, когда бесу сулил, что и за главного черта скоро примусь… Впрочем, ты нашей беседы не слышал. Иногда вот я и задумываюсь - все чаще и чаще: ведь бесполезное же дело-то! Проигрышное как есть…
- Вот теперь ты хорошо говоришь, - с ядовитым одобрением заметил Пантелеймон. - Проигрышное изначально, а люди гибнут зазря, калечатся.
- Да, хорошо… А ликантропы, между прочим, не размножаются. Бесплодные они.
Не стерпев, Пантелеймон трахнул кулаком по столу:
- Так что же ты, сволочь, творишь? Зачем людской род на корню изводишь? Вымрет деревня!
- Надежда, чадо мое. Надежда умирает последней. Пока все переведутся - глядишь, что-то новое у нас и удумают. Вот тогда-то мы и одолеем врага. А пока хоть малый урон нанесем. Только сомневаюсь я все больше…
- А я тебе на что понадобился? Почему меня не погубил?
- Сначала я тебя на место Макарыча готовил. А после решил: дай-ка оставлю этого голубя вместо себя, а сам к своим, в леса, подамся… Волком проще.
- И меня не спросил? А почему не обыскивал?
- К чему тебя обыскивать? Я и так знал, что у тебя в сидоре. Ну, приблизительно, без подробностей. Мне точно знать и незачем.
- Ясно, - с горечью проговорил Пантелеймон. - Действительно - зачем знать какие-то подробности? Еще приснятся потом.
- Верно говоришь.
- В Крошкино твоих крестничков много? - отрывисто спросил протодьякон. - Привитых, зараженных?
- Нет пока ни одного. Вот они и боятся каждого шороха, своей силы звериной не знают. Я собирался послать к ним местных, меня они шибко боятся.
- Не их это сила! Это заразы твоей сила, которая в шприце! Ну, а дальше?
- Дальше - и того хуже. Никого нету. Руки коротки. Если только товарищи мои верные не потрудились, но их до людей допускать нельзя.
- Почему это вдруг?
- В них уже волчьего больше, не любят они теперь человеков. Войной грозятся пойти. Встретят - загрызть могут запросто.
- Войной? - быстро переспросил протодьякон. - Войной, - повторил он медленно. - Вот оно как… Я так и думал, что дело к войне. Ну а скажи мне еще - что за имечко у тебя такое? В смысле - фамилия?
- Половина - от хвори. Ну, от ликантропии. Точнее, от волка. А половина - от изверга из фильма того… уж не припомню названия. По глазам вижу - и сам догадался?
- Догадался, - неторопливо закивал Пантелеймон. - Сам выбрал?
- Сам. Оперативный псевдоним.
- А Виссарион что? Одобрил?
- Посмеялся.
- Посмеялся…
- Да. Он чудной. Он девку мне отдал на потеху, когда я попросил. Из девки той беса выгнали, которого я переделал. Мне и девка теперь снится.
- Сладких снов. - Челобитных привстал и выбросил руку. Увесистая гирька из его багажа частенько служила любимым оружием.
Протодьякон не любил крови.
Он умел соизмерять силу удара и мог метнуть снаряд так, чтобы не убить. Или чтобы убить. Ему пока почему-то не хотелось навеки прощаться с Ликтором: тот повалился без чувств, но живой.
Связав его по рукам и ногам, Челобитных начал готовиться к акции.
Глава 18
Набат Теперь Пантелеймон ясно представлял себе, каким будет его следующий шаг.
Правда, никто не уполномочивал его на подобные действия. Мысль об этом сразу пришла ему в голову, и он неохотно осознал, что может лишиться всего - вплоть до жизни. Ее, между прочим, в первую очередь. Потому что неизвестно, совпадают ли действия Ликтора с планами Виссариона. Инквизитору может не понравиться самоволие ликвидатора.
Доводом в пользу задуманного было, впрочем, предположение следующее: Виссарион и сам самовольничает, ведет какую-то свою игру в отрыве от Отделения - а то и наперекор ему. Коли так, Челобитных сумеет заручиться поддержкой Церкви и свалить Инквизитора. Он дойдет до самого верха, если понадобится.
Но все это домыслы. Возможно, что и нет никакой своей игры, как нет и вообще никакой игры, а есть лишь собственное протодьяконово безрассудство. Не исключено, что при совпадении целей Инквизиция разработала бы куда более осторожный и действенный план спасения.
Но в этом случае против нее сыграло бы время. Неизвестно, насколько далеко зашла местная трансформация. Может быть, к моменту высадки здесь специального «десанта» спасать людей будет уже поздно.
Деревня - в любом случае - бесплодна и обречена на вымирание. Как и сам протодьякон - по причине одноразового употребления проклятых прионов. Но может быть, еще не поздно спасти бессмертные души! Откровения Ликтора звучали так, что можно было сделать осторожный вывод: полноценных новых ликантропов в Зуевке еще не появилось. Не успел вырастить, хотя час близок.
И не успеет. Ликтора теперь наверняка придется кончать…
Пантелеймон внимательно посмотрел на бесчувственное тело. Не притворяется ли, как сам он - недавно? Пес с ним. Все равно ему одному не выпутаться, а пригодиться еще может. Не исключено, что возникнут новые вопросы…
За окном уже полностью рассвело. Хотя час был еще ранний, протодьякон знал, что в деревнях не принято спать до обеда.
И как они без церквы прожили всю жизнь, без храма-то? Ему был отчаянно нужен колокол. Ладно, что-нибудь соорудим по ходу дела…
Он вытащил из рюкзака рясу и натянул ее прямо поверх одежды. Вытащил книги - требник, молитвенник, Библию, канонник. Требник отпадал - какие требы? Никто из местных ему ничего не заказывал. Канонник тоже ни при чем, а молитвы он и так знал, какие нужные. Стало быть, Библия.
К Писанию присоединился тяжелый серебряный крест, пузырек с елеем, фляга со святой водой. Не было кропила, но к чему оно, если воды - только фляга?
Поверх рясы Пантелеймон перекинул две кобуры на тонких ремнях. Вложил револьверы.
Проверил обувку: хорошо ли выскакивают ножи. Проверил пистолеты в рукавах.
Задрал подол, сунул в карман любимую гирьку.
Поверх всего этого, чтобы скрыть оружие, он надел толстую черную безрукавку на вате. Нахлобучил шапку.
Он очень надеялся, что стрелять не придется.
Присел над Ликтором, проверил узлы, пощупал пульс, прислушался к дыханию, поднял веки. Обнажились белки закатившихся глаз. Дыхание было хриплое, вырывалось с присвистом. На лбу расцвел приличный кровоподтек.
Подумав, Пантелеймон связал оборотня на иной манер: «ласточкой», излюбленная ментовская поза. Подумав еще, спустил его в подпол. Передвинул стол, припирая крышку.
Вроде бы все?
Нет. Чертов раствор.
Стерилизатор со шприцами был слишком велик, чтобы затолкать его в карман.
Помявшись, протодьякон ограничился одним шприцем, завернув его в тряпицу. Может быть, придется отступать; не человеком - волком.
На стерильности, конечно, можно поставить крест, да не до жиру. Захватил маленькую склянку с остатками зелья. Обыскал всю горницу на предмет основного запаса, но тщетно - так ничего и не нашел.
Бог с ним, потом расколет этого дьявола, и тот покажет сам.
Вооружившись Библией и крестом, протодьякон покинул избу. Для того, что он намеревался совершить, Челобитных не вышел саном и впервые пожалел, что отказался от рукоположения. Такими делами занимаются священники. Но правда и Бог - на его стороне, и он чувствовал, что имеет право. Имел же право Иоанн Креститель крестить Спасителя. Имеет же право крестить любой христианин!
Так что при острой надобности и штатный убийца может заняться изгнанием дьявола.
Ибо Христос был распят между двумя разбойниками, одному из которых незадолго до этого пообещал, что тот нынче же будет с Ним в раю.
Правда, сам Спаситель предварительно спустился в преисподнюю…
***
Зуевка по-прежнему выглядела мертвой. Не лаяли собаки, молчала немногочисленная скотина, не слышно было куриного квохтания.
Вампиры, непроизвольно подумал протодьякон, шагая по единственной улице. Днем спят, а с заходом солнца принимаются за работу.
Спят-то, небось, в гробах. По подполам.
Что вампиры, что оборотни - один дьявол.
Но ведь и нынешней ночью он никого не слышал. Есть ли вообще тут кто живой?
Почему никто не интересуется им, пришлым человеком, как это неизбежно случается в обычных деревнях, где ничто не укроется от любопытных взоров через покосившиеся плетни?
Деревня безмолвствовала.
Сирые избы - одноцветные; вернее, одинаково бесцветные; гнилые сараюшки, поваленные заборы, жалкие огороды. Вопиющая нищета среди таежного, казалось бы, изобилия. Здесь жить бы да жить.
Сам он, к примеру, постановил для себя, что, если выйдет когда-нибудь срок его служению, то он осядет где-нибудь так вот, в глубинке, где никто его не достанет.
Сам он, к примеру, постановил для себя, что, если выйдет когда-нибудь срок его служению, то он осядет где-нибудь так вот, в глубинке, где никто его не достанет.
И хозяйничать примется основательно, и все-то у него будет - справная изба, всякая живность, сад, огород…
Ему, выросшему в городе, мерещилась пастораль, лубочная живопись. Ему представлялось, что со всем этим делом он справится без большого труда, благо земля сама кормит, а если чего не знает он, так Бог наставит. …Как же их все-таки выкурить, собак таких?
Не стучать же поочередно во все двери. Ну, выйдет кто-то, а пока он будет дальше ходить, - все обратно скроются. Голову вытащил - хвост увяз…
Решение вдруг нашлось: Челобитных узрел свисавший с ветки придорожной березы проржавевший железнодорожный рельс. Неизвестно, откуда он взялся здесь, где отродясь не видели железных дорог. Рельс чуть покачивался на толстой, черной от времени веревке. К рельсу был приторочен опять же железнодорожный костыль.
«Что ищешь ты в краю далеком?» - невольно вырвалось у протодьякона.
Каким ветром вас занесло сюда, беспомощные посланники цивилизации?
Короче говоря, перед ним нарисовался своеобразный гонг. Вряд ли им пользовались в недавнее время; вряд ли кто устраивал здесь сельские сходы. К чему сходиться-то?
О чем вообще говорить?
Правда, пожар вот вышел. Впрочем, пожар и без гонга видно за версту…
Но Челобитных искренне обрадовался рельсу. Сейчас его затруднение разрешится. Не колокол, конечно, но за неимением гербовой бумаги пишем на простой.
С решительным видом он шагнул к дереву, взялся за костыль, и секундой позже над Зуевкой загудел набат.
Протодьякон испытывал простительное волнение.
Сейчас он занимался непривычным для себя делом.
Ему пришлось много служить во храмах; он много стрелял, резал, травил, удавливал петлей, ломал об колено, откручивал головы. Он извел не одну сатанинскую секту и не раз поспевал с крестом и святой водой, уничтожая привлеченную недоумками нечистую силу. Особенно много подвигов протодьякон совершил на кладбищах - в основном, на сельских погостах, где юные недоумки отправляли бесовские ритуалы, зачастую с кровавыми жертвоприношениями, и вызывали дьявола.
Он был силен в рукопашном бою, на его счету был не один десяток парашютных прыжков; слыл отличным снайпером, знал толк в разного рода ядах, следящих устройствах, огнестрельном и холодном оружии.
Протодьякон неоднократно отличился в поединках с басурманскими собаками, неделями жил в горах, изводя разного рода душманов, басмачей и прочих преданных слуг Аллаха. Он истреблял не только откровенно сатанинские, но и якобы богоугодные, а на самом деле - тоталитарные и жестокие секты и сообщества, преследовал их в городах и лесах, ликвидировал главарей. Ему приходилось сталкиваться даже с психоделическим - химическим - оружием, то есть он обладал способностью улавливать его воздействие и выставлять психологическую защиту.
Но он ни разу не выступал народным трибуном.
Он ни разу не держал речь перед широким собранием и понятия не имел, чем отзовутся в людских душах его слова.
Да и особенно речистым он не был. Его деятельность не требовала многословия - наоборот, он чаще бывал нем как рыба.
Протодьякону обычно и сказать-то было нечего. Кастет и «люгер» оказывались куда красноречивее их носителя.
Нынче же ситуация в корне переменилась. Ему предстояло иметь дело с больными, в сущности, людьми, да к тому же подло обманутыми.
Он должен был воззвать к остаткам светлого и святого в их душах, не дать расползтись заразе.
Это было первой и самой трудной частью работы. Ко второй он относился легко, философски - то есть практически никак. Он просто на время выкинул ее из головы, чтобы не мешала выполнять первую.
Звук рельсового гонга распространялся в атмосфере, как во влажной вате.
Протодьякон решил, что бьет слишком слабо, и утроил усилия. Вскоре он взмок, что само по себе было для него необычно, но звук оставался прежним. Похоже, он выбивал из рельса все возможное и вскоре мог выколотить самую железнодорожную душу.
Тем не менее, его действия возымели эффект!
Не сразу, но возымели. Из второй по счету избы справа, которая была сильно крива и грозила в любую минуту рухнуть, на дорогу выполз старый дед - едва ли не ветеран Первой мировой. Во всяком случае, такими Пантелеймон представлял себе этих ветеранов, вероятных георгиевских кавалеров.
Опираясь на клюку, старик застыл, уставясь на протодьякона. Приободренный, тот продолжил трудиться. В скором времени к деду присоединилась старуха из избы напротив, примерно того же возраста.
«Что же тут, одно лишь старичье?!» - с неудовольствием подумал Челобитных.
Хороших же воинов нашел себе Ликтор…
Протодьякон ошибся. Он прозвонил еще минут пять, и улица вдруг оказалась запруженной не слишком внушительной, но все же толпой. И образовывали эту толпу не одни старики, хотя их было большинство; попадались и бабы разнообразных возрастов, но одинаково убогие, и зрелые мужики со следами хронического - от второй до третьей степени - алкоголизма на лицах.
Появилась и мрачноватая детвора, среди которой Пантелеймон приметил парочку откровенных дебилов - те тупо смотрели на протодьякона, разинув слюнявые рты и выпучив глаза.
«Очевидно, это все», - подумал Челобитных.
Более чем достаточно. Он был изрядно удивлен, ибо никак не предполагал, что местная гробовая тишина способна таить в себе столько людей.
Однако для верности он проколотил в рельс еще минуту-другую и только потом отшвырнул костыль и глянул на собравшихся исподлобья, тяжело дыша.
Он и вправду утомился, но немного играл, распалял в себе угрюмую озабоченность и готовность сообщить народу тяжелую правду. Этим он старался преодолеть неуверенность.
Толпа стояла неподвижно и ждала продолжения.
Протодьякон шагнул вперед, остановился, подумал и сделал еще несколько шагов.
Собрание смотрело не столько на него, сколько почему-то на рельс. Эта публика была явно заторможена.
Пантелеймон открыл рот, но Бог запечатал ему уста. Тогда он прочитал про себя короткую и яростную молитву. Прочистил горло, шагнул снова, на сей раз - навстречу селянам.
И Небеса смилостивились, дали добро на доклад.
- Братья и сестры! - громко, но не вполне уверенно произнес Пантелеймон.
Странным образом это было первое, что пришло ему в голову. - Братья и сестры! - повторил он голосом уже более зычным. - Я, Пантелеймон Челобитных, православный священник, собрал вас с намерением сообщить тяжелые и важные вещи… А также обратить ваши души к Богу. - Он перекрестился, прося у Господа прощения за самозванство. Он присвоил себе священнический сан. - Я понимаю, что для вас я - чужак и вообще человек подозрительный. Я не знаю, ведомо ли вам даже, кто есть священник, ибо не вижу в вашем селе храма - ни в вашем, ни в ближайших окрестностях… - Здесь он говорил несколько наобум, потому что не знал окрестностей и ориентировался лишь на сравнительно близкое Крошкино. Впрочем, это было не важно. Знают, не знают, но живьем видели, в лучшем случае, очень и очень давно. - Поэтому я просто говорю вам, что пришел с миром и желанием спасти вас от страшной беды, которая над вами нависла.
Толпа молча внимала ему.
Так ли?
Невозможно было разобрать, понимают ли его и даже слышат ли вообще. Протодьякон набрал в грудь воздуха.
- Братья и сестры! - прокричал он в третий раз для пущей убедительности. - Обращаюсь к вам во имя Отца, Сына и Святого Духа. Призываю и заклинаю вас: опомнитесь! В вашем селе поселился змей, сущий враг человеческого рода, демон во плоти. Я не стану заставлять вас гадать, я не буду ходить вокруг да около. Я имею в виду хорошо знакомого вам Павла Ликтора - человека пришлого, и пришел он к вам не с добрыми целями. Всем вам известно засилье нечисти, которая временно владычествует над вашими краями. Прикрываясь благими намерениями, укрываясь за желанием помочь вам в ваших неотступных страхах перед бесами, Ликтор втерся к вам в доверие. Возможно, он даже продемонстрировал некоторым свое мнимое всемогущество, уничтожив несколько демонических отродий. Но в действительности он вовсе не намерен вам помогать. У него на ваш счет совсем иные планы. Вы нужны ему в качестве строительного материала, он хочет всех вас превратить в демонов, оборотней, вервольфов. Он никакой не ученый. И он не врач, и не знахарь. Он говорит, что лечит вас, но это ложь. Леча вас, одновременно он вводит вам вот это! - Шприц и пузырек с отравой уже были у Пантелеймона в руке. Он поднял их повыше, чтобы всем было видно. - Вам знакомы эти предметы, не так ли?! Под видом лекарства он вводил вам чудовищную смесь, которая уже начала оказывать свое разрушительное действие. Посмотрите на себя - вы уже не похожи на обычных людей.