Твою то в душу. Что за лирика? Обычный шоферила, похожий на свина, которому без разницы, что он причинил кому-то неудобство.
Машина удалялась, оставив за собой едкий запах сгоревшей солярки и клубы пыли. Из салона Хонды доносились вопли все того же Шнура. Поразительно, такое ощущение, что прошло минут десять, а на деле – максимум минута-полторы. Слава сел обратно в машину. Руки дрожали. Сигарета из пачки никак не хотела вылезать, тогда он просто высыпал все, что оставалось в пачке, на сиденье. Вместе с сигаретами высыпались мелкие листики табака, которые тут же разметало по салону. Прикуривая, Слава чудом не обжег себе ладонь. Он поднял голову вверх и выпустил густой дым в потолок.
Среагируй он чуть позже, наверняка был бы уже мертв. Господи, так близко. Всегда думаешь, что смерть где-то еще, что уж тебя она точно обойдет. А тут буквально выскочила перед тобой: «Пойдем, дружок, твоя очередь. Достаточно ты потоптал землю». Он мог бы сейчас лежать в искореженной консервной банке, создавая еще одну пробку. А жена… Он бы даже не извинился перед ней. За то, что вел себя, как последняя сволочь.
Внезапно самым важным в его жизни стал звонок Кате. Он должен извиниться. Слава выключил радио, на котором снова крутили какую-то рекламу, и взял в руки мобильник. Руки уже не дрожали, но от спешки пальцы не попадали туда куда следовало. Наконец пошел вызов. Слава сделал глубокую затяжку горького дыма.
– Да? – голос ровный, даже скорее равнодушный.
– Катюш, это я.
– Да, Слав, – видимо дуется.
– Катюш, прости меня, я не должен был орать. Это все… – опять на ум пришли только детские оправдания, которые Слава зарубил на корню, – я мудак, ты там сидишь – волнуешься за меня, а я крик поднимаю. Извини меня, угу?
– Конечно, Слав. Только давай уже приезжай скорее, ладно?
Через час совсем стемнело. Славе всегда нравилось ехать вот так, в темноте с включенными фарами, когда дорога словно рождается перед ним километр за километром. Нравилось, потому что с каждой минутой в нем росло чувство приближающегося дома. Так он всегда себя чувствовал в детстве, когда вместе с папой и мамой на их «копейке» он возвращался из пионерлагеря – сладкое ощущение умиротворения и покоя. И как бы он ни избегал своей жены, она была частью его дома – частью неотъемлемой и важной.
Но сейчас этого чувства не возникало. То ли разговор с женой, то ли воспоминание о чудом неслучившейся аварии – какой-то неприятный осадок осел горечью в горле, мешал насладиться моментом. Он что-то забыл. Он что-то обещал, но не выполнил. Эта полубессознательная мысль забралась куда-то на периферию мозга и не давала покоя своим зудом.
Слава автоматически включил правый поворотник и остановился напротив светофора. Он здесь проезжал сотни раз, знал буквально каждую кочку. Так почему он никак не может успокоиться? Что не так, что он забыл? Все было то же и так же. Дорога, уютный свет фар, чистое звездное ночное небо, луна…
Слава взглянул вверх и еле сдержал крик. Полная луна висела прямо напротив него и словно огромный глаз следила за ним. Она отливала мертвенно-зеленым цветом. Однажды в детстве, он видел, как из озера багром доставали труп какого-то мужчины: распухший как барабан, местами окутанный водорослями, с выпученными до предела мертвыми глазами. Слава месяц не мог нормально спать – как только он закрывал глаза, перед ним возникало это безвольное позеленевшее тело. Позже, когда череда кошмаров минула, он старался не вспоминать этот эпизод настолько усердно, что через некоторое время начисто забыл о последнем. И вот теперь луна моментально возродила в памяти те ужасные минуты. Своим цветом она напоминала утопленника, долгое время пробывшего в воде.
Слава закрыл глаза и начал считать до десяти. Этот прием всегда помогал ему в тяжелые минуты – помог и сейчас. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Глубокий вдох, и вновь открыл глаза.
А-а-а, мать твою. Слава рассмеялся. Нервным, неуверенным смехом. На верхней части лобового стекла Хонды была наклеена солнцезащитная полоска, сквозь которую луна и приобрела свой новый зловещий оттенок. Через обычное стекло она была нормального серо-белого цвета.
В фильмах ужасов, которые Слава просто обожал, если герою было предначертано попасть в какую-либо беду, то сначала он проходил через пытку разных предзнаменований: треска веток от неожиданного порыва ветра, внезапно выскочившей, словно из ниоткуда, собаки, тихо подкравшегося почему-то сзади друга. Саспенсбляхамуха – было Славино определение данной особенности второсортных (и не только) хорроров. Катя всегда хохотала, услышав этот «термин», потому что Слава при этом придавал своему лицу и голосу соответствующее торжественно-идиотское выражение. Они любили вместе валяться под одеялом и, высунув носы, смотреть «ужастики» – это были моменты, когда все ссоры и взаимные претензии забывались. Теперь Слава сам оказался в подобной ситуации: глупые совпадения, которые его мозг моментально увязывал с чуть не случившейся бедой, казались своеобразным предупреждением.
Светофор между тем сменил красный свет на зеленый и, когда Слава вспомнил, что нужно ехать дальше, замигал.
– А, черт! – Слава сосредоточенно стал ждать следующий разрешающий сигнал. Включил радио.
Агата Кристи. Исключительно тоскливая вещичка. И явно не для ротации на радио. Неужели им поставить больше нечего. Лучше в тишине.
В двадцать минут двенадцатого Хонда въехала в город. Ощущение, что что-то не сделано, выросло до размеров легкой паранойи. Что и кому он обещал? – вопрос пульсом бился в мозгу. Через пятнадцать минут он будет дома, и все будет нормально.
Пробираясь по частному сектору, Слава поразился, насколько непривычно пустынными казались улочки. Освещенные окна попадались только изредка, словно сейчас было не полдвенадцатого, а часов пять утра, когда только-только просыпаются на работу первые соседи. Слава даже взглянул на автомобильные часы, чтобы удостовериться, что сейчас еще не утро. Нет. 23:31. Пот выступил на лице, несмотря на прохладный ветерок. Что-то не так. И серьезно не так. Он что-то забыл. Он не выполнил обещание, и вот теперь все не так, как должно быть.
Увидев свой дом, Слава понял: что-то случилось с женой. Он нажал на педаль газа и рванул вперед, хотя до его забора было каких-то метров пятьдесят. Резко затормозив перед калиткой, Слава выскочил из машины и нажал на звонок. Где-то в глубине дома раздалась птичья трель. Ждать ответа не имело смысла, ведь его жена лежала сейчас либо мертвая, либо в бессознательном состоянии. Слава начал дергать за ручку, но через секунду перестал, так как над входом загорелся свет, и тут же дверь открылась.
Появилась Катя: живая и здоровая, немного заплаканная, но в целом спокойная. У Славы возникло ощущение, будто он не видел ее целую вечность, хотя расстались они только позавчера утром. Она была одета в розовый шелковый халат, тот самый, который он так любил снимать с нее. На ногах – ее любимые красные тапочки. Светлые длинные волосы распущены. С ней все в порядке, слава Богу. Облегчение было настолько сильным, что Славино лицо расплылось в широкой улыбке.
Как только Катя открыла калитку, она в тот же миг попала в крепкие объятья мужа.
– Что такое, родной? Что случилось?
– Ничего, Катюш, ничего. Теперь все в порядке.
Они вдвоем двинулись к дому: она – слегка кутаясь, потому что вечер принес с собой прохладу, он – крепко прижимая к себе жену. Все хорошо. Он дома. Беспокоиться не о чем. Завтра с утра все будет выглядеть иначе. Пропадет это свербящее чувство, что что-то не доделано. Надо просто лечь поспать. Голова раскалывалась, словно с похмелья. И все тело ломило.
– Катюш, я, наверное, спать пойду.
– А как же ужин?
– Не могу, родная, голова очень болит.
Через двадцать минут, раздевшись и умывшись, Слава лежал в постели. Жена сидела возле него и поглаживала его по груди. Славины глаза понемногу закрывались, наливаясь свинцом, и Катя расплывалась.
– Ты как себя чувствуешь? – словно в тумане услышал Слава.
– Хреново, но завтра пройдет.
– Ты в порядке?
«Блин, а с первого раза непонятно?», – лениво проплыл в голове вопрос.
– Родной, ты в порядке?
«Я что, уже сплю?» Голос жены погрубел, стал сиплым, словно она была заядлой курильщицей. Слава открыл глаза. Жена смотрела на него как-то странно.
Он и не замечал, что у нее такие некрасивые глаза. Они были словно…
«Поросячьи. Мелкие поросячьи глазки».
Еще до того, как жена повторила вопрос, Слава все понял. Понял, что он обещал, и чего не выполнил.
– Брат, ты в порядке?
– Ты как себя чувствуешь? – словно в тумане услышал Слава.
– Хреново, но завтра пройдет.
– Ты в порядке?
«Блин, а с первого раза непонятно?», – лениво проплыл в голове вопрос.
– Родной, ты в порядке?
«Я что, уже сплю?» Голос жены погрубел, стал сиплым, словно она была заядлой курильщицей. Слава открыл глаза. Жена смотрела на него как-то странно.
Он и не замечал, что у нее такие некрасивые глаза. Они были словно…
«Поросячьи. Мелкие поросячьи глазки».
Еще до того, как жена повторила вопрос, Слава все понял. Понял, что он обещал, и чего не выполнил.
– Брат, ты в порядке?
Катя провела пухлой грязной ладонью по своим коротким черным, с проседью, волосам.
– Мужик, скажи что-нибудь, ну, давай.
Слава не мог пошевелиться. Он лежал на безобразно жесткой кровати и не мог пошевелиться. Ему хотелось остаться дома, чтобы никто не нарушал его покоя, но этот ублюдок начал трясти его.
– Мать твою, не помирай, дыши.
Пятно на правой скуле того, что только что было Катей, горело огнем на фоне побледневшего лица.
И перед тем как из поля зрения окончательно пропала спальня, захламленная стеклянной крошкой и покореженными кусками железа и пластика от Хонды, Слава успел мысленно сказать Кате: «Прости, родная, что не приехал».
…шесть…семь…восемь…девять…десять…
Ольга Нацаренус
Когда-нибудь я напишу смерть
Когда-нибудь я напишу смерть… Возможно так:
«…Вот время вздрогнуло и остановилось. В тонких чувственных пальцах застыл изящный карандаш, а чуть приоткрытое окно перестало впускать птичьи голоса, сопровождаемые майским прохладным ветром. Секундная стрелка старинных часов в деревянной рамке натужилась, но не смогла совершить свой следующий шаг.
Теперь спешить больше некуда… Потеряна актуальность всех на свете расписаний, обещаний и просьб…
И беспокоиться не о чем… Не зазвонит сумасшедший телефон и не выпустит из себя истошный возмущённый голос, бывший когда-то самым близким на свете. Старый кот не вспрыгнет на мои колени и не заглянет печальным тёмно-зелёным мне в глаза…
Уже не нужно с волнением прислушиваться к ритму своего сердца – оно не откликнется на мой внезапный испуг и не застучит бешено от смоченного ядом поцелуя…
Тишина… Есть лишь бесшумная беспорядочная пульсация маленького комочка раскалённой плазмы – это душа, здесь моё всё. Здесь страхи и сомнения, постигшие меня ещё во чреве матери и дерзкий крик, венчающий первый несмелый вдох земного воздуха. Здесь мальчишка с соседней парты, обидно до слёз дёрнувший меня за косичку. Здесь старый зонт, забытый в раскачивающемся от ветра гамаке. Здесь любовь, нет, не первая любовь, не единственная, а просто любовь, наполняющая сияющей бездной восторженности до краёв, до пьяного блаженства, до искупления… А вот галерея памяти прикосновений: колючая хвоя Рождественской ёлки и обжигающий крепкий кофе на губах, ледяная сталь порывистой белой вьюги и тепло давно пожелтевших страниц томика Блока, упругие клавиши гармоничного естества старого немецкого рояля и влажная прохлада обожаемых мною ладоней… И ещё здесь люди, люди, люди… Нескончаемой вереницей по моим дням и ночам, бурным потоком через радость, пыль, грязь, через всё расстояние моего пути. Родные, близкие, дорогие, чужие, странные, ненавидимые и любящие… То с ликованием изгоняющие меня, то бесповоротно вычеркнутые мной. То нежно сочувствующие, то лукаво предлагающие мне помощь…
Пустота… Теперь невозможно взять в руки и прижать к груди. Реален лишь комочек раскалённой плазмы, предвкушающей приближение большого путешествия.
Больше не будет завтра… Откровением прочитанной книги тихо всплакнёт память, ветхим тряпьём одежд своих колышущая недолгую мрачную скорбь моего прошлого мира…
Несовершенство человеческого восприятия, ошибка сознания называет всё это смертью…
Сцена опустела. Ей не удалось удержать зрителей ещё на один акт. Пьеса окончена. Актёр покинул старый театр и готов к самому главному своему перевоплощению. Занавес…»
… Когда-нибудь я напишу смерть… Или смерть напишет меня…
В метро
Метро… Я произвожу шаг и оказываюсь внутри вагона… Теперь я делаю это каждый вечер, потому что уже близок мой час, потому, что время торопит покинуть прошлое и устремиться в будущее… Здесь, в метро, я напряжённо, уверенно и терпеливо ожидаю встречи, которая стремительно изменит мой исключительный мир. Неопределённым остаётся пока лишь точное время этой встречи. Именно в это время сойдутся в одной точке пространства широко расставленные сети решающих обстоятельств, основополагающих причин и уникальных казусов непредвиденных взаимодействий моего бытия…
Кольцевая линия. Её станции уже давно научились узнавать меня таким, каким бы я ни возникал в их холодных пределах. Сегодня я хочу, чтобы меня видели так: светловолосый, голубоглазый юноша среднего роста, пёстрая спортивная куртка, кроссовки, рюкзак. Вчера же путешествовал я в образе пожилой женщины, с полосатой хозяйственной сумкой и маленькой белой собачкой на руках – этот вариант мне показался несколько утомительным и невообразимо скучным…
Вагон наполовину пуст. День близится к завершению своих дел, намерений и причуд. Вокруг меня уставшее, зевающее, спящее…
Металлический женский голос в который раз безразлично объясняет:
«…Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Краснопресненская…»
Я присаживаюсь и открываю книгу, осознавая, что несусь с грохотом по чёрному тоннелю благодаря неистовой силе поезда, примитивно отнимающей мою независимость.
…Тата́ – тата́хх, тата́ – тата́хх, тата́ – тата́хх…
…Размышления не останавливаются ни на мгновение: каким предстанет гость моей блуждающей души? Смогу ли я распознать его, почувствовать?…Пытаюсь гасить своё волнение рассуждением: встреча не может не состояться, она не может не быть, она неизбежна, а следовательно, всё произойдёт правильно… Ошибка исключена!
Поезд тормозит и вскоре останавливается на следующей станции… Я внимательно всматриваюсь в разинутые двери моего вагона и невольно обращаю внимание на вошедшего только что мужчину средних лет. Где я мог видеть его раньше? Нет, бесспорно, его внешность мне знакома. Вот только никак не могу вспомнить, где мы могли встречаться? Электрический импульс больно пронзает моё естество… Чуть смуглое лицо, широкий лоб, волнистые тёмные волосы, небрежно спадающие на плечи… И глаза… Конечно же, такие глаза невозможно было забыть! Удивительной доброты глаза, наполненные великой густой печалью и тёплой мудростью… Вне всяких сомнений, мы раньше где-то встречались…
«…Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Белорусская…»
Толчок, поезд начинает разбег, мужчина, хватаясь за поручни, движется в мою сторону. Его длинный чёрный плащ распахнут, мне удаётся разглядеть под ним строгую белую рубашку с пятнами свежей крови… Я вздрагиваю… Нет, нет, в конце концов это не моё дело… Он может выглядеть так, как ему угодно, но лишь с одним условием – я должен понять, узнать, обратить внимание… Встреча состоялась! И это самое главное для меня сейчас…
…Тата́ – тата́хх, тата́ – тата́хх, тата́ – тата́хх…
Мужчина садится рядом со мной, несколько секунд мы смотрим друг на друга. Его взгляд плавно меняется от насмешливого приятельского до тяжёлого скорбного… Я опускаю глаза – мне сложно… Мужчина показывает мне свои руки: прекрасные длинные пальцы в крови – нежная паутина линий на ладонях осквернена страшными сквозными ранами…
«…Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Новослободская…»
…Тата́ – тата́хх, тата́ – тата́хх, тата – тата́хх…
Больше я не чувствую скорости поезда, стук его колёс не беспокоит моё возбуждённое сознание… Внутри меня возникает голос, и он несомненно принадлежит природе моего попутчика…
– Придёт время, и ты появишься на свет! Громким вопрошающим криком разбудишь непознанный мир, изо всех сил зажмурив большие серые глаза от внезапного вторжения в твою душу солнечного света. Слёзы незыблемой радости упадут на грудь твоей матери – и это будет самым прекрасным моментом в её жизни! Замечательный муж и отец собьётся с ног, разыскивая для неё самые прекрасные розы в вашем городе… Но может случиться иначе… На грудь твоей матери упадут слёзы отчаяния и безысходности, потому что она будет совершенно одинокой, не имеющей средств к существованию, равно как и понятий о морали. Она не будет рада твоему появлению на свет, не будет знать, как дальше жить. Чёрное сердце её наполнится самыми страшными намерениями…