Электротравмы непредсказуемы. Человек сразу погибает не от ожогов — это уже потом, а от нарушения ритма сердца. Ток «стряхивает» сердечный ритм, и наступает смерть. Если ток пощадил сердце, приходит очередь ожоговой болезни; здесь тоже важно, сколько времени и как электричество воздействовало на ткани.
Юра Хлюпиков помочился на открытую трансформаторную будку среди бела дня, неподалеку от больницы. Конечно же он был нетрезв, видимо, хотел что-то показать собутыльникам, герой. Юру ударило током прямо в пах. Его член вспыхнул ярким пламенем и пеплом ссыпался на землю. Вроде мужские причиндалы далеко от сердца, но у Юры развилась такая фибрилляция[18] сердечной мышцы, которую никак не удавалось прекратить. Мы применяли дефибриллятор (били сердце током, чтобы выровнять ритм), но Юра все равно помер.
В общем, чем дальше в лес, тем толще партизаны.
Свободно лежащий металл скоро иссяк, воровать тоже стало не с руки: хозяева все металлические инструменты и посуду прятали под замок. Даже железные бочки, в которые собиралась дождевая вода, заменили на старые деревянные.
Тут-то ушлые люди и вспомнили про старые воинские склады. Когда-то в этих местах, километрах в 30 от райцентра, располагались склады боеприпасов. Но в 1983 году на этих складах был страшный пожар. Рассказывали, что огонь бушевал с неделю, все это время снаряды, мины и ракеты разрывались и разлетались по округе. Отдельные фрагменты находили в 8-10 километрах от эпицентра. В те годы такие ЧП не афишировали. По-тихому собрали, что на поверхности лежало, воронки засыпали, местным жителям вставили выбитые взрывной волной в домах стекла и как бы похоронили проблему.
Не раз грибники и ягодники натыкались на остатки ракет и снарядов; попадались и целые, неразорвавшиеся. Но многие годы люди их обходили стороной. А что представляет собой боевой снаряд или мина? Правильно, кусок цветного металла, начиненного взрывчатым веществом.
При грамотном подходе к делу можно извлечь взрывчатку из латунной оболочки без ущерба для здоровья? Наверное, можно, но дюже опасно!
Но не перевелись на земле русской кулибины! Решили проблему, смогли обезвредить старые боеприпасы. Как только сошел снег, и в лесу высохла влага, народ рванул по снаряды. И потекли ручейки бывших смертельно опасных снарядов, обезвреженных деревенскими умельцами, на склады Вторцветмета.
Но видно, кулибины где-то просчитались: стали пополнятся и ряды раненых и убитых в морге и хирургическом отделении. Их было много, пациентов с минно-взрывной травмой, но мне часто вспоминаются первые двое, потому что это были дети.
Сережа Б. перешел в восьмой класс. Учился он хорошо, без троек, но обещанный к лету велосипед родители не купили. Отца сократили на работе, и пришлось жить на небольшую зарплату матери, учительницы младших классов. А у Сережи еще трое братьев и сестер — прокормиться бы, какой уж тут велосипед.
Отец мальчика вместе со своими безработными друзьями попробовал собирать металл, но все уже давно было подчищено их предшественниками. Набравшись смелости, мужчины стали собирать снаряды. Любопытный подросток тенью ходил за мужиками и высматривал, как они обезвреживают снаряды. Его так никто и не заметил. Посчитав, что всему научился, Сережа отправился за собственными трофеями.
Забегая вперед, скажу, что через пять лет число убитых и покалеченных взрывами превысило все мыслимые пределы. Информация об этом просочилась в газеты, СМИ надавили на Министерство обороны, а те наконец разминировали местность. Насобирали еще 40 тонн боеприпасов и потом дней десять подряд взрывали их в заброшенном карьере. Это сколько еще народу полегло бы?..
Мальчику не пришлось долго искать: боеприпасы буквально валялись под ногами. Первый же предмет, обнаруженный Сережей, взорвался у него в руках: «Маленькая, блестящая железячка! Я ее поковырял отверткой, она и взорвалась».
Никто из нас до этого никогда не сталкивался с минно-взрывной травмой. Да и кто бы мог предположить, что за тысячи километров от ближайшей «горячей точки» у нас будут такие пациенты? Пришлось доставать книги по военно-полевой хирургии. Позже, когда поток таких больных увеличился, я достал специальные монографии по минно-взрывным травмам, написанным после афганской войны. Довольно многое из них мне пригодилось в практике районного хирурга.
Сереже раздробило правую кисть (он был правшой). Спасти конечность мы не смогли: кости были раздроблены, мышцы размозжены. У огнестрельных ран, в частности и при минно-взрывных травмах, помимо явно видимого повреждения, образуется зона молекулярного сотрясения. Взрывной волной ткани повреждаются на молекулярном уровне. Они могут омертветь, а могут и не пострадать. Точно сказать, на каком уровне остановилось повреждение, можно лишь спустя несколько дней, а то и недель.
Два дня мы боролись за руку школьника, но чуда не произошло. Началась гангрена. Пришлось ампутировать кисть по лучезапястный сустав. Бедный ребенок, он так хотел велосипед! Кто ответит за его мучения? Почему скупщиков металла не привлекли к ответственности за прием боеприпасов?
Милиция несколько раз проводила облавы, пойманных «металлистов» задерживали. Составляли протокол — и отпускали. Им даже нечем было платить сторублевый (по современному курсу) штраф. Но разве дело в них?
Дней через пять, после ранения Сережи, доставили двухлетнего Ваню 3. Он вместе с папой пошел в лес смотреть, как его отец, придурок, будет разбирать снаряд. Отец Вани слыл опытным: не один десяток снарядов и мин сдал на металл. Но что-то пошло не так, и снаряд взорвался. Папашу лишь слегка поцарапало осколками, а сыну досталось. Он стоял рядом.
Один осколок пробил левую щеку мальчика и застрял в десне. Он даже не выбил зубы, потому что те еще просто не успели вырасти. Второй вошел слева в поясницу, задел верхний полюс левой почки, прошел сквозь селезенку и, пробив купол диафрагмы, по пути размозжив нижнюю долю левого легкого, уткнулся в перикард, в полусантиметре от сердца.
Как назло, это было воскресенье, заведующий уехал на рыбалку, и мне самому пришлось принимать тактическое решение. По приказу сверху на такой случай я был обязан вызвать детских хирургов по санавиации. Я позвонил, доложил обстановку, мне ответили, что будут через семь часов. Вертолеты по-прежнему не летали, на машине было по-прежнему далеко.
Такой вариант меня не устроил: поврежденные органы продолжали кровоточить. Мы переливали ребенку кровь, но надо было его зашить. Подумав, что хуже все равно не будет, я решил оперировать сам.
По всем правилам в данной ситуации нужно было оперировать или через три разреза, или через два. Если три, то почку следовало оперировать путем люмботомии (разрез через поясницу), затем выполнить лапаротомию (разрез живота) и убрать селезенку, после перейти на торакотомию (вскрыть грудную клетку) и, резецировав легкое, ушить диафрагму, убрать осколок. Много!
Можно было обойтись двумя доступами: оперировать почку через лапаротомию. Лучше, но тоже многовато для двухлетнего ребенка. К тому времени я уже ознакомился с работами военных хирургов: они предлагали оперировать в подобных ситуациях с одного доступа, через лапаротомию. Это было рискованно, с детьми так еще не поступали. Но и дети не должны гибнуть от боевых повреждений. Я взял скальпель.
Применив чревосечение, я удалил селезенку — почти всю, кроме небольшой неповрежденной части.
Последние исследования в детской хирургии доказывали, что опасно целиком убирать селезенку, как это делали раньше. У детей резко снижается иммунитет. Но если взять и вшить кусочек ткани селезенки в прядь большого сальника или в переднюю брюшную стенку, то через полгода на этом месте вырастет новый орган, и проблема нивелируется.
После я резецировал размозженный участок почки и вошел в легкое через дыру в диафрагме, проделанную осколком — она оказалась довольно приличной, порядка 10 см в диаметре. Так я извлек осколок.
Когда приехали специалисты из области, Ваня уже лежал в палате и хлопал глазами. Поначалу коллеги были страшно недовольны — мол, надо было их дождаться, это ребенок, а у меня нет специализации по детской хирургии. Я им в пику ответил, что у них нет специализации по военно-полевой хирургии. Они поуспокоились, а когда разобрались, то и похвалили, сказав, что ребенок поправится, а это — главное.
Металлический фрагмент снаряда из Ваниной груди ушел как вещдок в милицейский архив. Дело спустили на тормозах, виновным признали отца мальчика, которому дали три года условно.
Безобразия с бесхозными боеприпасами продолжались. Конец XX века, а страна без Интернета. Сейчас только выложи информацию, мигом и погоны полетят, и головы, и мины волшебным образом исчезнут. А тогда всем на все было наплевать: одни стремились выжить, а другие — наворовать побольше.
Выписывая очередного «металлиста», которому взрывом оторвало левую руку, я спросил его:
— Ну, Семен, битва за металл для тебя закончилась?
— Почему так думаешь?
— Ну, руки нет, значит, сейчас пенсию назначат.
— У меня пятеро детей, прокормишь ты их на эту пенсию?
— Так и вторую можешь потерять.
— Да ладно, сейчас осторожней стану.
— Значит, руку потерял и снова снаряды курочить будешь?
— И буду!
Глава 8 О людях
Время шло. Совсем недавно я приехал работать в ЦРБ — а вот уже и год позади. Зарплату нам по-прежнему не платили, а кормили в основном обещаниями и жалкими процентами от основного оклада. После одиннадцати месяцев работы мне полагался отпуск, но из-за финансовых проблем я решил перенести его на неопределенный срок. Без денег куда уедешь?
Леонтий Михайлович тоже не пошел в отпуск, заявив, что в прошлом году был, и теперь можно года три не отдыхать, а на рыбалку он всегда выберется, так как на меня вполне можно оставить отделение.
Через год работы я заметил, что многие больные лежат у нас не по одному разу. Несколько десятков пациентов с завидным постоянством госпитализировались в наше отделение.
Пашу Дробова, тридцатишестилетнего тунеядца, систематически поколачивала жена. Раз в квартал он попадал к нам с сотрясением головного мозга и ушибами мягких тканей лица.
Как и другие мужики, он даже не пытался искать работу. И в лучшие времена он оставался на хозяйстве, нянчась с детьми и хлопоча по дому. Работала в их семье жена, и не кем-нибудь, а путевым обходчиком на железной дороге. Пятью ударами кувалды она загоняла в шпалу костыль.
Возможно, Паше доставалось и чаще, но он сей факт скрывал, обращаясь к нам, когда совсем уже невмоготу становилось. Похоже, в больнице он просто отдыхал от семейной жизни.
Таких пациентов, регулярно избиваемых своими родственниками, у нас было с избытком. Чаще попадали жены, но встречались и родители, нокаутированные собственными детьми. Их подросшие чада отбирали у своих стариков пенсии, а если те по-хорошему не отдавали, то получали в лоб. Немногие родители обращались в милицию — остальные твердили, что упали, почему-то именно в день выдачи пенсии. Таких пациентов мы именовали «груши кухонных боксеров».
Наособицу стояли люди, страдавшие панкреатитом и холециститом. Они обычно обращались к нам по праздникам и сразу после, когда обильные возлияния и чревоугодие обостряли их хроническое заболевание. Скрюченных, их заносили в отделение. Мы ставили им капельницы, делали уколы, они понемногу распрямлялись и выписывались, чтоб вернуться спустя какое-то время. Иных и оперировали, когда консервативная терапия была бессильна.
Профилактика таких заболеваний относительно проста: соблюдай диету, не ешь острого, жирного, копченого и исключи алкоголь — будешь жить долго и счастливо. Но некоторым людям и жизнь не мила без обжорства.
При наличии камней в желчном пузыре показана плановая операция — холецистэктомия. Болезнь лучше предупредить, чем лечить. Камни в желчном пузыре, в отличии от камней в почках, не растворяются, а с каждым годом становятся все больше, доставляя много хлопот своим владельцам.
На заре хирургии желчного пузыря хирурги пытались удалять камни, оставляя орган, но получали рецидив. Существует множество теорий образования камней в этом органе, но все они неокончательны. По крайней мере, врачи сходятся в одном: если камни есть — желчный пузырь нужно удалить.
Среди деревенских жителей не принято удалять желчный пузырь. Будут терпеть до последнего, корчиться от болей, но как только полегчает — откажутся от операции.
Кроме больных, бывают и симулянты. Их я делил на «сачков» и бездомных. «Сачки» большей частью осаждали меня на приеме в поликлинике. Странное дело: те, кому повезло найти работу, всеми правдами и неправдами старались от нее увильнуть. Жаловались то на резкую боль в ноге — «ой, доктор, вчера упала, так больно!», то на руку — «не можу поднять, так и падает!», то на внезапно выскочившую «шишку», то еще черт знает на что, лишь бы получить больничный.
Окна моего кабинета выходили на дорогу, и мне было видно, как люди выходят из рейсовых автобусов. Вот мордатый парень вприпрыжку выпрыгнул из дверей и, отталкивая старушек, понесся в сторону поликлиники. Спустя десять минут он вползает в кабинет и разыгрывает моноспектакль «Больная нога». Сколько неподдельной скорби и боли в его глазах, как искажается гримасой его лицо, когда я начинаю осматривать «поврежденную» конечность! Если б сам не видел, как он несся на прием, то, наверное, и поверил бы в его болезнь. Таким симулянтам я молча указываю сначала на окно, а затем на дверь. Понятливые уходят сами, остальным приходится помогать.
Бывало, я выписывал липовые больничные, но редко и только когда задерживали зарплату. В наших краях было много охотников, вот они и приходили: «Доктор, выпиши бюллетень на недельку, а мы тебе мяса привезем». Приходилось соглашаться: надо было кормить семью. Но делал я это редко и только для «своих».
«Сачки» же ходили по кругу. Сломает, к примеру, ногу, отсидит положенное на бюллетене, выйдет на работу. Через пару недель приходит — не могу работать, все болит, тянет. И так будет ходить с этой ногой пару лет, пока снова что-нибудь не сломает.
Был один столяр — так вон он буквально не вылазил с больничных. Лет двадцать отработал нормально, а как тяжкие времена наступили, стал выпивать на работе. Его ценили как специалиста и закрывали глаза, а зря. Для начала, работая на пилораме, он отпилил себе первый палец на левой кисти; через полгода — на правой; потом каждый год терял по пальцу. Еще смеялся: «Столяры все беспалые!» Когда у него осталось всего пять пальцев на двух кистях, ему дали инвалидность. Столярничать мужик забросил, стал самогон попивать и рыбу ловить.
Пришел к нам как-то один мужик в кепке. Пригляделся я к нему — кепка больно знакомая, замшевая, с пипочкой наверху; точно он, электрик!
Недавно мой знакомый терапевт, уезжая из ЦРБ в город, подарил нам с женой почти новую чешскую люстру, сработанную под хрусталь. Я принес ее домой и попытался сам повесить, но из люстры торчало три провода, а из потолка — два. Как совместить три с двумя, я не знал. Жена напомнила про гвоздь в ванной и посоветовала вызвать электрика из ЖЭКа. Так я и поступил.
И пришел этот типус в замшевой кепке.
— Так, так! — многозначительно сказал он, осмотрев фронт работ. — Тут надо крюк менять, чтоб вашу люстру повесить.
— Так там же есть крюк, — удивился я. — Вон из потолка торчит.
— Ну, это крюк для отечественных люстр, а ваша импортная, тут специальный нужен!
— А где его взять?
— Ну, я могу поспрашивать, только сами понимаете, это повлечет за собой кое-какие расходы.
— Понимаем, сколько?
— Ну, это еще не все! — продолжил электрик. — Нужен особый провод, медный, для соединения.
— А провод-то зачем?
— Нужен, чтоб хорошо люстра светила.
— А без него никак?
— Никак! Через неделю сгорит. Ладно, как надумаете, звоните, — закончил мастер «разводки» и протянул мне бумажку. — Позвоните, попросите позвать дядю Лешу.
Лишних денег у нас не было, поэтому люстра оставалась лежать на подоконнике уже вторую неделю. А тут дядя Леша сам пожаловал. Меня он, похоже, сразу не узнал.
— Доктор, — начал дядя Леша жалобным голосом. — Работать не могу! Шишка на руке растет, поднимать тяжело, а я электриком работаю.
— Ясно! — осмотрев симулянта, сказал я. — У вас страшное заболевание, липома плеча! Нужна немедленная операция!
— Что за липома такая?
— Ну, в народе жировик называется. Это опухоль, она может в любой момент переродиться в раковую, — конечно, это была полная ерунда. — Без операции никак! Пока метастазов нет, надо оперировать!
— Резать, что ли?
— Свиней режут, а людей оперируют.
— А что для этого надо?
— Ну, тут особый наркоз нужен, импортные препараты, другие не помогут.
— А наши что, не годятся?
— Нет! Только импортные! И нитки специальные нужны, у меня сейчас нет, но я спрошу, но сами понимаете, — я ему подмигнул и продолжил: — Очень накладно. Как надумаете, через недельку приходите.
— Доктор, это у вас я люстру чешскую смотрел на днях? — наконец узнал меня прохвост.
— У меня, а что, я сильно изменился с тех пор?
— Нет, не изменились! От как же я вас сразу не узнал? Вы ее еще не повесили?
— Не повесил.
— Хорошо, у вас дома кто-то сейчас есть?
Вечером, я когда вернулся с работы, жена сияла.
— Представляешь, пришел этот, в кепке. Повесил люстру, причем на старый крюк, денег не взял и еще извинился за задержку.
— Ну, а что ты удивляешься, может, у человека совесть проснулась.
К сожалению, не у всех она просыпается.