— Что это было?
Он отмахнулся.
— Не знаю.
— Это послали за нами?
— Конечно, — ответил он. — Кто-то знает, что идем по его шкуру. А это очень нехорошо. Не люблю.
Она сказала дрожащим голосом:
— Да, конечно, лучше нападать исподтишка…
— Лучше, — согласился он.
— Но это нечестно, — возразила она.
— А пятеро на двоих — это честно? — спросил он. — Оставь эти детские считалочки.
Она спросила задиристо:
— А зачем последнего убил? Он уже просто удирал!
— А чтоб не удрал, — ответил он. — Удирать нехорошо.
Он приставил ладонь к глазам козырьком, защищая от яркого солнца, долго всматривался в даль. Лицо стало задумчивым.
Она нервно покосилась на разбросанные трупы, один прямо у кончика сапога волхва полураскрыл страшную зубастую пасть, вот-вот вцепится, а этот рыжий уже то ли парит мыслью ввысь, то ли унесся ею вдаль, никакой боевой ярости в зеленых глазках, только что-то вроде вселенской печали, даже жалко почему-то, так бы и прибила, чтоб не мучился… или прижала бы его голову к груди и почесала за ушами.
Не выдержала, спросила грубо:
— Что уставился?
— Дальше места знаешь? — поинтересовался он.
— Дальше, — сказала она, очень гордая познаниями, — идут племена дубарей, рыбунов, болотичей… А еще горбунов, еще их звали людьми ночи. Уж и не помню, как сейчас кличутся, все время именуют себя иначе… это все голая степь, а дальше страна вся из зеленых долин и пологих холмов… Что скажешь?
Она все косилась на труп с угрожающе раскрытой пастью, хотя бы волхв отодвинулся, а то смотреть спокойно не может, ну вот такая она чуткая и чувствительная, только мужчина может вот так, убив человека или зверя, задумчиво смотреть вдаль и выглядеть почти поэтично.
Лицо его оставалось задумчивым. Она ждала похвалы, так много знать даже не по-женски, она не только красивая, но и вот какая умная, однако он проговорил в затруднении:
— Куда идут?
— Кто? — переспросила она.
— Племена, — объяснил он. — Ты сказала, они идут… В поход? Или простое переселение?
Она уставилась в его неподвижное лицо, чувствуя гнев, досаду и жалость.
— Ты что, не понял?
— Нет.
— Так говорится, — выкрикнула она. — Никуда они не идут, а стоят… ну, не стоят, а проживают на той местности. Не на местности, а на земле, почве! Каждый на своей. Так говорится!
— А почему так говорится? — спросил он, потом, подумав, отмахнулся. — Ладно, все равно не поймешь, ты же красивая. Но серьезный колдун, с которым стоит считаться, ты права, может быть только дальше, намного дальше этих жалких племен и народностей…
Все еще сердитая, она спросила невольно:
— Почему?
— Магическая вода, — напомнил он. — Где ей собраться здесь? А вот в горах…
— Тот первый, — напомнила она, — жил в долине, если ты ничего не напутал в рассказе.
Волхв отмахнулся.
— Привез в кувшинах. Потому так и берег.
— А Перевертень?
— Единственное ущелье на тысячи верст вокруг, — сказал он. — Каменное ложе, много пещер. Еще удивительно, что только в одном месте скопилась такая вода. Нет, нам придется совершить далекое путешествие…
Ей было безумно приятно услышать это сладостное «нам», но женская привычка противоречить мужчине тут же заставила сказать язвительно:
— Нам? Никуда я не поеду!
Он в свою очередь повел себя как настоящий мужчина, лишенный всяких чувств и понятия об истинной подоплеке женских слов: пожал плечами.
— Ну ладно, — сказал он с легким, совсем легким, как летящая по ветру паутинка, сожалением, — как хочешь.
Она сказала с тревогой:
— Ты что задумал?
Он зевнул, посмотрел на небо:
— Эх, поспать бы… но кто спит в такое утро? Да и время терять — потом век не расплатишься. Ладно, отдыхай, я пошел. Было приятно попутешествовать вместе.
Она остановившимися глазами смотрела, как он поднялся и пошел к коням, прямой и статный, с налитыми силой плечами и толстыми руками.
— Ты с ума сошел?.. — завопила она. — Я же пошутила!
У него не хватило соображения остановиться и подождать, а еще умный, а когда она поравнялась с ним, запыхавшаяся и злая, проронил мирно:
— Я же не понимаю шуток.
— Знаю, — отрезала она. — Но мог бы хоть притвориться!
Он пробормотал в недоумении:
— Зачем?
— Чтоб сделать приятное женщине, — почти крикнула она. — Люди всю жизнь притворяются, будто не знаешь! Если бы не притворялись, все бы друг друга поубивали! Но жить надо вместе, вот и притворяются… А ты?
Он не ответил, нагнулся и рассматривал зверя, что уполз с перебитым хребтом дальше всех и околел почти возле коней. Те сейчас храпели, нервно перебирали ногами и смотрели на людей с надеждой.
Плотный хитин покрыт множеством царапин, некоторые и глубокие, и уже почти заросли, оставив сверху длинную цепь бугорков, словно плохая хозяйка небрежно сшила два куска мешковины, так что зверь немолод, опытен, бывал в серьезных переделках. Если умеет, как жук, прорываться сквозь землю, то блестящий панцирь станет всего лишь матовым, шероховатым. В самом крайнем случае, если прорывается и через острые камни, слегка поцарапает, но эти зарубины говорят, что бывал в драках посерьезнее.
Барвинок со страхом понимала, что хотя плечи совсем узкие, но это для движения под землей, пробивая норы, а так зверь чудовищно силен, такое чувствовалось в каждом движении, а сейчас он и мертвый выглядит пугающе.
— Прости, — сказала она с раскаянием, — это я виновата!
Волхв отмахнулся.
— Пустяки. Нормально.
— Я сглупила, — сказала она.
Он поморщился.
— Стоит ли говорить очевидное? Я же говорю, все нормально.
Она спросила настороженно:
— Что нормально? Что сглупила?
— Ну да, — ответил он мирно. — А как же иначе?
— Нормально, что сглупила?
— Я же сказал.
Она зыркнула исподлобья.
— Почему?
Он сдвинул плечами.
— Ну… ты же красивая. Вот у тебя глаза… ага… и губы. И вообще… есть на что посмотреть.
Она невольно подала плечи вперед, стараясь спрятать грудь или хотя бы сделать это место незаметным. Подружки, у которых грудь росла быстрее, а у некоторых сразу наметилась не грудь, а вымя, мечта мужчин, дразнили ее с детства, а тут еще этот…
— Дурак ты, — сказала она сердито. — Ничего не понимаешь.
Он пробормотал:
— Может быть, я тоже не понимаю, а только чувствую?.. Задним умом?… Не-е-ет, все-таки предпочитаю понимать. И стремлюсь не к тому, чтобы меня всякий понимал, а к тому, чтобы нельзя было не понять.
— Ах-ах, — сказала она саркастически. — Это ты такой необыкновенный?
— Да, конечно, — ответил он, но не гордо, а со вздохом. — Но не огорчаюсь, если люди меня не понимают. Горюю, если не понимаю людей я.
Она наморщила лоб, стараясь понять, где же он ее уел, не может быть, чтобы не постарался куснуть или ущипнуть, она бы на его месте обязательно, явно где-то острая шпилька…
— Зануда ты необыкновенный, — согласилась она. — Кто будет спорить, сама тому плюну в рожу.
— Нехорошо, — обронил он.
— Что?
— Плевать в рожу, — сказал он с укором. — Это же лицо! Некрасиво. А еще женщина.
Она пробормотала раздраженно:
— Да не собираюсь я плевать! Что я, совсем?.. Так говорится.
Он скорбно вздохнул.
— Плохо говорится. Надо, надо язык менять.
Она раскрыла рот для нового ехидства, да кем он себя возомнил, но волхв замер на полушаге с поднятой в воздухе ногой, прислушался и, пригнувшись, шагнул в сторону.
Там идет невысокая гряда, похожая на окаменевший гребень огромной рассерженной ящерицы, волхв присел за ней и осторожно выглянул.
Барвинок, все еще сердитая, приблизилась, стараясь не топать, а то у этого чудовища шаги получаются оскорбительно легкие и бесшумные, а у нее — как у плохо подкованного коня.
В паре сотен шагов среди зелени приземистой травы чернеют ямы с валиками выброшенной наружу земли. Трое существ, ростом с человека, но толстых и покрытых плотной, как у кротов, шерстью, стоят, осматриваясь и нюхая воздух.
Из нор вылезли еще двое, эти сразу пошли на четвереньках вокруг, щупали и нюхали землю, Барвинок замерла в ужасе, один начал сдвигаться в их сторону. Голова и плечи блестят, словно из металла, но дальше шерсть, тугие мышцы под нею перекатываются, как неспешные волны.
Олег нахмурился и потащил из-за плеча лук. Барвинок нервно поглядывала, как он накладывает стрелу на тетиву, но одно из дальних чудовищ пронзительно свистнуло, все остановились и повернули к нему морды.
Монстр буквально водил по земле мордой. Остальные подбежали к нему, тоже рухнули на четвереньки. До Барвинок донесся скрежет, который даже она расценила как крик радости.
— Они напали на наш след!
— Не на наш, — ответил он негромко.
— Как это?
— Я поменял свою обувь, — объяснил он, — с одним из тех гробокопателей.
— Но я не меняла!
— Я твою потер листьями полыни, — сказал он. — Все запахи отобьет.
Она поморщилась.
— То-то так гадко пахнет…
— Гадко? — удивился он. — А в столице модницы за большие деньги перекупают такой отвар… Странно.
Она принюхалась снова. Что-то не припоминает, чтобы волхв отлучался тереть какой-то гадостью ее башмачки, ну да ладно, не первый раз темнит и недоговаривает.
— Тогда пострадает Климандр?
Он покачал головой.
— Нет, эти подземные звери полезут в ущелье. Может быть, их там тоже побьет или завалит в ловушках… Климандр в безопасности, не бойся. Если кто и кинется следом, то еще издали увидит, что не тот, сразу же повернет обратно. Им надо спешить, эти существа недолговечны.
— Так это… — прошептала она в страхе.
— Ну-ну, договаривай, — подбодрил он.
— …и есть жуткие подземные волки, которыми нас пугают в детстве?
— Они, — буркнул он. — Если бы не их дороговизна и короткий срок жизни, вызывающие их стали бы властелинами мира. Правда, таких властелинов было бы много… Так что ничего бы не изменилось, увы. Разве что войны стали бы злее. Ладно, пойдем.
Она охнула:
— Но они еще не…
Глава 2
Она прервала себя на полуслове. Люди-жуки, взяв след, ныряли в землю, словно в вязкое болото. Она различила, что их тела трясутся мелко-мелко и земля расступается, пропускает их в свои недра.
Олег вернулся к коням, успокаивающе похлопал своего по шее, тот сразу же перестал пугливо прядать ушами, даже лошадка Барвинок вздохнула с облегчением и с укором посмотрела на припоздавшую хозяйку.
— Все, — сказал он с досадой. — Поехали! Что-то я совсем ползу с такой спутницей… Прибить, что ли, чтоб всем было хорошо?
— Кому это всем? — спросила она сердито. — Тебе уж точно не будет хорошо!
— Почему?
— Ты ж говорил, что у тебя есть эта… как ее… совесть!
Он легко вскочил на коня и уже с седла ответил задумчиво:
— Как раз она и говорит, что прибить пора, пора…
Голос его прозвучал очень серьезно, она насторожилась, волхв шутить не умеет, а в этих словах есть и другой затаенный смысл, который она должна понять недвусмысленно…
— Почему пора? — прощебетала она и улыбнулась как можно невиннее.
— Потому что с каждым днем ты сильнее, — объяснил он и спросил: — Едешь или остаешься?
Она поспешно вскарабкалась в седло, по спине как будто водят куском льда, а глаза волхва неспроста такие серьезные и загадочные. Однако он ничего больше не сказал, усмехнулся коротко и пустил коня от дерева прямо, спокойно, совершенно не обращая внимания на близость земляных волков.
Барвинок крикнула вдогонку:
— Сейчас увидят и вылезут!
— Не увидят, — ответил Олег равнодушно.
— Почему?
— У кротов глаза слабые, — буркнул он.
— Это не кроты!
— У червей и вовсе нет, — отпарировал он. — Вообще-то под землей глаза не нужны.
Она хотела спросить, при чем тут жизнь под землей, если эти звери созданы колдуном, но Олег уже пригнулся к конской гриве, посылая его в галоп, а если не догнать, то, как он предупредил в самом начале, нянчиться не будет, она останется одна.
Его конь даже накренился набок, делая резкий разворот в сторону леса, она крикнула торопливо:
— Это удлинит дорогу!
— А ты как хотела? — спросил он через плечо.
— Вон дорога по равнине!
— А землеволки? — спросил он без всякого ехидства.
Она посмотрела с недоверием.
— А что они… Ах, не смогут через лес?
— Смогут, — ответил он, — но намного медленнее. Им проще под самой поверхностью, лишь бы свет не жег их глаза и шкуры, а в лесу корни идут глубоко. Да и не трава же, корни дуба не прорвать, надо грызть, а оно им надо?.. Так что обойдут.
— И на время потеряют след! — сказала она с энтузиазмом. — Олег, а ты, оказывается, умный!
Он посмотрел с недоверием, в самом ли деле восхитилась или же каким-то образом хитро обругала. Подумав, решил, что все-таки обругала, потому что если это вот для нее признак ума, то ничего другого умного в нем не заметила. А он горы бисера рассыпал и расшвыривал, вещал о звездах, о строении мира, о черепахе, на которой земля, о Мировом Дереве, о сходящих днем на землю звездах в облике красивых женщин, что вообще-то такая же брехня, как и Мировое Дерево или мировая черепаха в бескрайнем океане…
Деревья надвинулись и пошли навстречу, быстро исчезая за спиной. Барвинок с облегчением замечала толстые могучие корни, выползающие наверх, бугрящие толстый слой мха, под землей такие же крепкие, прочные, у одних деревьев широко расходятся под поверхностью, у других уходят на большую глубину, спасут, защитят, устроив для подземных хищников настоящие стены…
— Ты от своего не отступишься? — спросила она. Ему голос ее показался странным, но смолчал, а она, не дождавшись ответа, повторила: — Не отступишь, не свернешь, не откажешься…
Он буркнул:
— Только сейчас поняла?
— Убей колдуна, — проговорила она тем же странным голосом, — но… не уничтожай воду!
Он в удивлении оглянулся.
— Почему?
— Тебя проклянут все!
Он наморщил нос.
— Ты это уже говорила. Это ты так обо мне заботишься?.. Или об этих «всех»?
Она крикнула разозленно:
— Да на что ты мне сдался! Но ты отнимаешь у людей надежду, неужели не понял? Жизнь тяжела… а у кого не тяжела, то сера и беспросветна.
Ее конь мчится рядом, Олег покосился на нее с удивлением. Хорошенькая куколка, потому, когда раскрывает хорошенький ротик, ожидаешь услышать сладкое пение или сладкое щебетание, но когда слова идут резкие и вроде бы с каким-то непонятным смыслом, то смотришь больше с удивлением, как на говорящую козу, чем вслушиваешься в звуки.
— Ты права, — сказал он, — мечтает. Ну и что?
— У тебя есть хоть капля жалости к людям?
Он буркнул:
— Чаще детей порют заботливые родители, чем те, которым на них наплевать.
— Но это взрослые люди!
— Взрослые тоже… должны.
— Что?
Он подумал и ответил веско:
— Все. До конца жизни. Без отдыха!
Она сжала повод в кулачках, но промолчала. Когда пошел сосновый лес, Олег забеспокоился, поторопил коня, что и так шел крупной рысью. Барвинок сжалась в комок, у сосен корни расположены очень близко к поверхности, и потому ветер часто валит даже гигантские деревья, тогда выворотни образуют целые стены из корней…
Но за соснами снова пошел дубравник, у нее отлегло от сердца. Чтобы добраться до сосен, надо сперва преодолеть стену из толстых корней дуба, что уходят чуть ли не до середины земли в поисках подземных вод и потому так часто выводят наружу роднички.
Высоко над лесом прокатился гром, дождь посыпался яркий и блестящий, будто с неба падает жемчуг, а солнце просвечивает все капли насквозь. Они не успели промокнуть, как жаркое солнце все высушило, только воздух долго оставался горячим и влажным, как в бане.
По дороге попалось громадное черное зеркало лесного озера, что решило превратиться в болотце и уже с берегов начало затягиваться ряской и тиной.
Наконец деревья расступились, кони с удовольствием выметнулись на простор заросшей пожухлой травой степи. Узкая извилистая дорога, что опасливо обходит лес, где могут быть звери и разбойники, выпрямилась и пошла красиво и уверенно. На горизонте проступили синие вершины гор, настолько призрачные, что кажутся тающими облачками.
Она догнала волхва и пустила коня рядом.
— Магия, — заговорила она настойчиво, — это дар… это счастье!.. Нельзя отказываться от счастья.
— Это проклятие, а не дар, — возразил он. — Если бы уничтожал только слабых и дураков, кто бы спорил? Но и сильные… увы, удержаться не могут.
— Может быть, — предположила она, — недостаточно сильные?
Он покачал головой.
— Нет, сильные тоже… не совсем сильные. Потому магия должна быть уничтожена. Вообще. Вся. Чтобы не было соблазна. Все только трудом! И тогда дураки, что трудиться не любят, останутся на дне. У подножья великой горы.
Она сказала с сомнением:
— Считаешь, среди умных, которые с тобой заберутся на вершину горы, не будет злых, несправедливых? Загребущих и жаждущих захватить власть над миром?
Олег ответил недовольно:
— Ищешь средства, чтобы все и сразу? Такое не смогли даже боги. Сегодня покончим с магией. Завтра будем думать, как связать руки… или отсечь от вершины нехороших умных. А пока…
Она вскрикнула и натянула повод. Им навстречу по земле несется холмик, словно земля не твердое и незыблемое, к чему привыкли, а туго натянутое полотно, по которому снизу ведут большой толстой палкой.