Она вскрикнула и натянула повод. Им навстречу по земле несется холмик, словно земля не твердое и незыблемое, к чему привыкли, а туго натянутое полотно, по которому снизу ведут большой толстой палкой.
— В сторону! — крикнул Олег. — Вон за те камни!
Она послушно повернула лошадку в сторону от дороги, там у обочины громадные валуны. За спиной был треск, шелест, шипение. Она оглянулась в страхе.
Олег соскочил с коня, тот в испуге отбежал, а к волхву быстро приблизился тот земляной холмик, вырос, и, прорывая почву, поднялся громадный человек-крот. Комья земли отваливались от его тела, обнажая блестящий гладкий панцирь головогруди и мохнатое черное тело ниже. Он отряхнулся всем телом, как пес, плотное тело заблестело во влажном воздухе, начал оглядываться, еще не видя добычу.
Справа поднялись еще два холмика, расширились и, прорвав травяной покров, поднялись два чудовища, одного Барвинок узнала: тот, что тогда появился первым и нюхал землю.
Все трое бросились на Олега, он сказал что-то злое и перехватил посох двумя руками. Первый чуть опередил остальных, Олег ударил его в лицо тупым концом, как копьем, тут же пригнулся и ударил оставшихся по ногам. Она не поверила глазам, тяжелые грузные монстры упали, как подкошенные. Первый подхватился и прыгнул на волхва, но кулак Олега встретил его на полпути и отшвырнул снова.
Отступив, он дрался уже посохом, вращая его с такой скоростью, что она опять видела только смазанные круги, словно крылья летящей мухи. Посох стучал громко и сухо, будто Олег бил по дереву.
Двигаясь быстро, он уклонялся от ударов и, хватая кого за руку-лапу, кого за плечо, а то и вовсе за голову, с силой толкал друг на друга, сталкивал лбами, сбивал с ног, давал подножки. Когда он так дрался в корчме, то многие просто не поднимались, а здесь все тут же вскакивали и бросались на него снова.
Она видела, что его удары становятся все сильнее, вообще начинает серчать, но другой бы вообще пришел в ярость, а этот странный человек всего лишь добавил мощи в и без того сокрушительные удары.
Наконец она услышала треск: кулак Олега впервые проломил прочный хитин. Она не видела, куда и кому досталось, все двигаются слишком быстро.
Монстры падали и поднимались уже с большим трудом, но продолжали сжимать вокруг него кольцо. Однако и волхв уже пришел в бешенство, она видела его безумные глаза, в движениях появилась та звериная гибкость и даже красота, которой так гордятся воины.
Он бил жестоко, свирепо, наслаждаясь треском проламываемого хитина, упавших протыкал острым концом посоха и даже поворачивал там в ране, заставляя корчиться в агонии. Последний отступил, поспешно начал зарываться в землю, Олег ударил в него, как копьем, вытащил, словно рыбу на остроге, и с силой швырнул о землю.
Посох от последнего усилия переломился, зверь с оставшимся в груди обломком ударился и бессильно распластал лапы. Из широкой раны, огибая застрявшее древко, толчками полилась прозрачная жидкость.
Барвинок ошалело оглядывалась, все пятеро зверей распростерты на земле, кто уже убит, кто умирает, солнце холодно блестит на плотных доспехах, все выглядят так, словно попали под катящиеся со стены замка бревна.
Она сказала торопливо:
— Я сейчас поймаю твоего коня!
Он в раздражении отбросил обломок посоха.
— Зачем?
— Надо бежать, — выпалила она. — Колдун пришлет еще!
— Уже прислал, — ответил он сухо. — Если бы мог, прислал бы больше.
— Здесь других нет?
— Здесь нет, — сообщил он, — но там будет намного больше.
Он повернулся к убежавшему коню, оглушительно свистнул. Конь встал на дыбы, потряс головой, словно протестуя, но все же прибежал быстро и с услужливой покорностью.
Олег вспрыгнул в седло, сказал нетерпеливо:
— Поехали! У них нет ничего такого, что стоило бы забрать.
Она ощутила, как жар опалил лицо.
— Ты думал, буду обшаривать трупы? Да ни за что!
— Зря, — сказал он бесстрастно. — Бывают интересные вещи.
Он наклонился к обломку посоха, но не стал выдергивать из груди поверженного, подхватил с самой земли навершие, быстро выломал пылающий рубин и сунул за пазуху. Барвинок все еще осматривалась, слишком все произошло неожиданно и быстро, а волхв по-разбойничьи свистнул и пустил коня вскачь.
Они снова неслись в сторону далекого леса, как можно быстрее пересекая открытое пространство. Сухая трава трещала, превращаясь в пыль, будто стоит так тысячи лет, земля звенит, как прожаренные на солнце доски, воздух горячий и такой невесомый, что почти не чувствуется даже на большой скорости.
Волхв, как она поняла, пытается убить двух зайцев: и дорогу сокращает, и засад на дороге надо избежать, все правильно, только неудобно…
На полдороге попался странный мост: древний, из массивных глыб, злобно выгнувший спину горбом, да так и застывший, словно в недоумении, а где же река, почему он здесь, куда делась…
Даже Барвинок ощутила дыхание древних времен, когда-то здесь в самом деле текла река, но теперь шумят ветками деревья-великаны, задевающие вершинками облака, и даже от русла, где беспечно бежала вода, не осталось и следа.
Волхв часто посматривал на небо, наконец потрепал коня по шее и сказал с сожалением:
— Не успеваем. Придется заночевать здесь.
Она возразила, скрывая радость:
— В эти дни луна светит ярко! Может быть, если до города близко, поедем и ночью?
— Лес подступает к самому городу, — сказал он хмуро. — Здесь даже днем бывает темно. Но дело не в этом. Как я уже говорил, маги создают тварей, чтобы служили, а потом разочаровываются и прогоняют. В этом городе живет еще один маг, и поэтому в окрестностях города этих монстров особенно много.
— Но ты же их побьешь?
— Не тогда, — возразил он сухо, — когда он соберет всех и бросит на меня разом.
Она сказала с издевкой:
— Ну хоть чего-то да боишься! А то я уже думала…
— Думать вредно, — сказал он с холодком в голосе. — Морщины появятся.
Она зябко повела плечами.
— Ну, если морщины… Тогда да, ладно. Я могу в седле провести и всю ночь.
— Всю ночь не потребовалось бы, — произнес он. — Черный Маг уже близко. Но не успеваем.
Тьма в самом деле сгущалась с каждым шагом. Барвинок начала тихонько паниковать, но волхв звериным чутьем отыскал совсем рядом полянку, моментально развел костер, яркий свет оттеснил тьму, и Барвинок сразу ощутила в который раз, что за той чертой — грозный и враждебный мир.
Олег ломал ветви и бросал в огонь, а она, помня, что первая обязанность женщины — кормить мужчин, выкладывала из мешка съестные припасы. Подивилась, что почти не уменьшились, волхв в самом деле запаслив, даже соль припасена в отдельном узелке.
Олег посмотрел с ленивым одобрением, женщина всегда хорошо выглядит, когда готовится кормить мужчину. И щечки алеют, и глазки блестят, и вообще вся такая домашняя и теплая, такая вроде бы не укусит, не боднет, не лягнет, не поцарапает…
— Ты уверен, — спросила она, — что сможешь без своего посоха? Как мог переломиться? Мне казалось, он был крепче железного!
— Да, — согласился Олег, — служил верно.
— Ты без него сможешь?
Он повел плечами.
— При чем здесь посох? Есть лук, есть острый нож… Да и вообще есть я.
— Ну, — протянула она, — главное, ты…
— Главное, — согласился он. — А как иначе?
— А ты мог бы не бахвалиться?
Он подумал, покачал головой.
— Не мог бы.
— Почему?
— Откуда мне знать, где я бахвалюсь?
Глава 3
Желтый, а временами вообще бесцветный, словно призрачный, огонь костра превратился в ночной: красный, пурпурный, ощутимо тяжелый и вещественный, в сумрачном воздухе бесшумно проносятся летучие мыши, Барвинок чувствовала их только по дуновению воздуха, когда они пролетают слишком близко, стремясь получше рассмотреть ее, удивительную гостью их мира.
Далекие горы вечером принимают странный синеватый облик, тени между ними фиолетовые, лиловые, потом плавно переходят в черные и сливаются с ночным небом, где зажигаются холодные звезды.
На этот раз она легла с ним рядом, с той стороны костра неуютно и страшно, Олег кивнул, еще бы спорил, гад, но скрывает ликование, это же видно, а ночью вроде бы во сне подгребет ее ближе, да так, что она пискнет и не сможет брыкаться…
Волхв в самом деле сразу же положил на нее руку, от ладони пошло такое уютное тепло, что сон пришел моментально. Очнулась от негромкого шарканья или чирканья, чувствуя все еще надежное мужское тепло и защищенность.
Она лежит у полного красных угольев костра одна, уже рассвело, птички проснулись и мило чирикают, а волхв сидит на пне, сгорбившись, одна рука неподвижна, судя по плечу, другая мерно и ритмично двигается.
Приподняв голову, она всмотрелась непонимающе. У волхва в одной руке новенький посох, другой срезает ножом мельчайшие, как опилки, стружки. Дерево скрипит и сопротивляется, будто не дерево, а топор под точильным камнем.
— Ты что, — спросила она разочарованно, — так быстро нашел замену?
— Нашел, — ответил он.
— Здорово, — сказала она. — Просто поверить не могу! Волшебные посохи так быстро не получаются!
Он скривился.
— Ты умелец по этим штукам? А где у тебя свой?
— Я не умелец, — возразила она. — Но это и так всем понятно!
— Мне, — сказал он, — непонятно. Я вот смотрю и вдруг вижу подходящее деревцо… Да, редкое, верно. Но раз попалось, я что, дурак — отказаться?
Она вздохнула.
— А насчет того, что дуракам везет?
Он довольно усмехнулся.
— Это еще лучше.
— Почему?
— Значит, счастливый я, — объяснил он снисходительно. — Человеку, как ты твердишь, надо счастья хоть малость. Как компенсацию за те несчастья, что посылает.
Она мгновенно ощетинилась.
— А я и не просила меня спасать!
Он поднял голову, некоторое время смотрел с недоумением.
— А ты при чем?
Она сказала язвительно:
— А на что ты намекал?
— Ни на что, — ответил он равнодушно. — Просто сказал о сути. А тебе бы неплохо поверить, что не всегда все думают только о тебе.
Она ощутила, что он прав, говорил почему-то вовсе не о ней, дурак какой-то, стало еще обиднее, захотелось зареветь, размазывая слезы по щекам, чтобы ему стало стыдно, но вдруг не станет, а начнет злорадствовать, мужчины непредсказуемы, лучше мило улыбнуться и щебетать, щебетать, щебетать, это им никогда не надоедает, потому что не слушают.
— Хорошо в лесу, — сказала она и улыбнулась.
— Неплохо, — согласился он. — Только бы костер не жечь, на земле не спать… а еще чтоб муравьи не щекотали.
Она возразила бодро:
— Ты хочешь много, неженка! Уже поел?
— Тебя ждал.
— Смотрите, какой деликатный… К дождю, наверное.
Он поднялся и повертел посох, а она торопливо раскладывала остатки вчерашней еды. Странное ощущение, что, когда убирала, вроде бы поменьше было. Почему так кажется, подумать не успела, волхв машет своим орудием быстро, очень быстро, не старается делать красиво, как обычно выпендриваются мужчины, но все равно получается жутко зрелищно, страшновато, жестоко даже, нет танца с оружием, чем обычно грешат мужчины, влюбленные в свои мечи, топоры, копья и прочее колюще-режущее.
Прямо из вихря движений, после которого вроде бы должен высунуть язык от изнеможения, он разом застыл, посмотрел на посох и сказал буднично:
— Неплохо. Разницы нет.
— Так не бывает, — возразила она. — Ничего не бывает одинаковым!
— Как не бывает? — спросил он мирно. — Бывает.
Ей почудилась недоговоренность, тут же решила, что имеет в виду ту расхожую глупость, что все женщины одинаковы, но и не скажешь, тут же вывернется, он такого не говорил, хитромордый, все рыжие — хитрые, а он так вообще жук, каких поискать…
— Долго жрешь, — сказал он. — Желудок больной?
— У меня ничего не болит, — подчеркнула она, — а вот у тебя, если будешь такое брякать, кое-что заболит.
— Что?
— А по чему попаду!
Он усмехнулся.
— Ладно, пора. Хотя что-то у меня гадкое предчувствие…
Она сказала быстро:
— А на что ты надеялся? Он знает, придешь. И принимает меры. Выдвинутые вперед засады — цветочки.
— Я бы обошелся без ягодок, — проворчал он. — Ладно, что будет, то будет. Не сворачивать же…
Она посмотрела искоса. Большинство мужчин, даже изображающих перед женщинами героев, наверняка свернули бы, а то и отступили, отказались от такой опасной затеи. А этот слишком по-мужски туп, чтобы сворачивать, в мужчинах слишком много все-таки от быков, даже если они совсем не воины.
— Если он ждет, — проговорила она совсем вроде бы не дрожащим голосом, — а еще сильнее тебя, как ты говоришь… то на что ты надеешься?
— Не знаю, — проворчал он. — Но его остановить надо. Иначе цивилизация обречена.
— Ах-ах, — сказала она едко, пусть лучше слышит иронию, чем страх. — Какие благородные слова!
Он сдвинул плечами.
— Что делать. В мире, когда все только о своем кошельке, кто-то должен и обо всех?
— Это обязательно ты?
Он снова пожал плечами, и хотя этот жест вовсе не связан с тем, какая она хорошенькая, ей нравилось смотреть, как медленно оживают и чуть-чуть сдвигаются эти живые скалы, слегка вздымая при этом и пласты грудных мышц.
— Если бы этим занимались другие, — пробормотал он, — я бы с удовольствием сидел и смотрел на них. А еще и говорил бы, что не так, не то, можно изящнее…
Она подумала, покачала головой.
— Нет, это был бы уже не ты. Даже мне видно, что такие так не могут. Но ты уверен, что колдун не прихлопнет нас, как только увидит?
Она посмотрел на нее внимательно:
— А ты права. Надо, чтоб не увидел.
Она на всякий случай мило и победно улыбнулась, она такая, замечательная, и вообще права всегда, а сама поспешно думала в полнейшем смятении, где же это она сказала такое, что убедило этого твердоголового в ее великой мудрости.
Лес стал реже, дорога пошла вниз, стволы расступились, и в открывшейся долине распахнулся огромный город, разрезанный надвое рекой.
С первого взгляда это все можно принять за огромный разросшийся сад, где поселились люди и выстроили дома с высокими острыми кровлями, только на другом берегу выступает над зеленью деревьев громада каменной башни да у самой воды, свободной от деревьев, угрюмо теснятся склады. Река судоходна для больших тяжелых барж и крупных кораблей.
Олег ехал молчаливый и погруженный в тяжелые думы, именно тяжелые, видно по нему, и вообще он тяжелый человек, как Барвинок решила уже давно.
Еще у городских ворот оба ощутили аромат оливкового масла, что вскоре превратился в смрад: в ближних домах жарят дешевую рыбу, пахнет кровью, ветер со стороны скотобойни, стадо коров прямо на дороге насторожилось и уперлось в землю копытами, не желая заходить в такой опасный город.
Зато масса овец, одинаковых, будто пирожки из одной формочки, втискивается с азартом, теснится, не оставляя зазора даже в палец. Барвинок хотела переждать, но волхв пустил коня прямо через это волнующееся море и, чудо, сумел пробиться так легко, словно ехал через высокую траву.
По ту сторону ворот сразу же лавки, тут лучшие места, всякий гость проходит мимо, колодец с воротом, дальше двухэтажный дом с понятным всем рисунком лавки и ложки.
Чувствовалось, что город по каким-то причинам переживает тяжелые времена, и люди показались ей мрачными, угрюмыми, скупыми и очень недобрыми.
На перекрестке их встретила целая группа крепких мужчин с решительными голодными лицами. Впереди, выступив на шаг, держался невысокий, но очень жилистый мужчина, с темными волосами и дочерна загорелым лицом.
Его глаза, черные и блестящие, как у большой птицы, уставились на незнакомцев с откровенной враждебностью.
— Кто такие? — спросил он требовательно. — Зачем прибыли?
Она хотела ответить резкостью, явно же это не городская стража, но Олег придержал ее за руку и сказал мирно:
— Просто едем мимо и дальше. Пообедаем здесь, заночуем… а утром отправимся дальше.
Мужчина сказал без малейших колебаний:
— День только начался. Вы можете дойти до Семитополья, это еще один город по этой же дороге.
— Далековато, — заметил Олег.
Мужчина сказал раздраженно:
— Заночуете в поле! Сейчас лето, ночи теплые.
— Хорошая мысль, — одобрил Олег. — Мы обдумаем. Но пообедать в вашем городе можно?
Его конь повернул голову и посмотрел на чересчур вежливого хозяина с большим удивлением. Один из мужчин за спиной их вожака пробасил:
— Пообедать можно.
— Даже выпить, — сказал второй. — Но больше лучше не задерживаться.
Олег ответил с поклоном:
— Благодарю. Где у вас тут лучше всего кормят?
Вожак сказал с раздражением:
— Сверните налево, там в конце улицы постоялый двор Мизгиря, у него же и корчма самая надежная. К вечеру мы заглянем и туда. Надеюсь, вас там уже не будет.
Олег ответил мирно:
— Я тоже надеюсь.
Барвинок вся кипела, когда он спокойно, будто разговор шел о погоде, пустил коня дальше по улице. Когда удалились достаточно далеко, она прошипела:
— Что, струсил?
Он спросил с удивлением:
— А что, надо было?
— Набить им всем морды! — выпалила она. — Они же трусы. Ты сам видел! Хорохорятся, а дать одному в зубы — разбегутся!
Он пробормотал:
— В зубы… за что? Они чем-то напуганы. Потому и боятся чужаков. Ты видела их лица.
— Или не хотят делиться, — возразила она. — Возможно, уже услышали, что где-то близко закопаны несметные сокровища! И хотят быть не только первыми, но и единственными.