Она поспешно расслабила мордочку, даже заулыбалась, чтобы не дать ей отвисать, как у зрелой женщины.
— У тебя на все свое мнение?
— У меня свое мнение, — согласился он. — А на все или нет… какая разница? И вообще…. Мне кажется, ты так упорно набиваешься ко мне в постель, что когда-то сумеешь сломить мое отчаянное сопротивление.
Она охнула, застыла с набранным в грудь для вопля воздухом.
— Я?
Он кивнул.
— Ты. Других тут нет.
— А ты бы хотел других, гад?
Он развел руками и умолк, в глазах смятение, не умеет вот так по-женски легко перепрыгивать с предмета на предмет, а прет к цели, как допотопное чудовище, сдвигая на своем пути даже горы.
— Других нет, — повторил он тупо, — значит, и говорить о них не стоит. А от тебя пока что отбиваюсь.
Она возопила:
— Это ты отбиваешься?
— Я, — подтвердил он, глаза его смотрели честно, а голос звучал искренне, — но мое сопротивление, увы, все слабеет…
— Ах, — сказала она ядовито, — еще и увы? Да кем ты, гад полосатый, себя возомнил?
Он вытер руки о полотенце и поднялся.
— Тем, кто сейчас пойдет дальше.
— Гад, — сказала она с чувством и тоже встала. — Нам еще компот собирались принести.
— Не люблю из диких груш, — ответил он. — Да и вообще… сколько в тебя влазит?
— Сколько надо, — отрезала она, — столько и влазит!
И, закинув гордо голову, пошла через поляну между хижинами. Олег криво улыбнулся. Местные на него смотрели с ожиданием, он покачал головой, воздел очи к небу и вздохнул. Счастлив бы с ними за правое дело, но женщина, как видите, требует идти в другую сторону и добывать ей чешую дракона на брошки…
Дорога через лес показалась ей бесконечной. Волхв двигался все так же ровно и мерно, словно не человек, а деревянный бычок по столешнице, что идет, качается, вздыхает на ходу, но то бычок, а она идет за быком, бычищем, что ломится напролом, мог бы и деревья ломать… наверное, а она скользит за ним, как легкая тень, но устала, как красивая лошадка, везущая в гору тяжело нагруженную телегу.
Деревья расступились прямо перед городской стеной, так ей показалось, местным совсем недалеко ездить за дровами и строевым лесом.
Она подумала с облегчением, что из лесу вышли как раз вовремя, на землю уже пал печальный сумрак, закат слабый и безжизненный, словно напуган чем-то, облака неопрятные и мутные застыли на месте, предпочитая дождаться утра, чем рисковать передвигаться ночью.
Город уже почему-то спит, словно привык ложиться с курами, или у людей здесь птичья слепота, когда в гнезда нужно укладываться на закате, однако ей показалось, что даже дома только прикидываются спящими, а сами следят за ними темными окнами, провожают взглядами. Неладное в городе, все чего-то страшатся, но она чувствовала, что спрашивать бесполезно.
Городские ворота заперты, Олег подошел к калитке в стороженной башенке, долго стучал, что-то объяснял, Барвинок уже и не верила, что их впустят, но вскоре он помахал ей рукой:
— Пойдем! Везде, как видишь, отыскиваются добрые люди…
Она проскользнула за ним, в караульном помещении трое угрюмых стражников, ее провожали жадными глазами.
Когда они вышли с той стороны и пошли по городской улице, Барвинок спросила живо:
— И во сколько тебе обошлась их доброта?
Он посмотрел в удивлении:
— Ты о чем?
— Сколько ты им заплатил?
Он отмахнулся:
— Вот ты о чем… Да нисколько.
Она спросила недоверчиво:
— Что, вот так взяли и пропустили?
Он сказал задумчиво:
— Ну, не сразу… Я объяснил, что ты настаиваешь на теплой постели на хорошем постоялом дворе, а у костра в лесу тебе не совсем уютно… Они посмотрели на тебя и согласились, что такая красивая, конечно, достойна теплой постели…
Она охнула, остановилась и вперила в него убийственный взгляд:
— Что? Ты так и сказал, свинья?
Он удивился:
— А что не так? Что ты достойна спать в теплой постели? Или не понравилось, что и они считают тебя красивой?
Она спросила невольно:
— Они? А кто еще?
— Я, — ответил он. — Разве я не говорил?
— Говорил, — подтвердила она сердито, — но ты должен говорить это чаще!
— Насколько чаще?
— Чем чаще, — рассудила она, — тем лучше. Но мне не нравятся ваши мужские намеки… Знаю-знаю, ничего прямо не было сказано, да ты все равно бы вывернулся, но лучше слушать твои занудности о высоком, чем намеки на постельное…
Улицы темные, однако он умело сворачивал, словно знал этот город вдоль и поперек, в одном месте сказал шепотом:
— Стой. Я отлучусь ненадолго. Жди меня здесь.
Она сказала быстро:
— Я пойду с тобой!
— Нет, — отрезал он.
Она запротестовала:
— Но я всегда ходила с тобой!
— Да? — переспросил он. — А мне почему-то чудится, что ты пару дней тому или чуть больше рухнула с дуба мне на руки.
Она прикусила губу, он смотрит насмешливо, но глаза очень серьезные. В груди предостерегающе тукнуло, сейчас решается очень важное, а умная женщина знает, когда уступить, чтобы потом одержать полную победу, и она сказала очень смиренно:
— Как скажешь. Я буду тебя ждать здесь.
Он кивнул, голос прозвучал несколько удивленно:
— Я задержусь ненадолго.
— Ничего-ничего, — заверила она. — Не торопись, делай все хорошо! Я подожду, обо мне не беспокойся.
— Гм, — сказал он озадаченно, похоже, ожидал другую реакцию, — ладно, я все равно постараюсь побыстрее.
Она мило улыбнулась, стараясь не показывать сильнейшее разочарование. За все время, когда она ходила за ним хвостиком, он ничего от нее не скрывал, но теперь выходит, что скрывать было нечего, а сейчас, когда вот да, хороший щелчок по ее носу и еще больший — по самолюбию. Не забывайся, ты еще не оседлала этого дикого зверя.
В тишине прошмыгнула собака, большая и страшная, но увидела застывшую женщину, шарахнулась в испуге и умчалась со сдавленным воем так, что, будь впереди стена, расшиблась бы насмерть.
Какой-то странный город, мелькнула мысль. Словно даже дома ждут каких-то неприятностей, которых ну никак не избежать, что всех наполняет особой тревогой и унынием. И слишком тихо, будто все позапирали ставни и делают вид, что их нет вовсе…
Она чувствовала, что простояла так целую вечность. Волхв то ли испытывает ее, то ли попросту бросил, мало ли у него своих дел, и так удивительно, что берет ее с собой, она же только помеха — и сама это видит…
Он появился неожиданно, когда она совсем измаялась, словно чувствовал, как лопается ее терпение, а сомнения начинают разрывать пополам.
— Не спишь? — послышался голос из темноты. — Пойдем отсюда.
— Все успел? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал беспечно и даже щебечуще.
— Да, — ответил он, — все даже лучше, чем ожидал.
— Это потому, — рассудила она, — что ты всегда ждешь худшего! Не знаю, кто тебя так обижал, что ты не веришь в доброе?
Он не ответил, шел быстро, она едва успевала, глаза хоть и привыкли к ночному свету, но то и дело стараются обмануть, показывают ямку там, где ее нет, а на ровном месте прячут кочку…
Далеко послышались крики, лязг оружия, остервенелые вопли, донеслась ругань, стоны и снова непрекращающийся лязг, звон и стук железа по деревянным щитам.
Олег прислушался, лицо стало брезгливым, будто вступил в коровью лепешку.
— Муравьи хоть ночью не дерутся, — буркнул он, в голосе чувствовалось предельное презрение к роду человеческому. — А эти…
— Если за свои законные права, — сказала она твердо, — можно и ночью! Может быть, это люди свергнутого короля!
Он хмыкнул.
— Ну, за свои законные…
— Да, законные!
— А кто эти законы установил?
Она сказала с достоинством:
— Ну, знаешь ли! Кому нужно, тот и установил!
— Вот именно, — согласился он хмуро. — Короли и установили. Для себя. Все остальные пусть идут лесом.
Она огрызнулась:
— Любые законы лучше, чем беззаконие!
— Здесь ты права, — согласился он неожиданно. — Молодец, запомнила чьи-то умные слова.
— Это мои слова, — заявила она с превеликим чувством достоинства. — Это я так сказала!
Он оглянулся. Свет падает на волосы, лицо в тени, только глаза горят странным огнем, как у лесного зверя.
— Да?.. Ишь, и ты вроде человека… Жаль только, что законы устанавливают люди. Вот победят эти, что свергают королей, и установят свои! Я вот, если бы не люди…
— Этого никогда не было! — возразила она.
Он подумал, кивнул.
— Значит, надо, чтоб стало.
От его облика повеяло такой несокрушимой волей, что она ощутила себя крохотным муравьем, вздумавшим прогрызть дорогу через загородивший ему путь горный хребет.
— Сумасшедший!
— Сумасшедший!
— Еще какой, — согласился он.
— Ага, сам признался!
— Люди все сумасшедшие, — объявил он. — Это звери нормальные. Почему они не дерутся друг с другом? Даже лютые волки не убивают один другого. Впрочем…
Он задумался, Барвинок подождала, тоже краем уха вылавливая из тьмы крики и звон железа, но волхв ушел в мысли глубоко, она спросила нетерпеливо:
— Что — впрочем?
Он посмотрел на нее непонимающе.
— Что, есть хочешь?
— Уже нет, — отрезала она, — ты начал мямлить что-то очень умное, но заснул сам от своей скуки.
— Тогда зачем тебе знать скучное? — спросил он в удивлении. — Впрочем, женщин понять трудно. Я подумал, что люди когда-то были такими же нормальными, как и все животные, но свихнулись и потому стали убивать еще и друг друга. Это было их первое отличие от прочих животных. Убивали и убивали, пока не научились говорить, думать, строить дома — это уже второе отличие… Убивают всегда слабых и глупых, так что порода все время улучшалась! И теперь, наверное, продолжает улучшаться… Хотя, гм… когда придумали луки, а из него слабый может убить сильного, а трус героя, то… войны, наверное, уже не нужны. Теперь они только во вред. А были ох как нужны!
Она, не слушая, настороженно вслушивалась в крики, теперь вроде бы донесся и топот, а это значит, бегут в их сторону.
— Нас не сомнут? — спросила она.
Он покачал головой.
— Далеко. Тихо по ночам, вот и слышно далеко…
— Все равно ты сумасшедший, — сказала она убежденно.
— Еще какой, — согласился он. — Иду с тобой, выслушиваю, а мог бы просто придушить без затей и топать себе легко и бесхитростно.
— Куда мы идем?
— Уже пришли, — ответил он.
Глава 7
Она сообразила, что, сделав небольшую петлю по улицам, они вернулись к городским воротам. Стражей не видно, явно дремлют в караулке, второй раз беспокоить их не решается даже волхв… или почему-то не хочет, ему зачем-то надо, чтобы о его прибытии в город знали…
Подмывало спросить, что же он делал, с кем встречался, что такое важное его привело сюда, но с холодком понимала, что это будет означать конец их совместному путешествию. У мужчин, как и у детей, должен быть свой уголок, пусть совсем крохотный, но куда они не пускают женщин. А те глупые женщины, которые настаивают, в конце концов теряют этих мужчин. А чаще даже не в конце концов.
Ворота в ночи выглядят массивными и страшными, в металлические скобы вложено чуть ли не цельное бревно, чего она никак не ожидала, порядочные женщины по ночам на улицу не выходят, откуда ей знать, что после захода солнца ворота запирают.
Олег, по его виду, ничуть не изумился, сразу пошел вдоль городской стены. К ней с этой стороны прилепились кожевенные мастерские, запах прелых кож забивает дыхание.
— Вернемся? — спросила она.
Он отмахнулся.
— Вон там перелезем.
— Через стену? Ты с ума сошел?
За лавками и складами обнаружилась огромная поленница дров, сложена так умело, что даже старуха поднялась бы на вершину без труда. Стена выступает над нею всего на локоть, Олег подмигнул Барвинок и пропал на той стороне.
Она поспешно заглянула за край, там большая груда вывалившихся камней, перебраться в самом деле нетрудно, а ворота, как она поняла, больше для конных и телег.
Фигура Олега на миг исчезла внизу, он уже достиг земли. Барвинок не успела вскрикнуть, на него с двух сторон бросились люди в лохмотьях. Он взмахнул обеими руками, они разлетелись, как сухие листья под ударами ветра, и остались лежать на земле недвижимо.
Она торопливо спустилась, дрожащая и сразу озябшая.
— Как ты легко…
Он отмахнулся:
— На меня не впервые бросаются с дубинками.
Из темноты на него бросился еще один, волхв перехватил за руку, увернувшись от ножа, и с силой ударил головой о стену.
— И с ножом не впервые? — крикнула она.
— Да, — ответил он несколько рассеянно. — Все суета, суета…
Они прошли несколько шагов, дорогу загородили двое с мечами. Она вскрикнула:
— Вернемся?
— Далеко, — ответил он.
Вместо того чтобы остановиться или хотя бы замедлить шаг, он перешел на бег. Те двое со злорадными лицами подняли мечи для ударов, но Олег внезапно откинулся на спину. Упал, как ей показалось, его понесло по земле, как по льду, прямо на растерявшихся разбойников.
Они не успели шевельнуться, как он быстро и жестоко ударил их чуть выше пояса. Почти сразу же выпрямился, уже за их спинами, Барвинок опасливо пробежала мимо, оба с искаженными болью лицами держались за пораженные места.
Он оглянулся, лицо перекосилось в злом нетерпении:
— Ты чего отстала? Побыстрее!
— Я спешу, — прокричала она, задыхаясь.
Луна светит ярко, но, когда вбежали в тень, она тут же начала отставать в непроглядной тьме.
Он крикнул, не поворачивая головы:
— Не спи, не спи!
За спиной раздался топот. За ними гнались, как ей показалось, человек двадцать, а то и тридцать. Она оглядывалась на Олега, волхв морщится, кривится, она со страхом видела, как в нем борется его рассудительная мудрость и правильность, что вообще-то гнусное занудство, и чисто мужское желание не ударить лицом в грязь перед женщиной, а они сейчас, по глупой мужской логике, унижены и опозорены, так как убегают.
— Да что же это за мир, — процедил он в сердцах, — когда же они отстанут!
— Олег, — вскричала она, — не вздумай!
— Да я и сам не хочу, — рыкнул он, — так заставляют же!
Он остановился, уже взвинченный и злой, она видела, как вздулись тугие желваки, напряглись мышцы, а странная стойка хоть и не похожа на боевую, но явно же не для дружеских объятий.
Они набежали радостной толпой, готовые свалить и затоптать, и волхв словно замерцал на месте, неуловимо быстро сдвигаясь, выбрасывая вперед и в стороны кулаки, делая захваты и броски через голову. Для бросков он даже не приседал, почти не приседал, и несчастные взлетали высоко в воздух, еще не понимая, что с ними случилось.
Через минуту всю землю вокруг усеяли упавшие, сбитые с ног, оглушенные, но слишком тупые, чтобы понять такое. Они продолжали подниматься и набрасываться однообразно и тупо, уже с разбитыми в кровь лицами. Один вообще выплюнул пригоршню зубов, но в который раз поднимался и, нагнув голову, как бык, бросался в бой. Барвинок видела, как гнев Олега переходит в ярость, и наконец вместо того, чтобы пропустить его мимо, просто жестко и зло ударил кулаком в опущенную голову.
Несчастный рухнул, словно ему отрубили ноги. Остальные ринулись с тупым однообразным ревом. Олег, стиснув челюсти, стоял на месте, прямой, как столб. И остался, когда эти неуклюжие люди разлетелись в стороны, как мешки с сеном, и там остались, неподвижные, как срубленные деревья.
Он брезгливо отряхнул ладони.
— Какая мерзость… И сколько ни убивай, всегда находится замена…
Она вскрикнула:
— Ты их убил?
Он отмахнулся.
— Кто-то выживет. Пойдем! Что за жизнь, задерживают и мешают уже не только женщины.
Она взглянула сердито, но после такой жестокой драки всю трясет, и не нашлась с ядовитым ответом, а их у нее целый мешок на все случаи жизни, что этот гад о себе возомнил, изрекает глупости так уверенно, будто так и есть, и хотя так и есть, но ничего подобного!
Луна выскользнула из-за черных, как уголь, облаков, призрачный свет упал на могильные камни и ровные холмики. Кое-где камни высятся огромные, с обтесанной стороной, где видны знаки, но в полутьме она их разобрать не могла.
— Только не говори, — взмолилась она дрожащим голосом, — что надо идти через кладбище!
Он оглянулся, поморщился, но в глазах она с изумлением уловила сочувствие.
— Хорошо, — сказал он, — обойдем. Не настолько уж и дальше…
— Нет, — возразила она, — пойдем напрямик!
— Хорошо, — сказал он послушно, — как скажешь.
Из темного неба страшно блеснуло ослепительно-белым огнем. Барвинок охнула и закрыла лицо ладонями, но и под опущенными веками отпечатался исполинский светящийся корень из сплошного огня, ветвистый и чудовищно уродливый.
Донесся нетерпеливый голос Олега, она проморгалась и побежала к нему, почти ничего не видя. Еще пару раз страшно сверкнула молния, уже дальше, но затем одна ударила в землю совсем близко, там образовалась дымящаяся дыра с оплавленными краями, темно-вишневыми, бугристыми, словно нарыв.
Олег шел наискось, глядя прямо перед собой, Барвинок зажала всю волю в кулак и пошла за ним следом, глядя только в спину и стараясь ничего не пугаться, ничего не замечать, ни на что не реагировать.
В самом конце кладбища у забора двое могильщиков при свете факела копали яму. Один выбрался наверх, лохматый и страшный, будто пролежавший пару недель мертвец, второй из ямы посмотрел, как тот тупо шарит в мешке, словно ищет мышь в пещере, крикнул раздраженно: