Неизвестный постоял еще чуть, то ли не мог сам разобраться, с чем пришел и зачем вообще здесь, то ли показывал, что сам решает, что ему делать, наконец отступил в ночь, не поворачиваясь к костру спиной, и растворился в темноте.
Она села, чувствуя, как бешено колотится сердечко. От костра волнами накатывает бодрящее тепло, но она зябко передергивала плечами и все не могла согреться.
С Ингой решилось настолько просто, что даже обидно, чего так терзалась и зачем изгрызла себе все внутренности. В ближайшем городе Олег оставил ее на постоялом дворе, щедро отсыпав целую пригоршню золотых монет, и больше не вспоминал, хотя Барвинок на всякий случай несколько раз начинала о ней разговор, вглядываясь в него цепкими глазами.
В одном крупном селе он продал коней, Барвинок ахнула, но он заявил неумолимо, что дальше только пешком.
— Как долго? — спросила она в испуге.
— Вон до той горы, — объяснил он и добавил злорадно: — До вершины, если ты не против.
Она отрезала:
— Всего лишь? Я просто счастлива!
Он сказал довольно:
— А все ломают головы, как сделать своих женщин счастливыми… Дураки.
Она измучилась взбираться чуть ли не по отвесной круче, хотя Олег постоянно помогал, а дважды вообще ловил, когда опиралась не на тот камешек. Последний раз вообще ухватил чуть ли не за волосы, Барвинок завизжала, но он держал, давая возможность вцепиться в камни.
— Ну что, может, хоть теперь привяжешься?
— К тебе? — прошипела она измученно. — Ни за что!
Он хмыкнул, она подумала запоздало, что может понять не так, мужчины все перевирают, но чувствовала себя слишком измученной, чтобы спорить, а он посмотрел на нее и сказал с сочувствием:
— Ладно, уже близко.
Она карабкалась, хватаясь уже не за камни, а за самолюбие, тело сперва ныло, потом вообще одеревенело. Она почти не чувствовала, как сильная рука ухватила ее и втащила на неровную каменную площадку. Уступ достаточно широк, но у нее не было сил отодвинуться, и она почти лежала на его ногах, судорожно хватая широко раскрытым ртом воздух. Потом подумала, что это может выглядеть некрасиво, мужчины любят, когда женщина часто дышит в других случаях, сползла и легла рядом, повернувшись так, чтоб он видел в профиль ее бурно вздымающуюся грудь и в изнеможении трепещущие длинные ресницы.
Из щели потянуло запахами леса, болота и вроде бы рыбы. Ей показалось, что запахи начали усиливаться. Потом в темноте блеснула крупная чешуя, но не рыбья, как ей показалось сперва, а скорее крупной ящерицы, что уже и не чешуя…
Следом выметнулась огромная страшная голова на толстой, как бревно, шее. Широкие ноздри с шумом втянули воздух, голова втрое больше, чем у быка. Пасть распахнулась, показывая три ряда острейших зубов. Барвинок застыла в ужасе, против такого чудовища нечего и думать бороться, а пока голова нюхала воздух, из пещеры выбежало и все тело.
Ящер ринулся на Олега, подмял и пожирал целиком, как ей показалось, но Олег орал и отпихивался, а Змей снова и снова хватал его чудовищной пастью, однако Олег всякий раз оставался цел, а чудовище подпрыгивало на нем всеми четырьмя, но не попадало жуткими лапами с крепкими когтями.
Барвинок трепетала, как листок на дереве под сильнейшим ветром, Олег извернулся и крикнул:
— Не двигайся!
Она хоть и понимала, что двигаться нельзя, но всю трясет так, что стучат не только зубы, но и ребра. Змей наконец повел на нее глазом, чудовищные зубы в пасти стали еще длиннее, приподнял верхнюю губу.
Волхв крикнул из-под крылатого монстра:
— Тихо-тихо, Ушастик!..
Змей перевел на него горящий взгляд и снова опустил голову. Барвинок потрясенно сообразила, что всего лишь обнюхивает волхва. Из пасти выметнулся длинный змеиный язык, моментально скользнул по лицу ее странного спутника и втянулся обратно. Олег наконец выбрался из-под крылатого чудища, охнул, схватившись за поясницу.
— Зверюка…
Змей виновато опустил голову и помахал длинным хвостом, сбивая камни. Барвинок слышала, как покатились по склону, собирая внизу лавину. В глазах исполинской рептилии светились любовь и обожание. Олег потрепал по огромной, как скала, голове.
— Ладно-ладно, я здесь…
Барвинок пропищала, шумно дрожа за большим камнем:
— Ты с ума сошел?
Олег подумал, ответил замедленно:
— Ну, если брать философскую категорию…
Она вскричала:
— Это же дракон!..
— Дракон, — согласился он. — Правда, хорошенький? Посмотри, какие лапы!.. А пузо… И чешуйки блестят, как маленькие солнышки. Чудо ты мое глазастенькое…
Дракон подставлял ему голову, Олег трепал по ней ласково, хотя, на ее взгляд, если бы даже дубиной колотил по такой башке, тот вряд ли заметил бы. Барвинок содрогалась, наблюдая со страхом, как чудовище сопит и умильно закрывает глазки, а Олег гладит так рассеянно, что то и дело попадает пальцами в зубастую пасть.
— Выходи, — сказал он буднично, — я вас познакомлю.
— Да? — прокричала она язвительно. — А он уже пообедал?
— Посмотри на его пузо, — предложил он. — Видишь, сытый…
Она начала медленно приподниматься, не спуская взгляда с чудовища.
— Ну смотри, если он меня съест, я тебе этого не прощу…
— Он пообедавший, — заверил Олег, подумал и добавил с сомнением: — Правда, от десерта ему отказаться трудно…
Она застыла, страшась теперь и вернуться. Дракон поднял голову и уставился на нее в упор. В немигающих глазах начало разгораться пламя.
— Ну вот, — сказала она с отчаянием. — Ну вот…
— Да, — сказал он, — отказаться трудно, но придется. Не бойся, я его воспитывал так, чтобы он жрал все, кроме людей.
— Какой заботливый, — сказала она, — не думала, что о людях так печешься.
Он удивился:
— При чем тут люди? Я о нем беспокоюсь. Пока будет жрать лесную дичь, а изредка корову какую утянет, да и то если та отобьется от стада и забредет в его владения, никто не будет беспокоиться. Живет себе дракон и живет!.. А вот если начнет пожирать людей, тогда либо сами соберутся большими толпами, либо попросят короля прислать войска…
Двигаясь тихонько-тихонько, она подошла к ним, стараясь держать Олега между собой и драконом, осторожно присела на камень. Дракон ревниво посмотрел на нее и предостерегающе показал длинные зубы. Она поняла намек и отсела от волхва, пусть остается в полном распоряжении этой страшной рептилии.
— Ты мое солнышко, — приговаривал Олег, лицо стало умильным, он чесал чудовище и чуть ли не сюсюкал, — ты мое самое замечательное… Ты просто чудо…
Дракон довольно хрюкал, как огромная свинья, чем-то похожий на самого волхва, Барвинок после долгой паузы наконец осмелилась прошептать:
— Но призвать такого Змея… Это великое колдовство! Даже чародейство! Ты сам — маг, а магов преследуешь…
Он поморщился, сказал лениво, ей даже послышалось плохо скрываемое презрение:
— Ну вот, сразу волшебство… А если подумать?
Дракон нехотя повернул голову и посмотрел на нее, как человек на жабу.
— А что думать? — сказала она робко, но не уступая. — Видно же, что волшебство!
Он уже не морщился, а вообще кривил рожу, а на нее смотрел с брезгливой жалостью, как на вытащенного из воды почти утопшего котенка.
— А что у человека в хозяйстве, — поинтересовался он, — приручены коровы, козы, кони, собаки?
— Так то собаки! — возразила она. — Собака сама приручается!
— Ну да, — саркастически возразил он. — Знала бы, как это сама… Даже не насмешила бы. Да и с конями, ага. Вообще одно зверье приручается легко, другое трудно, а третье — никак… Но дело не в этом…
— А в чем?
Он подумал, продолжая скрести дракона за ухом, тот закрыл глаза и расслабился так, что вывалил язык.
— В надобности, — сказал он наконец тяжеловесно. — Коровы молоко дают каждый день, а потом и… того, их на мясо. С конями то же самое. Хоть молока дают мало, зато на них ездят, возят и пашут. Собаки и дом стерегут, и на охоте… А что Змей? Если бы молоко давал, как корова, приручили бы давно. Или пахать на нем можно бы… А то в сказках всю землю вспахали, а на самом деле… Дом стеречь? Так собака с этим делом хорошо справляется, а жрет меньше. Скажи, конуру для такого Змея какую надо? Больше получится, чем дом у самого хозяина…
Она молчала, подавленная его безукоризненными рассуждениями, но от этого раздражалась еще больше, потому что логика — это мужское, а женщине достаточно всплакнуть, чтобы дважды два стало пять, а если пореветь, то будет равняться хоть вот тому булыжнику.
— А как ты приручил? — буркнула она.
— Нашел яйцо, — объяснил он довольно, — из него вылупилась симпатичная такая жабка. Росла, росла, всюду за мной бегала…
— А что народ?
— Какой народ? Я тогда в пустыне жил. Истину искал.
— А что народ?
— Какой народ? Я тогда в пустыне жил. Истину искал.
Она спросила ядовито:
— И чем кормил?
Он вздохнул.
— Сперва медом и акридами, как и сам, потом… из-за него и пришлось покинуть благостный мир раздумий и вернуться к мирской суете.
Она робко покосилась на дракона, раньше мирскую суету понимала как-то иначе, но уж ладно, ему виднее, что для него мелочная суета. Страшно только подумать, что уже не считает суетой.
Дракон положил голову на камни и наблюдал за ними сонными глазами, а волхв поднялся и деловито выкладывал ремни из мешка, скреплял, наконец сказал довольно:
— В самый раз…
Она спросила опасливо:
— Сбруя на эту ящерицу?
Он удивился:
— Зачем ей сбруя?
— А кому?
— Тебе, понятно, — объяснил он добрым голосом, — чтоб не сдуло ветром. И чтоб сама не соскочила.
— Я что, дура, соскакивать? Но ты меня на эту ящерицу с крыльями не затащишь!
— Затащу, — пообещал он.
Глава 15
Сильный встречный ветер ревет и свирепо дует в лицо, но волхв заботливо накрыл ее шкурой, и Барвинок теперь робко выглядывала в щелочку, как мышка из норки.
Дракон летит ровно и мощно, его даже не качает, как плот на волнах, слишком велик и широк, если провести взглядом от кончика правого крыла до кончика левого. Справа и слева небесная голубизна, а вниз она страшилась посмотреть, она даже с деревенского забора всякий раз падала, когда смотрела вниз, а тут и ремни не удержат, если увидит внизу землю с овчинку…
Однажды Олег показал на стаю уток, Барвинок осмелилась посмотреть, утки летят усталые, перекрякиваются хриплыми голосами, дракон пронесся мимо них, как стрела мимо неподвижных камней.
Барвинок невольно хихикнула, глядя, как они провожают вытаращенными глазами огромное чудовище, даже испугаться не успели, как оно пронеслось мимо и пропало далеко впереди.
— В самом деле быстро, — пролепетала она. — Это же надо…
— Главное, — ответил он, — по прямой. Меня всегда раздражали кривые дорожки. Петляют, петляют… Спрашивается, зачем петляют? Оказывается, там двести лет чудовище в яме сидело, вот и приловчились обходить, протоптали дорогу. А сейчас, спрашивается, почему? Отвечают резонно: так дорога же такая…
Она не поняла, почему он потянулся за луком, стала уже смелее вертеть головой, высунувшись из укрытия, но нигде ничего, все та же синева, хотя…
Впереди показалась темная точка, Змей быстро догонял, хотя должен пройти в сторонке, Олег приготовил лук.
— Это кто? — спросила Барвинок.
— Как видишь…
Она рассмотрела наконец красно-золотой ковер с длинной бахромой по краям. В середине сидит человек, подогнув под себя ноги, смотрит задумчиво вдаль.
— Ну как?
— Ковер-самолет, — произнесла она зачарованно.
— Он самый.
Сухо и страшно щелкнула туго натянутая тетива. Человек на ковре подпрыгнул из положения сидя. Ковер заколыхался из стороны в сторону, как медленно опускающийся с дерева опавший лист, а сам колдун упал и судорожно вцепился в его края.
Олег сказал громко:
— Ушастик!.. Можешь сожрать. Можно-можно, не бойся. Бить не буду.
Барвинок ахнула.
— Ты… чудовище! Убить человека — это еще понятно, хотя и гнусно, но… вот так на съедение? И вообще… ты выстрелил в спину!
— И что? — спросил Олег.
— Нехорошо.
Он осведомился:
— Разве зверя не бьем так, как удобнее нам, а не зверю? Колдун — уже не человек.
Дракон посмотрел на падающий ковер с уцепившимся человеком, но снижать скорость и сворачивать не стал ради такой мелочи, падающий колдун остался далеко за спиной.
— Все равно, — сказала она твердо, — убивать самому одно, натравливать животных — другое!
— Нехорошо, — ответил Олег, она видела по его лицу, что волхв морщится, признает ее правоту, — но я не могу следить и здесь… Пусть Ушастик не только гусей ловит, но и все, что летает. Человек не должен летать. А который летает, уже не человек. Такого можно. И даже нужно.
— А почему нужно?
— Чтобы других не соблазнял, — ответил Олег сумрачно. — Что плохо в магии? Даже не то, что нашедший уже больше не работает, не учится, не трудится, не становится умнее и лучше, ему и так хорошо, а то, что соблазняет тысячи других… Вот пролетит эта сволочь на своем ковре над селом, там все бросают работу и начинают мечтать, как бы тоже вот так, без трудов, даже коня запрягать не надо… И мостов через реку строить нет необходимости. И вообще дороги не нужны.
Она сказала резко:
— Ну, помечтают, и что?
— Если бы только помечтали, — возразил он. — А то бросают работу и начинают бродить по всяким руинам, лесам, болотам, пещерам, пропастям… А когда не находят, начинают грабить тех, кто работает! Сперва утешают свою совесть тем, что это временно, вот найдут сокровище и все отдадут втрое, а потом… потом привыкают только грабить.
Она покосилась на его злое и расстроенное лицо, возражать не решилась, слишком уж он взведен, как туго натянутая тетива на его луке, больное место затронули.
— Мечты, — возразила она упрямо, — всего лишь мечты. Человек всегда будет мечтать.
— И пусть, — согласился он. — Но когда колдовства не останется, он помечтает и пойдет работать. А сейчас намечтает горы золота и, бросив плуг, идет их искать.
Она замолчала, злая и недовольная, он тоже прав, люди слишком слабые и легко поддаются своим слабостям, но как бы лекарство волхва не оказалось горше самой болезни…
Стало холодно, она снова закуталась поплотнее и прижалась к спине дракона, что такая теплая в полете, как хорошо натопленная печка. Волхв остался сидеть на загривке, неподвижный, как один из шипов на спине гигантского Змея.
Наступила ночь, а они все летели, наконец Олег постучал посохом по толстой шее дракона.
— Давай ниже… Еще, еще… Вон к той горе. Ну, ты ее знаешь, мы тут уже бывали…
Сердце Барвинок стучало все чаще и взволнованнее. Даже воздух тут другой: жаркий, пряный и напоенный ароматами дивных цветов, которых она еще никогда не видела и не знала.
В животе время от времени появлялось неприятное сосущее чувство, это дракон снижается рывками, внизу темно и страшно, наконец она ощутила, что земля совсем близко, и тут все потяжелело, ее прижало к спине чудовища, но тут же тяжесть ушла, а рядом раздался бодрый голос волхва:
— Все! Мы на месте. Сама слезть сумеешь?
Она кивнула, однако он отстегнул ремни и взял ее на руки. Она чувствовала, как его ноги скользят по гладким чешуйкам, однако не упал, услышала хруст камешков под сапогами.
— Все, — сказал он.
Она заставила себя высвободиться из его рук, а то уважать перестанет, сейчас почему-то уважение этого человека стало дороже, чем возможность его соблазнить, спросила дрожащим голосом:
— Мы… на вершине горы?
Он засмеялся.
— Нет, у подножья. Темно, таиться незачем. Никто не увидит.
Он ушел в темноту, что-то говорил, потом она ощутила толчок воздуха. Над головой несколько раз мощно ударило по воздуху, как по воде веслом, и снова стало тихо.
— Где твой колдун? — спросила она дрожащим от ужаса голосом.
Он сказал одобрительно:
— Рвешься в бой? Молодец. Но сперва в город.
Она пугливо огляделась. Вокруг проступают из тьмы залитые лунным светом горбы песчаных холмов, тишина абсолютная, словно в гигантском могильнике, воздух сухой и жаркий, вдали невысокие скалы с тупыми вершинками, слишком одинаковые, чтобы их сотворила природа, с холодком пришло сознание, что это и есть могильники, надгробия над усыпальницами…
Олег поправил мешок за плечами, лук там как торчащий край крыла, посох в руке, кивнул и отправился к блестящей в лунном свете стене из белого камня.
Ворота распахнуты, много света, пахнет дорогим душистым маслом, похоже, бессовестно жгут в светильниках. Сам город показался ей бескрайним, к тому же здесь как будто не заметили, что пришла ночь: лавки открыты, торговля идет бойко. Темно только в самых узких проходах, там бродят собаки, подбирая корки хлеба и кости с остатками мяса и жил. Слышатся беспечные разговоры, смех, прошла городская стража, окна домов освещены, по занавескам мелькают фигуры, оттуда часто слышится музыка, смех, песни…
Олег шел быстро, чувствуется, что и здесь бывал, либо же, как он говорил, все города одинаковы или очень похожи, заранее понятно, где поставят постоялый двор, городскую управу или скотобойню.
Постоялый двор показался ей совсем не похожим на все предыдущие, как и люди, темноволосые и все смуглые, прожаренные солнцем до костей, черноглазые, в очень легких рубахах, которые и рубахами не назовешь, нет рукавов, спереди края не смыкаются, а по длине не дотягиваются даже по поясов.
Олег, ни на кого не глядя, сел за свободный стол и заказал плотный ужин и вино. Барвинок сидела тихо, как мышь, украдкой поглядывала по сторонам.