– Ты думай о том, как люди живут.
– Как живут, знаю – работают... Это я о праздниках.
– Я не хотела тебе говорить... Ты уйдёшь, и я за тобой, и не через год, а дней через пять.
– В бега? Дура, добавят!
– Знаю. Я потом, может быть, и пять лет здесь вытерплю, но сейчас мне нужно денька два на жизнь посмотреть. Ой, как нужно! Просто посмотреть. А иначе я с ума сойду или...
– Тоже мне князь Игорь нашёлся, «о дайте, дайте мне свободу!» Придёт время, дадут, не бойся, не забудут. А как же все наши девки? Сидят и не чирикают, в календариках денёчки зачеркивают. А ты? Из-за двух-то дней – ещё года два трубить. Если сама вернёшься, то ещё ничего, но уж если поймают...
– Слабо. Я всё до мелочей продумала. Спасибо колонии, у нас ведь тут одна свобода – думать. На воле-то всё некогда думать было.
– А шмотки? Деньги?
– Один человек всё устроит. Он для меня в доску расшибётся, тем более, ему опасаться нечего, я его никогда не заложу, да и риска у него – ноль процентов. В город не пойду, а в лесу документы не нужны. Сейчас лето. Везде отдыхающие. Подвалю к какой-нибудь компании. Сами пристанут.
– Да, таких девочек поискать. Только зека из тебя так и прёт. Ты поглупей мужиков ищи, а там… по обстановке...
– Умных мужиков на Клязьме нет. У них дел много, им рыбу ловить некогда. И бабы у них надёжные – далеко от себя не отпустят. Тут одни бездельники. Я им как подарочек... Ты чего? Ты чего плачешь-то?
– Дура, как бы врезала сейчас тебе... Зачем ты так?... Знаешь, что не предам, а мне каково? Выходит, добавят тебе не без моей помощи... А что я сделаю? Ты, как лавина, пошла – разве остановишь...
ПОРА В ПУТЬ–ДОРОГУ
Четыре года подряд я уезжал на всё лето работать в пионерский лагерь. Убивал я сразу двух зайцев: на какое-то время забывал суету и скуку города, во-вторых, осенью на моей сберкнижке прибавлялась хорошая сумма прописью.
В лагере я познакомился со Степанычем, ночным сторожем, и за четыре года сошёлся с ним довольно близко. Познакомились мы на спортивной почве, точнее на шахматах.
Каждый вечер, когда мой отряд уже спал, а вожатая где-то влюблялась, Степаныч заканчивал первый обход территории и заглядывал в мою дачку.
– Ну что, Николаич, сразимся? – спрашивал он.
Я молча показывал на столик с шахматной доской и расставленными на ней фигурами.
Честно признаться, мы были игроками не высшего класса и даже не среднего, а так – первоклашки. Не зная никаких тактических и стратегических уловок, мы одерживали победы, когда у кого-нибудь оставался король с парой пешек. Обычно мы играли не более трёх партий.
После матча шахматы убирались. Степаныч отправлялся на второй обход, а я ждал его, сидя на ступеньках крыльца дачки. Степаныч возвращался, и начиналось самое интересное, его воспоминания о «мирном времени». Когда было это «мирное время», я так и не понял, зато узнал, что тогда происходили такие фантастические истории, до которых было далеко сказкам Эдгара По. Мою недоверчивую улыбку в адрес этих событий Степаныч объяснял так: «Раньше привидений, дьяволов и прочей нечисти много было, потому как они темноту и тишину любят. А сейчас кругом шум и электричество – распугали. Сгинула нечисть. А что особенного? Слышал я, жили когда-то на земле огромные звери-ящерицы и однажды сдохли разом – обстановка вышла не та. А ты лыбишься»...
Сегодня я ехал не специально к Степанычу, просто собирался присмотреть на берегу Клязьмы место для своей философской стоянки, но не зайти к старику не мог.
Дед встретил меня радушно:
– Спасибо... уважил... молодец… не забыл.
На терраску вышла бабка Марфа и радостно запричитала:
– А мы ждём-ждём. Вся пионерия съехалась, а тебя нет. Девчушка, которая прошлым летом с тобой работала, говорит: «Он не приедет». А нонче птичка на подоконник села. Думаю – к гостю. Так и есть. В залу проходите, сейчас стол соберу.
Выпили, закусили. Молча, степенно, без городской суеты («Попробуйте это... отведайте то... не стесняйтесь... мало кушаете...» и т.д.) Вскоре бабка Марфа ушла по каким-то своим делам. Я рассказал Степанычу о цели своего приезда. Внимательно выслушав меня, он важно откинулся на спинку стула и почему-то сурово сказал:
– Да, от теперешней суматохи очень даже полезно роздых сделать, сбежать в затишье. Думки перетряхнуть, дырки на сердце заштопать. Врачи никогда не научатся лечить болезнь под названием «кошки на душе скребут». А природа может, она всё может. Но я не понимаю, зачем тебе сидеть на одном месте? Давай я тебе плот смастерю. Погрузишь на него вещички и плыви полегоньку. Клязьма – длинная дорога. Плыви, звёзды считай, окрест поглядывай. А бывает, такое случится! Помню, в мирное время...
Это была сногсшибательная идея.
– А верно, Степаныч. Я приеду завтра, и мы вдвоем...
– ...Ничего не сделаем. Ты приедешь через неделю с вещами... Через неделю... Корабль готов будет... Точно.
Выпили за идею. После этой рюмки дед расслабился, поудобнее расставил локти на столе и, забыв о «мирном времени», переключился на современность.
– Я о тебе, Николаич, часто вспоминаю. Хороший ты мужик, самостоятельный. Правда, есть в тебе эдакая гордыня. Попроще тебе к людям надо быть. А может, ты и прав. Сладок будешь – разлижут. Да и служба твоя видная – учитель. Но не только поэтому я к тебе особливо отношусь. По годам-то ты молодой ещё совсем, а по жизни – старинный. Современная молодёжь, она суматошная, извертелась вся. Нет, я не против того, что парни волосы до плеч распустили, а девицы брюки носят или юбки до пупка. Значит, так надо: раньше мы на телеге ездили, а теперь внук на такси ко мне приезжает. Я о другом. Может быть, сейчас так и надо, чтобы каждый чуднее другого выглядел. Но ведь на эти чудеса время, а не век даётся. Мы тоже молодыми были, но время пришло, стоп, жеребячество – в поле, а эти и до старости не поймут, когда «стоп» сказать себе надо... И потому, Николаич, перестал я различать людей по возрасту. Барышням не то пятнадцать лет, не то двадцать пять, не то девица, не то баба, – все здоровые, разодетые, крашеные, морды нахальные. С нашим братом мужиком и того хуже. Пацан, глядишь, – академик, а пожилые по свету мечутся, ищут, а что ищут, и сами не знают, говорят с гонором, а присмотришься – сидят у разбитого корыта. А с их башкой да силёнкой, да на своё место в жизни осесть... Что и говорить! Кому нужен этот ералаш? Не знаю.
Степаныч хитро прищурился. Он хотел спросить: «Не знаешь?»
– Акселерация, – ответил я, – то есть ускорение. Дети раньше взрослеют, быстрее обновляется информация…
– ...Вот именно! – радостно воскликнул дед, пропустив мимо ушей непонятные слова и зацепившись за то, что хотел услышать. – Вот именно! Спешим, значит, торопимся! И потому подумать шариками в бестолковке (дед постучал указательным пальцем по виску) у людей всё меньше остаётся времени. Да и не к чему, стало быть это. Учителя, газеты, телевизор - всё объяснят и растолкуют, как и что делать надо. Разжуют – только глотай.
– Уж слишком ты грозен, как я погляжу. Думаешь, что из твоего окна вся жизнь видна? Ошибаешься. Конечно, нельзя жить кому как хочется, но и нельзя отнимать у человека его собственное «я», его индивидуальность…
– Во, во! Только странная эта индивидуальность. Знаешь, к чему она ведёт? К людскому разъединению. Люди все слабее цепляются друг за друга. Да и какая может быть всеобщая сцепка, если каждый старается, пусть ботинками, да отличиться от другого. «На свадьбу Машки грохнули пятьсот рублей, а мы своей Наташке грохнем семьсот». Вот в деревне не так. У нас радость одного – радость всех, беда одного – общая беда, потому что...
– ...потому что и избы у всех одинаковые, и дела, и заботы, и в сельпо ботинки одного фасона. Ты доволен? Ты хочешь, чтобы все люди были одинаковые, как спички?
Степаныч рассмеялся.
ВТОРЖЕНИЕ
С Димкой попрощаться не удалось. Его не оказалось дома. Мария Тимофеевна привела меня в Димкину комнату и показала глазами на мольберт с подрамником, прикрытый полотном.
– Саша, а мой-то затих, беспокоить не велит... Хорошо Леночка такая: придёт, посидит со мной у телевизора, с Димкой парой слов перебросится – и не обижается... Хочешь? Посмотри. Но там пока одни тёмные полосы... А на работе он отпуск взял и пропадает где-то, смеётся: на «Волгу» зарабатываю. А зачем она ему, «Волга» эта?
Посмотреть «тёмные полосы» я отказался, сославшись на то, что когда картина будет готова, я первый увижу её.
Зашёл к брату. Рассказал о предстоящем путешествии. Володя медленно ходил взад-вперёд по комнате, трогал свои очки и, разглядывая пол, мечтательно комментировал:
– Да... да... Это замечательно... Это же левитановские места... Красотища... Словно остановится время...
Когда я кончил свой рассказ, он подсел к Марте на диван, тронул её за плечо и с нежным упреком сказал:
Когда я кончил свой рассказ, он подсел к Марте на диван, тронул её за плечо и с нежным упреком сказал:
– А ты меня в Гагру тащишь.
Марта почему-то рассердилась.
– Что значит тащишь? Ты полгода работал за директора. Я не спорю: ты главный, ты обязан. (Мне:) Саша, он уже целый год в рабочие дни раньше девяти домой не приходит. Это с девяти-то утра! Я однажды грешным делом подумала – секретарша. У него там такая Рита сидит! Все «мисс Америки» ни к чёрту. А позвонишь: «Он на совещании... планёрка... иностранная делегация... в цехе… (Володе:) Тебя бы Форд давно уволил. И был бы ты достойным членом армии... безработных. У тебя же есть замы, помы. Каждый должен делать своё дело, знать меру своей ответственности.
Володя усмехнулся и потрогал очки.
- Работа.... У нас специфические сложности...
– Вот и будешь работать, – продолжала Марта. – За два месяца я приведу тебя в божеский вид, а потом – работай. Ты на своего братишку не смотри. (Мне:) Чего улыбаешься? Таким варягам, как ты и Димка, не то что в греки и… куда хочешь путь не страшен, что по течению, что против – супермены.
Когда прощались, Марта задержала меня в прихожей и вручила «Спидолу».
– На, держи. Смотри не потеряй. Да и сам... смотри… не потеряйся.
Это же наша Марта.
Степаныч сдержал слово. Плот, сбитый из брёвен, прошитый поверху досками, показался мне очень маленьким, хотя имел в длину метра три.
– Ровно три, а поперек два, – подтвердил дед, – я там тебе несколько брусочков оставил, гвоздей – авось сгодятся. Вон руль приспособил и шест на всякий случай положил. Всё честь по чести.
На прощанье Степаныч посоветовал:
– Как надоест, бросай корабль, кому-нибудь он ещё пригодится. А по суше с любого места до дома в два счёта доберёшься. Ну, давай.
Я оттолкнулся шестом от берега.
Поплыли. Теперь акселерация там, я здесь. Со мной две сумки. В них самое необходимое: что надевать, что есть, из чего есть, что курить, деньги, карта и на всякий случай палатка. А часы я не взял. Пусть остановится время. А что там, за деревьями на берегах, мне расскажет «Спидола»... Первый поворот. Второй. Третий. Я улыбался не зная чему, не то простоте, с какой отрубил свои сложные связи с «ералашем», не то от предчувствия одиночества. С улыбкой я встретил и появление на берегу человека, который задорно вопил:
– Эй! Помогите страннику! Ну пожалуйста!
На правом берегу у самой воды стояла девушка и размахивала руками, словно собиралась взлететь.
– В чём дело?! – крикнул я, принимая как должное миссию спасителя несчастных и обездоленных.
– Помогите страннику!
Плот ткнулся под ноги незнакомки. Девушка сразу умолкла и опустила руки.
Пляжные босоножки (подошва и два узких ремешка, сходящиеся между пальцами), не то платье, не то сарафан (красные, белые и синие переплетающиеся кольца рисунка, пуговицы – от ворота до подола, длина платья – выше некуда). Рассмотреть это хватило доли секунды.
Очень женская фигура и очень знакомое лицо. Короткие, очень светлые волосы, чёлка до бровей. Большие глаза – сплошные зрачки цвета переспелой вишни, не то близорукие, не то улыбающиеся. Пухлые, обиженно сжатые губки. Где и когда я её видел? Вот чудак! Да я её видел каждый день и не где-нибудь, а у себя дома. Она у меня на стене висит. Милен Демонжо! Какая приятная встреча!
– К вашим услугам, миледи, – говорю я, улыбаясь.
Миледи не отвечает и вдруг... легко, мягко прыгает на плот. От толчка плот отходит от берега. Я с удивлением наблюдаю, как увеличивается просвет. Теперь до берега даже мне не допрыгнуть. Я оборачиваюсь к девушке и в недоумении спрашиваю:
– В чем дело?
– Можно я с вами?
– Что со мной?
– Поеду.
– Куда?
Девушка беззаботно махнула рукой по течению.
– Значит, в никуда? – удивился я.
– В никуда, – вздохнула девушка, села на доски, поджав голые ноги, виновато глядя на меня.
Я растерялся:
– Вы это серьёзно?
– Честное слово.
- Но послушайте, не надо принимать поспешных решений. Я собираюсь плыть не день, не два... Может быть, до Оки, до Волги...
– А в компании веселее, ведь правда?
Может быть и веселее, но не с детским садом. Вот чудная! Краски моего настроения сразу поблёкли.
– Поймите, я не против. Могу подвезти туда, куда вам нужно. Но вы женщина, я мужчина. Мы совсем не знаем друг друга и потому столкнёмся со всякими неудобствами, – начинаю хамить я, неумело и потому не обидно,
– Подумаешь! Что мы – дети?
Дура, в том-то и дело, что не дети. Вот это воспитаньице! Она, наверное, находится под впечатлением собственной неотразимости, а в мужчинах видит материал для покрытия дорог. «Помогите страннику!» Помог на свою шею.
– Ну вот что. Если вы самая отважная женщина на земле – командуйте. Вот корабль (я со злостью бью пяткой по доске). Вот имущество (я пинаю сумку). Делайте что хотите. Вы капитан, я пассажир.
– Нельзя.
– Что нельзя!!
– Капитаном мне быть нельзя. Я плавать не умею. В картах плохо разбираюсь. Женщины-капитаны вообще редкость.
– Да вы что?! – по настоящему рассердился я. – Женщины!... Капитаны!... Залезли в мой дом, можно сказать, без разрешения!... А утонете? Я отвечать буду? Да? Ну зачем вам эта прогулка в никуда, да ещё по реке?. Я, например, устал. Устал от работы, городского шума, от суеты... Да, что я, собственно, перед вами изъясняюсь.
– Действительно, – ответила, чуть не плача, незнакомка, – человек человеку - брат. А вы? Несчастье с каждым может случиться... А вы утопить меня готовы. Эх, люди...
– Я?! Утопить?! – у меня от возмущения аж перехватило дыхание. И вдруг я словно увидел наш плот со стороны. Сидит маленькая девочка, а перед ней стоит амбал – рост метр восемьдесят шесть, восемьдесят килограммов веса...
Великаны обязаны быть добрыми.
Я сосчитал в уме до одиннадцати, успокоился, огляделся. Плот лениво разворачивался вокруг своей оси. Сделал полный оборот. Начал второй...
«Всё смешалось в доме Облонских», – подумал я.
МИР
Плот продолжал свой бессмысленный вальс-бостон. А что дальше? Миледи сидит ко мне спиной. Состязаться в упрямстве глупо. Мне тем более непростительно. Надо же! «Человек человеку – брат!» Цицерон в мини-платье.
Я двигаю рукоятку руля вправо, влево. Танец плота прекращается. Закуриваю.
Слева берег, справа берег. Между ними плывёт корабль, на который напали не то отчаянные пираты, не то нахальные пассажиры. Экипаж мужественно помахал языком и... сдался. Итак, на площади в шесть квадратных метров поселились два не терпящих друг друга человека. Людям не хватает для мирного житья-бытья целой планеты, а тут шесть метров. Но если бы люди выясняли свои отношения только войной, то на земле давно бы стало тихо (некому было бы шуметь) и просторно, и это люди понимают и как-то договариваются о мирном сосуществовании. Одни от страха, другие от уверенности в своих силах. Ну что же, используем опыт человечества.
– Послушайте... извините меня... погорячился, с кем не бывает. Но и вы не совсем правы – ничего толком не объяснили... Я нелюбопытный, чужие тайны меня не интересуют. Хорошо, я беру вас в свой экипаж... Меня зовут Саша, а если ваше имя Эй, то, поверьте, мне будет не очень приятно произносить его.
– Таня, – еле слышно буркнула девица, даже не обернувшись.
Подумаешь, обиделась. А я, видите ли, её всю жизнь ждал. Ну и сиди.
Займусь-ка я каким-нибудь делом. Где карта? А если я её дома забыл! С испугом начинаю копаться в недрах сумки, и вдруг едва не тыкаюсь носом в голые коленки, сначала даже не понял чьи. Поднимаю голову. Девушка смотрит в сторону, медленно водит указательным пальцем по доскам и смущенно говорит:
– Ты меня тоже извини, пожалуйста. Я буду очень хорошим матросом. Правда-правда...
Так-то лучше. Ничего себе матросик – плавать не умеет. Подвинул к ней сумки:
– В какой-то из них карта лежит. Найди, определимся, а я пока руль закреплю...
Миледи с любопытством заглядывает в сумку. Плот двигается ровно и спокойно. Интересно, в никуда – это всё-таки куда? Оборачиваюсь. Таня ползает на коленях по карте. Пусть забавляется. Пока мне и так всё ясно. Где-то на правом берегу находится деревня Озерки. До неё от пионерского лагеря идти чуть более часа. Но сколько времени будет тащить нас до неё течение? Кто знает.
– Саша, – оживлённо окликает Таня, – у меня идея. («Уже идея!») Зачем нам ночью шататься по реке («Ночью? Она собирается и ночевать со мной?! Дальше ехать некуда»). Будем причаливать к берегу. Палатку поставим. Я горячее сварю, я что хочешь готовить умею... А на плоту навес соорудим от солнца. Видишь, какие-то палки лежат и гвозди. Сено украдём. Уютно будет. («Вот женщины! Даже на одном-единственном бревне в океане будут создавать уют».)
В знак согласия я кивнул и дополнил:
– В первом встречном селении запасёмся продуктами: сама видишь, берега усыпаны кафе и ресторанами.