— Сочувствующих?
— Это долго объяснять, — отмахнулся он, — и я не уверен, что Ивар будет рад, что мы уже с тобой так откровенничаем.
— Хорошо, расскажи мне про Виктора, — я уцепилась за любую возможность узнать больше о поселении, — почему ему не нравилось жить здесь?
— Он какой-то вечно скользкий был, — Лекс презрительно скривился, — гаденький. Но Милке нравился. Уж не знаю, чем вы, девчонки, себе предмет обожания выбираете. Но явно не головой. Виктор удрал от нас и стал «красноповязочником». Но Мила продолжала бегать к нему на свидания. А у них там свой кодекс есть. Типа проверки на профпригодность. И одним из пунктов кодекса является поимка кого-то из лекхе и передача его властям.
— И он выдал Милу? — поразилась я.
— Да. Пригласил ее на свидание в город. А сам договорился с соседним кланом.
— Это ужасно! Он предатель!
— Я рад, что ты тоже ненавидишь «красноповязочников», как мы, — улыбнулся Лекс.
— Но вы ее спасли? Милу?
— Позднее, чем хотелось бы. Да, спасли. Ивар через свои связи в городе узнал, где ее держали. Кое-как удалось выкупить. Все очень рисковали.
— А «красноповязочники»… Ивар говорил, что они ловили и его.
— Это было гораздо позже. Но без Виктора и тут не обошлось, — Лекс сжал кулаки. — Так бы башку этому гаду и оторвал. Вот только попадется он мне и Родиону!
— Так вот о чем Мила говорила, когда жалела, что у нее кошка, — сообразила я. — Она не смогла защититься. Она ведь твоя сестра, правильно?
— Мы с ней двойняшки, — кивнул Лекс. — Но я — все равно старший.
— А почему тогда у нее не медведь, как у тебя? Тем более, если вы родились в один день!
— Ох, охотница, — вздохнул он, — такое впечатление, что с другой планеты прилетела. Фамильяр дается нам как отражение нашей души. Это наш ментальный образ.
Я округлила глаза, показывая, что не совсем понимаю.
— Ну от характера зависит, какой у тебя будет фамильяр! — простонал Лекс, вынужденный втолковывать очевидные для него вещи.
— То есть… в другой жизни ты был бы медведем?
— Возможно, — он рассмеялся.
— А кошка Миле подходит… — задумчиво протянула я. — Она сразу показалась мне домашней, но очень уж своенравной. А Байрон… он слишком утонченный, чтобы иметь того же медведя.
— Только не спрашивай у меня, люблю ли я малину и мед, — с иронией произнес Лекс.
Я посмеялась вместе с ним, но потом закусила губу. Следующий вопрос так и вертелся на языке. Но стоит ли его задавать? Не воспримет ли мой собеседник простой интерес как нечто большее? В конце концов, чем больше информации соберу, тем лучше. Поколебавшись, я все-таки решилась.
— А какой фамильяр был у Ивара?
— Хочешь узнать о нем побольше? — хитро прищурился Лекс.
— Вовсе нет! — ответила я, пожалуй, чересчур поспешно.
Мысленно тут же одернула себя. Почему я должна испытывать стыд за то, что задаю вопросы о мужчине, который безжалостно лишил меня невинности? Имею право хотя бы знать, кто он такой.
— Тогда тебе с Ниной побеседовать надо, — продолжил мой собеседник, словно и не заметил смущения. — Она, кстати, тоже тобой интересовалась. Если хочешь, могу после завтрака тебя проводить. Наши уже успокоились немного, но одной тебе все равно на улице лучше не показываться.
— Кто такая Нина?
— Доедай, охотница. Увидишь. Если Ивар — это мозг нашей общины, то Нина — ее сердце.
С этими загадочными словами Лекс поторопился закончить завтрак. Я тоже проглотила бутерброды, почти не жуя. Вопросы только множились в голове. Но от общения с Ниной, кем бы она ни была, я не собиралась отказываться. К тому же, попутно нужно осмотреться. Прошлым вечером этого не удалось сделать, как следует. Должна же быть какая-то лазейка, через которую смогу ускользнуть!
Я помогла Лексу убрать со стола и даже сполоснула посуду. Почему-то история Милы кардинально поменяла мое к ней отношение. Вместо ответной злобы я чувствовала только жалость. Прошлой ночью Ивар все-таки подготовил меня, пусть и против воли. А если бы это была орава сбесившихся от похоти мужчин? Я поежилась и решила просто не давать Миле больше повода сцепиться со мной.
У дверей стоял большой брезентовый мешок, завязанный бечевкой. Лекс задержался возле него, крикнул куда-то в глубину дома:
— Мила! Гуманитарку разбери! Там шоколад сегодня!
Его сестра появилась в коридоре. Хмуро оглядела меня, потом мешок.
— Хорошо. Никитка будет рад. Соседям тоже раздам.
— Ты не замерзнешь? — озаботился Лекс, когда мы вышли на улицу. — Где твоя куртка?
Я оглядела свое нехитрое одеяние. Несмотря на солнечный день, на улице было свежо, и голые руки тут же покрылись мурашками.
— Моя одежда сушится.
Он тут же снял ветровку и накинул на меня. Окутавшая плечи ткань была теплой и мгновенно согрела. Неловко придерживая полы скованными руками, я с удивлением посмотрела на увальня, действительно, чем-то похожего на медведя. Лекс сам по себе такой добрый или это все тот же приказ Ивара заботиться обо мне так на него действует? Не думаю, что кто-то из моих братьев, например, стал бы по доброте душевной заботиться о пленнике.
Значит, приказ.
— Что за гуманитарка? — поинтересовалась я.
— Помощь от Сочувствующих, — пояснил Лекс. — Я с утра сходил на точку, где они раздают еду. Вообще, мы своим хозяйством живем. У каждого огород. Скотину держим. Что-то Ивар привозит из города. Но есть по-настоящему дефицитные продукты.
— Как шоколад?
— Угу. Шоколад, леденцы. То, чего сами не производим, но детям очень хочется.
Я кивнула в знак того, что понимаю их положение.
— Ходил на точку? Это в город? А далеко здесь до города?
Лекс рассмеялся.
— Может, тебе еще показать, в какую сторону идти? Нет, охотница. Даже не думай, что сможешь убежать.
Я насупилась и огляделась. При свете дня поселение выглядело немного иначе. За домами, как и говорил Лекс, виднелась черная земля возделанных огородов. У кое-кого под окнами был разбит цветник. Перед нами с веселым визгом пробежала стайка детишек и помчалась дальше. Поселенцы, увидев меня, останавливались и провожали недобрыми взглядами. Но хотя бы не кричали гадостей и больше не кидались грязью.
Мы подошли к одноэтажному дому, обнесенному по периметру невысоким, примерно по колено, заборчиком. Все его доски были выкрашены в разный цвет, что придавало жилищу забавный и несерьезный вид. На веранде я заметила пожилую женщину, которая сидела в кресле-качалке и почесывала шею вороны, примостившейся на сгибе локтя. Склонив седую голову с уложенными в высокую прическу волосами, женщина что-то нашептывала птице.
— Вот мы и пришли, — сообщил Лекс.
— Это Нина?! — удивилась я. — А как ее отчество?
— Просто Нина. Не вздумай выспрашивать про отчество или называть «тетя Нина» и «бабушка Нина», — склонился к моему уху и предупредил Лекс. — Она этого очень не любит. Тогда ее ворона выклюет тебе глаза.
Я охнула, а он рассмеялся.
— Охотница, ты такая доверчивая! Ворона тебя, может, и не тронет. Но насчет обращения я не пошутил.
Лекс подтолкнул меня вперед. Стараясь идти уверенным шагом, но уже не чувствуя прежней уверенности внутри, я поднялась на веранду. Женщина поправила на плечах серую пуховую шаль, чуть шевельнула локтем — и птица, захлопав крыльями, переместилась на перила веранды. Возле кресла хозяйки стоял низкий столик, на котором я заметила чашку с остатками кофе и пачку сигарет с зажигалкой. Тут же стоял стул с высокой спинкой, словно приготовленный для меня.
— Это она? Девочка из клана Хромого? — голос у Нины оказался прокуренным, хрипловатым.
— Да, — с каким-то благоговейным почтением ответил Лекс.
— Хорошо. Иди, сынок. Я за ней пригляжу.
Лекс бодренько покинул веранду и поспешил прочь, а мне снова пришла пора удивляться.
— Он ваш…
— Да не сын он мне, конечно! — женщина усмехнулась. — Но я люблю этого засранца, как родного. Да не стой, девочка, садись. В ногах правды нет.
Я опустилась на край стула, придерживая на плечах куртку Лекса. А старушка-то оказалась не промах! На моей памяти так любил выражаться кто-нибудь из наемников, да и у братьев нет-нет проскальзывало словцо, но мне отец категорически запрещал повторять за ними и вести себя развязно.
Я опустилась на край стула, придерживая на плечах куртку Лекса. А старушка-то оказалась не промах! На моей памяти так любил выражаться кто-нибудь из наемников, да и у братьев нет-нет проскальзывало словцо, но мне отец категорически запрещал повторять за ними и вести себя развязно.
Нина взяла пачку, вынула сигарету и подкурила.
— Кто твой отец? — спросила она, поглядывая на меня сквозь облачка дыма, которые срывались с ее сморщенных губ, подкрашенных помадой.
— Меня зовут Кира…
— Я знаю, как тебя зовут, — перебила она. — Ты что, не слышишь? Я спрашиваю, кто твой отец?
— Григорий. Может, вы знаете и его? — я не удержалась и добавила в голос язвительные нотки.
Ворона хлопнула крыльями и каркнула на меня.
— Может, и знаю… — протянула старуха, прикрыв глаза. — Но не помню. Не могу вспомнить, как он выглядел. Их было два брата, кажется.
— Да, второй — мой дядя. Дмитрий.
— А кто твоя мать?
— Ее звали Майя, — я вздохнула, как выходило всегда, стоило завести разговор о маме. — Но она давно уже умерла. Ее убили…
— Я помню Майю, — снова перебила меня Нина. — Ты похожа на нее. Но не совсем. Она была просто картинка. Петер влюбился в нее с первого взгляда. И, мне кажется, так и не смог разлюбить.
Я впервые слышала о чем-то подобном. Отец мало рассказывал о прошлом, и любопытство загорелось во мне с новой силой.
— Вы знали мою маму?
— Я видела ее один раз. Тогда Петер привел ее к нам в общину, чтобы познакомить со своими родителями. Он был сыном нашего главы, а она — дочерью главного охотника из соседней деревни, — Нина покачала головой. — Мы все понимали, что такой союз обречен, но молчали. У Петера было право выбора.
— Мама? Встречалась с лекхе?! — круглыми глазами я посмотрела на собеседницу.
Всю жизнь считала, что мама встретила папу, влюбилась в него и вышла замуж. Теперь же словно слушала историю о какой-то другой, незнакомой мне женщине.
— Она не просто встречалась, — заметила Нина, стряхивая пепел, — они любили друг друга так сильно, что моя Инга рыдала ночами в подушку. Петер сильно нравился ей, но был увлечен другой. Мы все удивились, когда Майя вдруг отказала ему и запретила к себе приближаться. Видимо, что-то случилось у них там, в деревне. Может, ее отец узнал? Охотники нас недолюбливали, и это еще мягко сказано. Петер был сам не свой. Бродил по округе, как привидение. Взгляд стал пустым и мертвым. Инга поддерживала его, как могла, и постепенно у них все сложилось.
Я покачала головой. Сложно поверить, что у мамы мог быть в сердце кто-то еще. Скорее всего, она вовремя опомнилась.
— Наверно мама просто решила выйти замуж за моего отца? Поэтому отказала Петеру?
Нина рассмеялась, а ворона снова каркнула.
— Поверь мне, девочка, от такой любви просто так не отказываются. Инга не сразу уговорила Петера уехать из общины, построить дом. Сначала он отказывался, его тянуло к охотничьей деревне, как магнитом. Мы боялись, что рано или поздно его подстрелят. Инга убедила его, что жилу нужно охранять, а для этого стоит обосноваться где-то рядом. Мы все время ждали, что кто-нибудь еще случайно натолкнется на нее. Но настоящей причиной, все-таки, стало ее желание увезти мужа подальше от прошлой любви. И я ее в этом поддерживала.
— Значит, Инга…
— Была моей дочерью.
— А почему была?
Лицо моей собеседницы стало суровым.
— Потому что твой отец и его брат убили ее, Петера и трех детей в их же собственном доме.
— О боже… — я постепенно начинала понимать, — …то, что рассказывал Ивар… это был его отец… и мать… и это был он сам.
Нина кивнула и потушила окурок в пепельнице. Ворона прошлась по перилам туда и обратно, не сводя с меня черных блестящих бусин-глаз.
— Но вы говорите, что его убили, — продолжила я, — но его не убили. Он жив, он…
Я осеклась на полуслове.
— Да, ему повезло, — согласилась Нина, — даже два раза. Первый раз — когда выстрел пришелся в сердце, а не в голову. Уж не знаю, почему у убийцы дрогнула рука. А второй раз — когда этот убийца раскаялся и принес мне его.
— Как принес?
Нина пожала плечами.
— Я помню, это было раннее утро. В мою дверь затарабанили. Я испугалась, но открыла. Это оказался охотник. Молодой. Сейчас я уже не вспомню его лица. На руках он держал моего внука. Залитого кровью. Помню, как закружилась голова. Я села прямо на пороге, а охотник положил мне на руки Ивара и все втолковывал, что он дышит.
Я слушала, потеряв дар речи.
— Охотник сказал, что они захватили дом, и всем нам, всей общине лучше в ближайшее время убраться подобру-поздорову, потому что участь семьи Петера может постигнуть всех нас. Сказал, что он оставил тела на въезде в наше поселение, чтобы мы могли похоронить их. И еще сказал, что когда забирал Ивара, видел, что на его груди лежал львенок. Это подсказало охотнику, что ребенок еще жив, — она пожала плечами, — не знаю, почему не стал добивать. Наверно потому, что львенок не шевелился и тоже казался полумертвым. Так мне сказал охотник. Когда Ивара принесли мне, фамильяра уже не было.
— И куда же делся… львенок?
— Мы не знаем, — покачала Нина головой. — Мы можем только предполагать. Я слышала, что такое бывает. Но никто из знакомых, и знакомых моих знакомых, и их знакомых никогда не видел своими глазами, как фамильяр умирает, а его хозяин остается на этом свете. Видимо фамильяр так хотел спасти Ивара, что просто растворился в нем, передав все жизненные силы. Будь это взрослая особь, он мог бы просто излечить. Но что взять с львенка, который сам недавно только появился у малыша? Пуля прошла очень близко от сердца. Сколько я потом ни обращалась к врачам — все, как один, твердили, что без операции ребенок бы не выжил.
— Ого…
— Еще несколько дней Ивар находился между жизнью и смертью, а потом пошел на поправку. Отец Петера собрал мужчин и пошел, чтобы отвоевать жилу, но их тоже перестреляли. С новыми пулями у людей появилось преимущество. В тот же день мы собрались и всей общиной отправились куда глаза глядят, лишь бы подальше от этих мест.
Я задумалась.
— Но мне говорили, что это лекхе нападали на людей. Что это один из них убил маму. Что это… был… Петер.
— Милое дитя, — снисходительно фыркнула Нина. — Среди лекхе тоже всякого сброда хватает. И чем тяжелее времена, тем его больше. Но за свою общину я могу поручиться. Сколько соседи не обвиняли нас в убийствах, кражах и прочем, точно могу сказать, что мы этого не делали.
Нина говорила убедительно, ее глаза блестели от влаги. По-человечески мне стало жаль собеседницу. Но здравый смысл подсказывал, что нельзя так легко верить в кардинально противоположную историю. Как я могу различить, где правда и где ложь?
— Все-таки, меня учили другому, — упрямо произнесла я. — И если все лекхе были такие хорошие, то почему люди вдруг решили их опасаться? Почему загнали в гетто? Почему дали определение «социально опасный субъект». Значит, вы, действительно, были опасны! Что мешало Петеру убить мою маму из ревности? Ведь вы сами говорите, что он страдал! Что мешало это сделать Инге? Она переживала из-за наличия соперницы. Когда мою маму нашли недалеко от дома, ее тело было истерзано так, что живого места не осталось. Кто мог это сделать? Конечно, чей-то фамильяр. Мой отец не смог оправиться от этого удара, а мне самой, как говорят, тогда едва исполнился год. Думаете, наш клан мог оставить подобное без ответа?!
Нина вздохнула.
— Человек — такое существо, что все, отличающееся от себя, считает опасным, — заявила она. — Ты знаешь, что у военных есть приказ открывать огонь по неопознанному объекту, если тот не отвечает в течение определенного времени? Не разбираться, почему не отвечает, а просто стрелять. Превентивные меры.
— Возможно… — протянула я, вспомнив, что того же Байрона сначала подстрелили, а потом стали разбираться, почему он нарушил границу.
— В древние времена люди считали лекхе божественными существами, созданными природой. Их считали высшими. Но по натуре лекхе — скорее земледельцы, чем воины. Фамильяр дан нам для защиты, а не для нападения. Крупные животные помогали охотиться. Мелкие — охраняли жилища от грызунов и прочей напасти, следили за детьми. В средние века все поменялось. Нас причислили к порождениям дьявола, особенно из-за нашей способности излечиваться. Стали избегать. Отсюда пошла привычка лекхе жить обособленно, общинами, сторониться людей. В то же время и возникли кланы охотников, в противовес лекхе. Твой клан наверняка тоже имеет свою не очень славную родословную.