Но до конца каникул Гоша так и не появился.
3
Новый год был ужасен.
Накануне к тете Свете приехала тетя Галя, Галина Семеновна, Галка. Юркая, низенькая и черноволосая, она в самом деле напоминала птицу, а скрипучий голос довершал сходство.
Им обеим было уже под шестьдесят, и они дружили большую часть жизни: начиная с того времени, как еще молодыми оказались в одном партизанском отряде. Сейчас они жили в разных городах и виделись редко: только когда Галя приезжала в столицу. Прошлый раз это было два года назад, и Ника помнит, как папа шутил что-то про дым коромыслом и про то, что не буду мешать тетушке отдыхать.
Теперь Ника поняла, что папа имел в виду: в новогоднюю ночь тетя Света выставила на стол запотевшую бутылку водки, и подруги начали отмечать праздник, не дожидаясь полуночи. К тому моменту, когда в других домах открывают шампанское и ждут боя часов на главной башне, Ника сидит, забившись в угол, с ужасом слушая, как боевые подруги вспоминают войну: рейды в тыл мертвых, убийства офицеров, допросы пленных — почти всегда безрезультатные, мертвые куда больше боялись своего «черного отряда», армейской контрразведки, чем живых партизан, пусть даже и вооруженных серебряными ножами.
Вспоминала все больше Галина Семеновна, а тетя Света только наливала, поддакивала, да время от времени вставляла что-то вроде: «А помнишь, Галка, тогда в Шапетовке…»
— Конечно, помню! — откликалась Галка. — Нам тогда с Большой Земли привезли два ящика разрывных ртутных — вот пошла потеха! Мы втроем тогда целую зомби-команду положили: у них головы лопались, как воздушные шарики, только кровь во все стороны летела.
Тут тетя Света наконец заметила Нику.
— Иди спать, — махнула она рукой, — ты, Галка, мне совсем ребенка застращала. Не пугай девочку почем зря, у нее еще все впереди.
При словах «еще все впереди» Ника вздрогнула. У себя в комнате она легла и накрыла голову подушкой, но все равно из кухни доносился резкий голос Галины Семеновны: «Вся кожа слезла, только кости торчат. И я по этим костям — топором, топором! А оно орет таким тонким голосом, словно котенок плачет…»
Ника думала, что на самом деле прошедший год был очень хорошим: ушла из ненавистной «пятнашки», появились новые друзья, Марина, Лева и, главное, Гоша, — и вспоминала, как стояла на затоптанной площадке посреди гаражей, а Гоша спрыгнул, будто с неба, толкнул ее в снег — и тут на Вадика и его подручных обрушился град ледышек и снежков. Хороший был год — но скрипучий голос все равно пробивался сквозь стену, сквозь подушку, в самый мозг:
— …а Нинка видит: ниже колена ноги нет уже, только клочья свисают, ну и просит: девчата, серебряные пули есть у кого? Пристрелите меня, а? Не хочу завтра к вам с той стороны прийти…
«У нас тоже была война, — подумала Ника. — Маленькая, детская, но война. С засадами, обстрелами, ловушками. С настоящим страхом, настоящей болью, настоящей дружбой. Мне даже показалось — с настоящим предательством. И неважно, что в этой войне не было мертвых, что мы воевали живые против живых, все равно: живые бывают разные, и мертвые тоже бывают, теперь-то я это точно знаю. Жалко, что они ничего не помнят, — и, значит, даже если Майк встретит моих маму с папой, он не поймет, что это — они».
А потом Ника снова подумала про Гошу: ничего, мол, страшного, что Новый год получился такой дурацкий, все равно: впереди — десять дней каникул, они будут кататься на коньках, гулять, ходить в заброшенный дом разговаривать с Майком, она сходит к Гоше в гости, Гоша обещал, его мама расскажет про экспедицию, когда вернется, — и Ника засыпает, и улыбается во сне, а на кухне тетя Света задумчиво говорит:
— Красивый был такой офицер… прям как сейчас вижу, какое у него лицо изумленное было, когда я ему нож в сердце с первого удара загнала…
— Ну, поехали! — Ника разбегается и, расставив руки, скользит по ледяной дорожке. Тетя Света всегда ругается на нее — мол, раскатывают, раскатывают, а потом старые люди падают, ноги ломают. Но тети Светы рядом нет, некому Нику одернуть — и она доезжает до конца и со смехом бежит дальше, оборачиваясь через плечо на Леву.
Лед кончается, мальчик пытается затормозить, не может удержать равновесие и падает. У него такой растерянный вид, что Ника смеется. Лева густо краснеет и встает.
— Ладно, ерунда, — говорит он, — все нормально.
Они возвращаются из кино. Яркое, почти что летнее, солнце играет на белоснежных сугробах слева и справа от дороги. На чистом голубом небе — ни облачка. Настоящая новогодняя погода.
— Как ты думаешь, — говорит Ника, — удобно спросить Майка, почему его отец стал невозвращенцем?
Лева пожимает плечами. Он рад, что разговор ушел в сторону от неловкого падения:
— Конечно, удобно, — говорит он, — почему нет? Это же для нас невозвращенцы — предатели, а для мертвых — наверное, наоборот. Герои.
В школах, где училась Ника, учителя несколько раз рассказывали про невозвращенцев. Считалось, что мертвые сманивают живых, попавших в Заграничье, обещают — если те останутся, их ждет счастливая, сытая жизнь. Теперь Ника хорошо представляет, как все происходит: человеку показывают эти гаджеты — ай-по, видеомагнитофоны, машины, красивую удобную одежду, — и он решает остаться в Заграничье, забыть родных и друзей, не возвращаться. На уроках говорили, что потом невозвращенцы горько жалеют о сделанном, ведь жизнь у мертвых — тоскливая и тяжелая, вовсе не похожая на те обещания, которые давали невозвращенцам.
Ника немного разочарована. Когда Майк появился впервые, она подумала: «Ух ты, как это необычно — мертвый мальчик! Он столько сможет рассказать! Может быть, — надеялась Ника, — я лучше смогу представить, как теперь живут мои родители».
Но стоило послушать Майка внимательней — и оказалось, что ему особо и нечего рассказать. «Жизнь у мертвых мало отличается от нашей, — думает Ника. — Слов много непонятных — это да. Ипотека, закладная, ссуда, кредит. А так — то же самое, обыкновенная жизнь. Да и сам Майк — самый обыкновенный, ничуть не лучше ее одноклассников. Лева, например, гораздо умнее, а сравнивать Майка с Гошей — так просто смешно».
— Тебе Гоша не звонил? — спрашивает она Леву.
— Нет, — отвечает Лева и сразу мрачнеет.
«Странно, — думает Ника, — стоит мне спросить про Гошу, у Левы сразу портится настроение. Не понимаю — почему?»
— Как ты провела каникулы? — спрашивает Зиночка.
Ника смотрит на учительницу в недоумении. Попросила задержаться после урока, Ника думала — по поводу математической олимпиады, а вместо этого — спрашивает про каникулы.
— Нормально, — отвечает она, — в кино ходила, гуляла…
— С друзьями?
— Ну да, — отвечает Ника, — с Мариной и с Левой.
Вообще-то Зиночка нравится Нике: она не вредная, на уроках у нее интересно, математику Ника любит, на олимпиаде собирается победить. Но сейчас Ника нервничает: в первый день занятий Гоша так и не появился в школе. На переменке сбегала на первый этаж, позвонила из телефона-автомата — в трубке только длинные гудки. Вот бы когда пригодился движок: можно было бы позвонить Гоше, где бы он ни был! Ну ничего, со временем движки тоже научатся делать — делают же сейчас плееры и телевизоры. И не намного хуже, чем мертвые.
— А с Гошей ты дружишь? — спрашивает Зиночка.
— Да, — отвечает Ника и тут же добавляет: — С ним что-то случилось?
— Ну, не совсем с ним, — говорит Зиночка. — Нам звонили из района… его мама пропала в экспедиции на Белом море. Гоша с отцом ездили туда, на поиски — ничего не нашли.
— Гошина мама… погибла? — осторожно спрашивает Ника.
— Никто не знает, — отвечает Зиночка, — вообще-то считается, что мы никому не должны говорить об этом, но я подумала, что ты — его подруга и вообще должна понимать такие вещи…
Ника кивает: да, она должна понимать такие вещи, ну конечно. Но сейчас она ничего не понимает — как же так? Что будет теперь с Гошей?
— Видимо, Гошина мама сейчас мертвая, — говорит Зиночка, — но что случилось, так и непонятно. Из района нам намекнули, что, возможно, она сама не вернулась… ну, ты понимаешь? Решила остаться там.
Ника удивленно смотрит на Зиночку. Она не понимает: как же так? Гошина мама — невозвращенка? А как же Гошин папа, как же сам Гоша? Как она смогла их оставить?
— Я только тебе сказала, — говорит Зиночка, — потому что я думаю, что Гоше нужна будет поддержка его друзей. Он, наверное, очень переживает.
Переживает. Какое глупое слово! Разве это так называется? Может, у мертвых есть слова, чтобы говорить об этом? Но Зиночка не знает мертвых языков, и Ника толком тоже не знает — разве за один урок в неделю выучишь! — и вот поэтому они говорят на живом языке, но с каждой репликой живые слова теряют смысл, ссыхаются, мертвеют.
Переживает. Какое глупое слово! Разве это так называется? Может, у мертвых есть слова, чтобы говорить об этом? Но Зиночка не знает мертвых языков, и Ника толком тоже не знает — разве за один урок в неделю выучишь! — и вот поэтому они говорят на живом языке, но с каждой репликой живые слова теряют смысл, ссыхаются, мертвеют.
Переживает. Поддержка. Остаться там.
Невозвращенка.
4
«Что же мне делать? — думает Лева. — Сказать „привет!“, будто я ничего не знаю? Ждать, пока Гоша сам расскажет? Или самому все сказать? И что — всё? Что его мама пропала или что ее считают невозвращенкой? Или что я в это не верю? Что я знаю: Гошина мама не могла его бросить?»
В утреннем сумраке Лева спешит в школу. Мешок со сменкой бьет по ногам, руки мерзнут в тонких варежках. Шурка молча идет рядом, словно чувствует — брата лучше сейчас не трогать.
«А если Гоша и сегодня не придет в школу? — думает Лева. — Тогда — сразу после уроков — пойдем все к нему. Марина, Ника — все пойдем. Или нет. Пойти одному. Все-таки мы дружим с детского сада, восемь лет уже. Он меня всегда защищал, точно. С самого первого дня, когда ко мне на прогулке подготовишки привязались. Рыжий, рыжий, злой, упрямый, родился от мертвой мамы. Я расплакался тогда, а они скакали вокруг и кричали: рыжий, рыжий, злой, упертый, родился от мамы мертвой, — и тут прибежал Гоша и сразу двинул кому-то, замахал палкой, устроил такую кучу-малу, что сбежались все воспитатели. Да, он меня защищал, как я — Шурку. Будто он — мой старший брат».
— Как подружки? — спрашивает Лева, нагибаясь к сестре. — Соскучились за каникулы?
— А я с Машкой поругалась, — отвечает Шурка, — у меня подружек больше не осталось.
Родинка на круглой Шуркиной щеке смешно подергивается: это Шурка кривит курносый нос.
— Надо помириться, — строго говорит Лева, — друзьями так легко не разбрасываются.
Родился от мамы мертвой. Если Гошину маму так и не найдут — он и будет от мертвой мамы. Как Ника. Нет, хуже чем Ника, потому что про Гошину маму теперь всюду будут говорить, что она — невозвращенка и предательница. «Странно, — думает Лева, — я всегда думал, что она — геолог, как же она могла в Заграничье попасть? Ерунда какая-то.
А ведь сколько раз был в гостях. Добрый день, Нина Георгиевна. Добрый день, Лева. Ужинать будешь? Хочешь чаю? Нет, спасибо, я сыт. Вот так и говорили. Хотя неправда — пару раз в год Нина Георгиевна собирала Гошиных друзей, показывала слайды, рассказывала, как была в Сибирии, в Якутистане, в разных других северных краях. Вот поэтому, кстати, я и думал, что она — геолог. И ведь неудобно теперь спросить: Гоша, а кем была твоя мама? Тогда уж: а кем работает твоя мама? Нет, тоже нельзя.
Что же мне делать? — снова и снова спрашивает себя Лева. — Что сказать? Просто „привет!“, будто ничего не случилось?»
И вот Гоша идет по проходу между парт, дребезжит звонок, через секунду в класс войдет Дмитрий Данилович, у Гоши всего-то и осталось времени, что сесть на свое место и достать учебник, — и Лева никак не может сказать первые слова, и тогда Ника поворачивается и говорит:
— Они ведь продолжают искать, да?
Гоша только кивает, и тут ДэДэ входит в класс, сразу начинается урок, так что Лева успевает только прошептать:
— Я уверен, они найдут. Честное слово! — и Гоша грустно улыбается в ответ.
— Я специально немного сократила урок, — говорит Рыба, — чтобы у нас осталось время поговорить о важных событиях, случившихся в жизни нашего класса. Я бы не хотела называть никаких имен, но, наверное, ни для кого не секрет, что мама одного из наших учеников не вернулась из Заграничья.
«Хорошо, что хотя бы имени не назвала, — думает Лева. — Теперь главное делать вид, будто я не знаю, о чем идет речь. Не выдать Гошу, не смотреть на него, сидеть, будто ни в чем не бывало».
— Сейчас компетентные органы выясняют обстоятельства, — продолжает Рыба, — но для нас это еще один повод вспомнить: война не закончилась, как многие думают. Враг коварен, и он продолжает вести свою подрывную работу. И на этот раз его оружие — не зомби-команды, не тинги, не фульчи. Сегодня на вооружении мертвых — джинсы, туфли, сережки. Музыка, фильмы, даже книги. Проиграв в открытом бою, они ведут теперь тайную, шпионскую деятельность. Они пытаются соблазнить живых — и теперь мы знаем, что иногда это им удается!
Лева успокоился: про джинсы, туфли, сережки Рыба говорила при каждом удобном случае и, едва начав, без остановки мчалась к концу десятиминутной речи. Для Гошиной мамы места явно не оставалось.
Небось, если бы Рыба узнала, что мы встречаемся с настоящим мертвым мальчиком, — ее бы удар хватил.
— Не только взрослые, но и дети находятся сегодня под угрозой, — продолжает Рыба, — более того: именно вы — основная мишень наших врагов. У мертвых нет будущего, они знают об этом, поэтому так сильна их ненависть к детям, к тем, кто символизирует будущее для нас, живых. И поэтому вы должны удвоить бдительность, внимательней присматриваться друг к другу, помнить: яблочко падает недалеко от яблони! И сын невозвращенки, сын предательницы может оказаться прекрасным оружием в руках наших врагов!
На этих словах Рыба поднимает костлявый палец и указывает на Гошу. Класс замирает. Лева видит, как сжимаются лежащие на парте Гошины кулаки.
Звенит звонок, словно точка в длинной речи, — Рыба, как всегда, точно рассчитала время.
Ученики толпой выходят из класса, и сквозь шум Лева слышит Олин голос:
— Девочки, вы к нему лучше не подходите, может, это заразно. Вот он с Кикой дружил — и его мама тоже тю-тю.
Секунда — и Лева уже держит девочку за горло.
— Гадина, дрянь, — шепчет он, — попробуй еще раз открыть свой поганый рот — тебе самой будет тю-тю. У Гоши мировая мама, она обязательно вернется, не смей так говорить, поняла?
Оля кивает, но стоит Леве отпустить ее, начинает верещать:
— Валентина Владимировна, Валентина Владимировна! Меня Столповский задушить хотел!
Рыба появляется из класса, грозная и неотвратимая.
— Прекрасно, — говорит она, — драться с девочкой! А еще родители — учителя! Чтобы завтра же были в школе!
— Хорошо, Валентина Владимировна, — отвечает Лева и бежит следом за своими друзьями.
В раздевалке Зиночка подходит к Гоше. Сегодня урока математики не было, так что учительница видит его впервые после каникул.
— Я слышала, Валентина Владимировна сказала очередную речь? — говорит она.
Гоша сдержанно кивает.
— Я просто хотела, чтобы ты знал: вовсе не все учителя разделяют ее позицию, — говорит Зиночка, — и лично от себя хочу добавить, что я уверена, что с твоей мамой все будет благополучно.
Гоша стоит молча, за него отвечает Ника: «Спасибо, Зинаида Сергеевна, мы тоже очень надеемся!» — и Лева снова удивляется: какая все-таки Ника необычная, умная девочка. Как здорово, что он в нее влюблен!
— Позвонили прямо 31 декабря, — рассказывает Гоша, — мы с папой покидали вещи в рюкзак и сразу на вокзал. Второго утром начали поиски — и тут выяснилось, что никто толком не знал ни маминого маршрута, ни промежуточных остановок. Думали, может, она заблудилась, не может выйти к людям — хотя мы-то знали, как мама хорошо ориентируется в любом лесу. Подняли вертолеты, летали, высматривали — и ничего. А через пять дней прилетело начальство из института — и вот тогда я и услышал: «Только невозвращенки нам не хватало!»
— Послушай, — спрашивает Ника, — я одного не понимаю. Лева говорит: твоя мама — геолог. Не орфей, не ученый шаман. Как она могла не вернуться из Заграничья, если она туда и не попадала?
— Я не знаю, — отвечает Гоша, — но почему-то все были уверены, что она там была. И уже не один раз.
Они сидят в сквере, на полпути от школы к дому. Снег такой глубокий, что приходится сидеть на спинке скамейки, поставив ноги на сиденье, почти сливающееся с окружающими сугробами.
— А что говорит твой папа? — спрашивает Лева.
— Ничего, — отвечает Гоша, — ничего не говорит. Думаешь, я его не спрашивал? Как это так могло быть, чтобы мама бывала в Заграничье — а я об этом не знал? Она бы мне сувенир какой-нибудь привезла, мертвую вещь какую-нибудь. А папа отвечает: все очень сложно, Георгий, ты сейчас не поймешь. А когда пойму? Когда маму перестанут искать?
— Послушай, — говорит Марина, выпустив изо рта каштановую прядку, — у меня идея: давай спросим Майка. Может быть, он сумеет что-нибудь узнать.
5
— Нет, про это я бы точно знал, — говорит Майк, сверкая скобкой на зубах, — невозвращенец, да еще и женщина… это был бы большой хайп.
Сегодня Майк хорошо подготовился: на нем куртка, огромная, будто надутая воздухом, теплый шарф и шапка-ушанка. Они сидят все в той же комнате, только Гоша захватил с собой фонарик — на улице уже темно.