Сегодня Майк хорошо подготовился: на нем куртка, огромная, будто надутая воздухом, теплый шарф и шапка-ушанка. Они сидят все в той же комнате, только Гоша захватил с собой фонарик — на улице уже темно.
— У меня же отец — невозвращенец, — продолжает Майк, — и когда новые невозвращенцы появляются — в нашей области или в любой другой, — он с ними обязательно встречается. Я бы знал про твою маму.
Майк обращается к Гоше, но то и дело оглядывается на Марину. Кажется, он очень доволен, что сегодня может быть полезен в чем-то более существенном, чем ай-по, движки или компутеры.
— А если она просто… ушла? Стала мертвой? — спрашивает Гоша. — Тогда ты мог бы узнать?
— Нет, конечно, — отвечает Майк, — знаешь, сколько их каждый день прибывает? Да к тому же это невозвращенцы помнят, что с ними было раньше, — поэтому их так и ценят. А обычные мертвые — ну, они как я. Никаких воспоминаний о том, что было при жизни. Я даже свое живое имя не помню. Правда, дядя говорит: меня звали Миша…
— А твой дядя — он помнит? — спрашивает Марина.
— Мой дядя, конечно, не совсем невозвращенец, — говорит Майк, — но и не обычный мертвый. Я с ним об этом не говорил, но вроде он специально отправился следом за отцом, когда отец остался у нас. Вроде они поссорились еще при жизни, а потом дядя его преследовал повсюду. Так что дядя тоже добровольно ушел к нам — и поэтому, наверное, помнит так много про Заграничье… то есть про мир живых.
— Ладно, ладно, — говорит Гоша, — а скажи, какие есть способы попасть туда, к вам. Ну, я знаю, есть ученые шаманы — они долго учатся, изучают разные науки, болеют, сдают экзамены и в конце концов могут путешествовать туда и обратно. Есть орфеи — эти просто поют или пишут стихи, ну, и каким-то образом благодаря этому попадают к вам. Есть разведчики, которые проходят сквозь разрывы, которые специально ради них открывают в Границе. Но мама не была ни ученым, ни орфеем, ни разведчиком — и если она ходила в Заграничье, то как она это делала?
— Не знаю, — говорит Майк, — вот я же хожу к вам — и как я это делаю?
— Ерунда какая-то, — бормочет себе под нос Гоша, — мы только попусту тратим время.
— Наверное, мой отец знает, — продолжает Майк, — но я боюсь его спрашивать. Мне кажется, он подозревает, что я хожу к вам. А если он узнает наверняка — мне не поздоровится, это точно. Поэтому я с ним про Границу говорить не буду. Вы, чуваки, извините.
— Он трус, — говорит Лева, — и чего он так боится? Ведь уже мертвый, что с ним еще случится?
Ника вдруг вспоминает: пронзительный голос, низенькая юркая старушка, — «да уж, „черного отряда“ они боялись побольше, чем нас. Что там с ними делали — не знаю, но я тогда поняла: есть вещи пострашнее смерти».
— А почему мы вообще считаем, что ему можно верить? — говорит Гоша. — Может, этот Майк — на самом деле шпион. Его, может, специально заслали к нам, чтобы нас с толку сбивать, за нос водить?
— Скармливать дезинформацию, — кивает Лева, — да, я читал, такое бывает.
— Да вы совсем рехнулись, — не выдерживает Марина, — шпион! Тоже мне скажете! Кто будет засылать шпиона к четырем школьникам? Кому надо скармливать нам дезинформацию? Имейте в виду, мы его сюда затащили, когда с Гошиной мамой все еще было нормально!
— Все равно, — упрямо говорит Гоша, — вдруг он врет? Вдруг есть способ связаться с мертвыми? Выяснить, мертвый человек или нет?
— Когда мамы с папой не стало, — вспоминает Ника, — мне тоже хотелось с ними как-нибудь связаться. Мечтала найти какой-нибудь способ — а вот сейчас, когда Гоша об этом заговорил, поняла, что давно уже об этом не думаю.
Ника понимает: родители ушли так давно, что она уже привыкла к тому, что их больше нет. На секунду Нике кажется, будто она предала их — впрочем, нет. Просто слишком много времени прошло, слишком много — и Ника уже не верит в чудо, точно так же, как через несколько лет не будет верить в чудо Гоша.
Если, конечно, чуда не случится и Гоша в самом деле не найдет свою маму.
Но сегодня Ника не верит в чудо ни для себя, ни для Гоши.
— Я могу спросить папу, — говорит Марина, — он много с мертвыми работает, наверняка что-нибудь знает.
— А ты, Гоша, еще раз спроси своего, — советует Лева, — может, он скажет что-нибудь, кроме «это все очень сложно».
Они идут по улице, вдоль дощатого забора, обнесенного сверху колючей проволокой. Там, внутри, заколоченный дом без привидения, дом с мертвым мальчиком, появляющимся по сигналу магнитной свечи. Здесь — старые дома, глубокие сугробы, следы от протекторов на снегу. Они идут по улице, и вдруг Нике начинает казаться: кто-то смотрит на них. То ли из окон соседнего дома, то ли вообще — из дальних, неведомых краев. Она оглядывается — нет, никого.
Померещилось, наверно.
6
— Хороший вопрос, дочка, — говорит Маринин папа, — очень интересный, хороший вопрос. В учебнике на такой вопрос ответа не найдешь, это уж точно.
Папа сидит на своем любимом месте — во главе стола, напротив телевизора. Марина — на узеньком кухонном диванчике, поджав под себя ноги, поглаживая шелковистую спинку Люси. На подаренных часах — час ночи. Сегодня папа пришел рано, еще не было полуночи. Мама уже спала, а вот Марина — дождалась.
— В большинстве случаев ответ на твой вопрос очевиден. Есть тело, есть факт смерти — значит, человек ушел, стал мертвым. Но тебя, наверное, интересует — как быть, если тела нет?
Марина кивает. Когда-то, много лет назад, она очень любила вот так сидеть рядом с папой. Тогда он еще не работал по ночам и каждый вечер присаживался у Марининой кровати: читал книжки, рассказывал сказки, а когда Марина выучилась читать — просто разговаривал.
До сих пор Марине немножко жалко, что больше по вечерам они не сидят с папой вот так, вдвоем. Может быть, поэтому она и обрадовалась поводу — дождалась его с работы и вот слушает, склонив голову на бок.
— Я так и думал. Мне есть что сказать тебе об этом, но я хочу быть честным. Давай я сначала отвечу на все твои вопросы — а потом дам тебе совет, и ты послушаешь меня. Идет?
— Конечно, — Марина улыбается и пожимает плечами. Она ведь для этого и сидит здесь, на кухне, — чтобы внимательно слушать.
— Итак, как определить, мертвый человек или нет, если у нас нет его тела? — Папа откидывается на стуле, закладывает большие пальцы за отвороты поддетой под пиджак жилетки. — Для этого существуют специальные приборы, и приборы эти, разумеется, глубоко засекречены. Собственно, дело в том, что они существуют не совсем для этого: они позволяют связываться с мертвыми, обмениваться с ними сообщениями. Для начала мы посылаем запрос, делаем вызов — и если человек откликается, то он, очевидно, мертвый. А вот если мы не получаем ответа — то это, к сожалению, не значит ничего. Может, человек жив, может — мертв, но недостижим, может — ни то, ни другое, застрял где-то в промежуточных мирах.
Марина удивляется: как спокойно папа говорит обо всем этом. Ну да, последние пять лет он работает с мертвыми — но все равно.
— Что значит — в промежуточных мирах? — спрашивает она.
Папа достает из кармана пачку сигарет — разумеется, мертвых, — не спеша закуривает.
— После смерти человек не сразу попадает в Заграничье, — говорит папа, — некоторое время он скитается по, как бы это точнее сказать, приграничным областям. Ни мы, ни мертвые не контролируем эти области — именно там и происходит обычно наше общение с мертвыми. Торговля, переговоры, ну и, конечно, взаимный шпионаж, подкуп, вербовка, перевербовка… Большинство ученых шаманов и орфеев не проходят дальше этих мест — в принципе, там достаточно материалов для работы: все-таки мертвые тоже привозят в эти области все свои технологические новинки — оттуда-то мы их и забираем.
— Покупаем? — спрашивает Марина.
Папа смеется.
— Покупаем тоже. Но, конечно, не только покупаем. Часть приходится вывозить тайком — в особенности, если речь идет о последних технологических разработках. Но тут надо иметь в виду одну вещь, — и он затушил сигарету в массивной пепельнице, — все, что мы получаем от мертвых, — потенциально опасно.
— Даже джинсы? — улыбается Марина.
— На самом деле — да, — отвечает папа, — джинсы тоже. Откуда мы знаем, что у них внутри нет специальной начинки, которая передавала бы секретную информацию в Заграничье? Почему я так уверен, что эти сигареты не отравлены? Готов ли я поручиться, что плеер работает только в одну сторону — то есть воспроизводит звук, а не записывает его? Если честно — нет. Но мы вынуждены идти на этот риск, потому что технологически все еще сильно уступаем мертвым.
Папа говорит очень серьезно: как всегда в такой момент между бровей у него залегает глубокая морщина. Марина смотрит на нее и думает: папа совсем не изменился. Точно так же когда-то он объяснял мне, как переходить улицу.
— Так вот, прибор для разговоров с мертвыми — это неоправданный риск. Не следует говорить с мертвыми — они всегда врут, всегда сообщают недостоверную информацию. Вступив с ними в переговоры, ты сразу оказываешься на чужой территории: в том, что касается слова и его ловушек, им нет равных. Недаром у них не один язык, как у нас, а множество.
Люси устало урчит под Марининой рукой, девочка смотрит на кошку, потом — на мужчину, сидящего за столом.
— Почему, кстати, у них много языков?
— Это нормальное следствие распада. Точно так же, как человеческое тело после смерти начинает разлагаться, после пересечения Границы начинает разлагаться язык. Он распадается на множество языков, чем-то похожих друг на друга, но с каждым годом все больше и больше разъезжающих в разные стороны.
— Разве у всех мертвых тела разлагаются? — снова спрашивает Марина.
— Нет, — отвечает папа, — обычно тела разлагаются у тех мертвых, которые покидают свой мир, пересекают границу в обратную сторону. Обычному мертвому это так же нелегко сделать, как живому человеку — не шаману и не орфею — попасть живым в Заграничье. Иногда мертвые появляются в нашем мире как призраки — то есть души, лишенные плоти. Иногда — как зомби, фульчи или ромерос, то есть тела, лишенные сознания, фактически — движущееся оружие, пушечное мясо. Некоторые мертвые становятся упырями — довольно неприятная разновидность, обычно они служат низшими чинами в армии и слепо подчиняются своему создателю-командиру, который и сделал из них упырей. Но я, как правило, имею дело с другими мертвыми, с мертвыми экстракласса, которые могут спокойно перемещаться через Границу в обе стороны. Именно они и становятся торговцами, дипломатами или шпионами. Их почти нельзя отличить от живых — и они-то опасней всех.
— Почему же ты встречаешься с ними только ночью? — спрашивает Марина.
— Ну, они же ходят с охраной — а у охраны известные проблемы с дневным светом, — улыбается папа, — я, правда, думаю, проблемы с дневным светом у очень многих, но это не принято обсуждать, а они и ездят всюду с охраной, так что не разберешь — из-за кого мы вечно встречаемся по ночам.
Люси устало спрыгивает на пол. Марина вспоминает, как они играли когда-то втроем: папа, Люси и маленькая Марина. Папа привязывал катушку к нитке, Люси ловила лапами, играла, а девочка хлопала в ладоши и смеялась. Сейчас Марина вспомнила об этом так отчетливо, словно увидела в кино.
— Ну вот, — говорит папа, закуривая следующую сигарету, — а теперь я скажу тебе, почему ты спрашиваешь меня обо всем этом, и дам тебе тот совет, которого ты обещала послушаться.
Марине кажется: она обещала не послушаться, а послушать, но сейчас не время спорить.
— Давай, — говорит она.
— Ты спрашиваешь меня про мертвых, потому что у твоего друга Гоши исчезла на Белом море мама, — говорит папа, — если тебе интересно, я знаю об этом уже неделю.
— Откуда? — спрашивает Марина.
И если знал — то почему не сказал? Почему ждал, пока она сама придет с разговором?
— Коля рассказал, — улыбается папа. На мгновение его лицо скрывает голубоватый дым, потом он продолжает: — В министерстве заинтересовались этим делом. Это ведь не просто исчезновение — выяснилось, что в лаборатории практической этнографии они занимались прелюбопытными вещами. И вовсе не такими уж невинными, как может показаться на первый взгляд.
— Разве Гошина мама — этнограф? — удивляется Марина. — Он мне никогда не говорил.
— Ну, формально они были геологи. Но лет семь назад им удалось убедить руководство Академии наук, что важная геологическая информация скрыта в древних преданиях. Для извлечения этой информации как раз и была создана эта лаборатория. Надо ли говорить, Марина, что занимались они чем угодно, только не поиском полезных ископаемых.
Теперь папа сидел, облокотившись на стол и глядя на Марину почти что в упор.
— Чем занимались родители твоего друга Гоши, становится ясно только теперь. Они, как и многие этнографы, изучали древние предания и обычаи, возникшие еще до Мая. Но только те предания, что интересовали их, были предания о путешествиях в мир мертвых. О героях-трикстерах. О мужьях, спасающих из царства мертвых своих жен. О великих шаманах — я не имею в виду ученых шаманов, я говорю о древних шаманах, которые действовали не по науке, а по наитию. Ты понимаешь, что это все значит, Марина?
Девочка качает головой. Папа сидит перед ней в облаке голубоватого дыма, крупный, массивный. Он смотрит Марине прямо в глаза — и ей становится страшно.
— Они искали способ нелегально пересечь Границу. Они хотели уйти туда. Судя по всему, маме твоего приятеля это в конце концов удалось. Единственное, что непонятно: почему она сделала это одна?
— Я не верю, что она бросила Гошу, — твердо говорит Марина. — Вот ты бы смог бросить меня и маму?
Папа улыбается сквозь сигаретный дым.
— Я бы не смог. Но множество мужчин бросают своих жен и детей. И, не забудь, я бы никогда не стал искать способ нелегально перейти Границу. Поэтому вот тебе мой обещанный совет: тебе не нужны такие друзья, как Гоша. Он, конечно, хороший мальчик, спортивный и все такое — но ты понимаешь, что значит быть сыном невозвращенки? И у него, и у его отца могут быть серьезные проблемы — мне бы не хотелось, чтобы они затронули тебя, пусть даже немного.
Марина замирает. Ей кажется — она ослышалась. Папа советует бросить друга? Бросить, когда у него дома беда? Не может быть.
Всю жизнь, и в школе, и дома, ее учили: дружба — самое главное, что есть у человека. Друзей не предают. Друзей не бросают в беде. От друзей не отказываются.
— Я понимаю, — продолжает папа, — это будет нелегкое решение. Но, поверь мне, оно единственно правильное. Гоше самому будет легче, если он будет отвечать только за себя, а не за всех, кто в этот момент случайно оказался рядом.
Это не мой папа, говорит себе Марина. Мой папа никогда бы так не сказал. Мой папа читал мне книжки о смелых людях, рассказывал сказки о бесстрашных героях, учил не бояться и не отступать — он не может советовать бросить Гошу.
— Я понимаю, что ты чувствуешь сейчас, — говорит папа, — но придет время, и ты поблагодаришь меня за этот совет.
Марина молчит, ничего не отвечает.
Папа вздыхает и медленно встает. Он идет по коридору к ванной, Марина смотрит вслед, вспоминает, как они когда-то играли с Люси, и впервые понимает: не только кошки стареют, не только дети растут — взрослые тоже меняются.
На пороге ванной папа оборачивается:
— Кстати, если тебе интересно: Гошину маму приборы не находят. Но это, как я уже говорил, ничего не значит.
Марина кивает.
— Спасибо, — говорит она, — я поняла.
Марина произносит эти слова уверено: и в самом деле — этой ночью она поняла что-то очень важное. Вряд ли — про Гошину маму. Может быть — про папу, может быть — про себя.
7
Гоша открывает дверцу шкафа и замирает на пороге. Когда он был маленький, он любил здесь прятаться. Он зарывался в мамины вещи, тихонько закрывал дверь и ждал, пока его начнут искать. Взрослые бегали по квартире, кричали: «Георгий! Гоша! Ты где?» — а он лежал, вдыхая запах маминой одежды, и ждал, пока наконец не распахнется дверь и тогда уже можно будет выскочить с криком, колесом пройтись по квартире, вознаградить себя за долгие минуты неподвижности.
Сейчас ему кажется — мама играет с ним в такую же игру. Она спряталась где-то — и теперь уже он, Гоша, должен ее отыскать.
Марина сказала: секретный прибор не находит Гошину маму среди мертвых. Она также сказала, что это ничего не значит, — но Гоша убежден: если бы мама случайно погибла, она бы обязательно вышла на связь. Значит, ее исчезновение — часть какого-то большого и сложного плана, который он, Гоша, должен разгадать.
Благодаря Марине он теперь знал, что такое практическая этнография, — и, как ему казалось, мог наконец-то поговорить с отцом в открытую. Гоша злился на него: почему его заставляют разгадывать загадки, почему нельзя было сразу все рассказать? А если бы Маринин папа работал где-нибудь в другом месте — как бы тогда Гоша обо всем узнал?
Гошин папа сидел в глубоком кресле перед телевизором. Кажется, он дремал — во всяком случае, когда Гоша вошел в комнату, глаза его были закрыты.
— Я знаю, чем вы с мамой занимались, — сказал Гоша, — в древних легендах вы искали указания на то, как можно тайком перейти Границу, как можно посещать Заграничье так, чтобы об этом никто не знал.
Папа рассмеялся.
— Глупость, — сказал он, — какая чудовищная глупость! Тебе-то кто все это наговорил? Мало мне идиотов в институте, этого паразита-директора и двух бездельников-замов — так и родной сын то же самое заладил. Подумай сам, как можно в древних легендах искать указание на переход Границы — ведь сама Граница появилась совсем недавно! Мы с мамой сто раз объясняли тебе: в древности мертвые не были врагами, у разных народов они назывались по-разному — Духи Предков, Пращуры, Основатели. Живые уважали их, а мертвые давали им знания, учили ремеслам, земледелию, начаткам технологий. То, что сейчас выкрадывают наши ученые шаманы, в древние времена мертвые отдавали сами — в обмен на уважение, подношения и символические жертвы. Вот это мы с твоей мамой и изучаем — точнее, изучали, потому что, похоже, лабораторию прикроют, и мне придется искать себе другую работу, попроще.