Викки уже стояла у раковины, мыла руки.
— Я должна выслушивать тебя, Майкл. Это входит в мои должностные обязанности.
Он помялся, прежде чем продолжил.
— Я думал о том, как бы все было, если бы мы с Карсон не работали в паре.
— Что именно?
— Между нею и мной.
— А между нею и тобой что-то есть?
— Удостоверение детектива. — Майкл печально вздохнул. — Она слишком серьезный коп, профессионал до мозга костей, и мысль о свидании с напарником даже не приходит ей в голову.
— Какая стерва, — сухо откликнулась Викки.
Майкл улыбнулся, глотнул еще кофе, скорчил гримасу.
— Если бы мы нашли себе других партнеров и смогли бы встречаться, проблема бы осталась. Мне бы не хватало ее на работе.
— Может, вы идеально подходите друг к другу именно на работе?
— От таких мыслей недолго и впасть в депрессию.
Викки, похоже, могла продолжить тему, но замолчала, потому что на кухне появилась Карсон.
— Викки, я знаю, что ты всегда держишь двери на замке. Но в ближайшие дни, пожалуйста, удели этому больше внимания.
— Что-то случилось? — нахмурившись, спросила Викки.
— Мы сейчас ведем очень странное расследование… и у меня создается ощущение… если мы не будем предельно осторожны, последствия этого расследования могут достать нас здесь, дома. — Она посмотрела на Майкла. — Звучит, как паранойя?
— Нет. — Он допил остаток горького кофе, словно в сравнении с ним их не устраивавшие обоих отношения могли показаться сладкими.
* * *В автомобиле, когда Карсон, как всегда, резко отвернула от тротуара, Майкл бросил в рот мятную пастилку, чтобы избавиться от горечи разящего наповал напитка Викки.
— Два сердца… органы неизвестного назначения… Не могу выбросить из головы этот фильм, «Вторжение похитителей тел». Люди, которых выращивали в подвале.
— Это не инопланетяне.
— Может, и нет. Тогда я думаю… космическая радиация, загрязнение окружающей среды, генная инженерия, избыток горчицы в американской диете.
— Психологические портреты и технические эксперты нам тут не помогут. — Карсон зевнула. — Длинный выдался день. Мысли путаются. Как насчет того, что я отвезу тебя домой, и на сегодня мы поставим точку?
— Звучит неплохо. Я как раз прикупил себе пижаму с обезьянами, которую мне не терпится надеть.
Она выехала на автостраду, уходящую на запад, к Метерье. Машин, на их счастье, было немного.
Какое-то время они ехали в молчании, которое прервал Майкл:
— Знаешь, если ты захочешь подать заявление нашему шефу с просьбой возобновить дело твоего отца и позволить нам взяться за него, я буду только за.
Она покачала головой.
— Не буду этого делать, пока не найду чего-то новенького… какие-то улики, другой подход, что угодно. Иначе нам откажут.
— Мы утащим копию дела, проанализируем имеющиеся улики в свободное время, будем копаться в них, пока не найдем ту ниточку, которая нам нужна.
— На текущий момент, — голос Карсон переполняла усталость, — у нас нет свободного времени.
Вновь он заговорил, когда они съезжали с автострады.
— Мы закроем дело Хирурга. Жить станет проще. Главное, помни, я всегда готов, только скажи.
Карсон улыбнулась. Ему нравилась ее улыбка. Но любоваться ею доводилось редко.
— Спасибо, Майкл. Ты — хороший парень.
Он бы предпочел, чтобы она назвала его своим любимым, но и «хороший парень» могло сойти за отправную точку.
Остановив седан у тротуара перед домом, в котором он жил, Карсон вновь зевнула.
— Меня словно отдубасили палками. Совершенно вымоталась.
— Так вымоталась, что не терпится вернуться в квартиру Оллвайна?
Теперь улыбка исчезла, едва появившись на ее губах.
— Ты слишком хорошо меня знаешь.
— Ты не стала бы проверять, как там Арни, если бы, расставшись со мной, собиралась вернуться домой.
— Да, мне следовало крепко подумать, прежде чем пытаться провести детектива из отдела расследования убийств. Все дело в этих черных комнатах, Майкл. Мне нужно… осмотреть их одной.
— Войти в контакт с собственным подсознанием.
— Что-то в этом роде.
Он вылез из машины, потом наклонился к открытой дверце.
— Работа по двенадцать часов в день — не выход, Карсон. Ты ничего не должна доказывать. И никому.
— Себя не переделаешь.
Он захлопнул дверцу, проводил взглядом отъезжающий автомобиль. Знал, что она девушка крепкая. Сможет постоять за себя, но все равно волновался из-за нее.
Он бы предпочел, чтобы она была более уязвимой. У него щемило сердце из-за того, что она не нуждалась в его помощи и защите.
Глава 30
Рой Прибо получил от свидания гораздо больше, чем ожидал. Обычно он воспринимал свидание как раздражающую интерлюдию между замыслом убийства и его реализацией.
Но Кэндейс, при всей ее застенчивости, оказалась обаятельной девушкой, очень искренней, с тонким, пусть и суховатым, чувством юмора.
Они выпили кофе в кафе на набережной. Легкость, с какой у них завязался разговор, не только удивила Роя, но и обрадовала. Отсутствие первоначальной неловкости позволило быстрее расположить к себе бедняжку.
Потом наступил момент, когда она спросила, что именно он имел в виду предыдущим днем, когда назвал себя христианином. К какой принадлежит церкви?
Рой сразу понял: вон он, золотой ключик, с помощью которого он откроет замок крепости доверия Кэндейс и завоюет ее сердце. Он пару раз использовал христианский гамбит, потому что с некоторыми женщинами такой подход срабатывал ничуть не хуже, чем ожидание классного секса или даже любви.
Почему он, Адонис, вдруг заинтересовался такой серой мышкой, как Кэндейс? Загадочность его мотивов вызывала подозрительность. Заставляла ее держаться настороже.
А вот если бы она поверила, что он — приверженец высоких моральных принципов, который искал добродетельную подругу, а не шлюшку, стремящуюся прыгнуть в его постель, тогда она увидела бы в нем не только красивую внешность. Убедила бы себя, что он видит только ее восхитительные глаза, да и вообще главное для него — ее невинность, добродетельность, благочестие.
Так что предстояло лишь определиться, к какой ветви христианства она относит себя, а затем убедить ее, что они разделяют одни и те же религиозные положения. К примеру, относись она к пятидесятникам, ему пришлось бы находить к ней особый подход, отличный от того, каким он воспользовался бы, будь она католичкой. И он повел бы себя совсем по-другому, если б выяснилось, что она — унитарианка.
К счастью, напрягаться ему не пришлось. Кэндейс принадлежала к англиканской церкви, и Рой находил, что прикинуться ее членом гораздо проще по сравнению с другими сектами и конфессиями, отличающимися более истовой верой. У него обязательно возникли бы проблемы, если бы она оказалась адвентисткой седьмого дня.
Выяснилось, что она любит читать и является страстной поклонницей К. С. Льюиса, одного из лучших христианских писателей ушедшего столетия.
Поскольку Рой уделял много времени самообразованию, он, разумеется, знакомился с творчеством Льюиса. Прочитал не все его книги, но многие: «Письма Баламута», «Проблема боли», «Боль утраты. Наблюдения». Слава богу, это были небольшие произведения.
Дорогую Кэндейс совершенно очаровал тот факт, что этот симпатичный и интересный человек оказался еще и прекрасным собеседником. Она полностью поборола свою застенчивость, когда разговор докатился до Льюиса, и говорила почти без умолку, так что Рою оставалось только вставлять пару слов или какую-нибудь цитату, чтобы убедить ее, что его знания по части работ великого человека огромны.
Принадлежность к англиканской церкви имела еще один плюс: ее прихожанам не воспрещалась выпивка и мирская музыка. Так что после кафе он уговорил Кэндейс пойти в джаз-клуб на Джексон-сквер.
Рой пить умел, а вот у Кэндейс после первого же коктейля улетучились последние остатки осторожности.
И когда они вышли из джаз-клуба и он предложил ей прогуляться по дамбе, ее заботило лишь одно: а не закрыта ли дамба для прогулок в столь поздний час?
— Для пешеходов она открыта, — заверил ее Рой. — Ее просто не освещают, чтобы отвадить рыбаков и любителей катания на роликах.
Возможно, она бы дважды подумала, прежде чем отправляться на прогулку по неосвещенной дамбе, но он был таким сильным мужчиной, таким хорошим и, конечно же, мог защитить ее от любых неприятностей.
Они направились к реке, подальше от торгового района и толп. Полная луна давала больше света, чем ему того хотелось, но при этом развеивала и последние опасения Кэндейс на предмет собственной безопасности, если они еще и оставались. Мимо проплыл ярко освещенный речной пароход, лопасти его огромного колеса расплескивали теплую воду. Пассажиры стояли на палубах, сидели за столиками. Этот пароходик не причаливал к ближайшим пристаням. Рой проверил маршрут. Он всегда все планировал заранее.
Не торопясь, они дошли до конца мощеной дорожки, проложенной по верху сложенной из огромных камней дамбы. Рыбаки предпочитали приходить сюда днем. Как и рассчитывал Рой, ночью они с Кэндейс оказались здесь одни.
Огни уходящего речного парохода отбрасывали ленты света на маслянисто-черную воду, Кэндейс подумала, ну до чего красиво, та же мысль пришла в голову и Рою, так что несколько мгновений они смотрели вслед пароходу, а потом она повернулась к нему, ожидая целомудренного поцелуя, а может, даже не очень целомудренного.
Вместо этого он прыснул ей в лицо хлороформом, сжав пальцами стенки бутылочки из мягкой пластмассы, которую достал из пиджачного кармана.
Он давно уже пришел к выводу, что брызги хлороформа действовали быстрее и эффективнее, чем тряпка, смоченная в этом веществе. Капельки жидкости попали Кэндейс в ноздри, на язык.
Ахнув, она глубоко вдохнула и, соответственно, втянула в себя пары анестетика, так что в следующее мгновение рухнула у ног Роя, словно ее сердце пробила пуля.
Упала на бок, но Рой тут же нагнулся, перекатил ее на спину, опустился рядом на колени.
Даже в неярком серебристом свете луны он предпочитал не быть на виду, на тот случай, что кто-то мог смотреть на него с другого берега реки. Коротко глянув в ту сторону, откуда они пришли, Рой убедился, что в эту ночь больше ни у кого не возникло желания пройтись по дамбе.
Из внутреннего кармана он достал стилет и компактный набор скальпелей.
На этот раз более крупные инструменты ему не требовались. Извлечение глаз труда не составляло, но, конечно, следовало действовать внимательно и без спешки, чтобы не повредить ту их часть, которую он полагал прекрасной.
Стилетом он нашел сердце Кэндейс и практически бесшумно превратил ее сон в смерть.
Скоро глаза принадлежали ему, лежали в небольшой пластиковой банке, заполненной физиологическим раствором.
Возвращаясь к джазу и свету, он неожиданно для себя понял, что ему хочется сахарной ваты, чего никогда раньше с ним не случалось. Но, разумеется, красный киоск теперь закрылся на ночь и мог не работать еще многие дни.
Глава 31
Каменщик девятнадцатого столетия выбил надпись «РУКИ МИЛОСЕРДИЯ» на блоке известняка над входом в больницу. Из ниши над блоком на ведущие к дверям ступени взирала скульптура Девы Марии.
Больница давно закрылась, и после того, как здание продали одной из корпораций, принадлежащих Виктору Гелиосу, все окна заложили кирпичной кладкой, а деревянные двери заменили стальными, снабдив их как механическими, так и электронными замками.
Железный забор окружил территорию, накрытую тенью раскидистых дубов, заостренные штыри торчали к небу, как пики римских легионеров. На воротах, которые перемещались по направляющим электроприводом, висела табличка с надписью «ЧАСТНЫЙ СКЛАД. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Скрытые камеры наблюдения контролировали как территорию, так и периметр. Ни одно хранилище ядерного оружия не имело более мощной и преданной делу службы безопасности, сотрудники которой к тому же ничем не выдавали своего присутствия.
Ни звука не доносилось из здания, ни один луч света не покидал его, а ведь именно здесь проектировались и создавались новые правители Земли.
В этих стенах постоянно находились восемьдесят сотрудников, проводивших эксперименты в различных лабораториях. В палатах, где когда-то лежали пациенты больницы, теперь жили и получали образование вновь созданные люди до того момента, как их отправляли в город.
На входе в некоторые другие комнаты стояли бронированные двери. Там обитали существа, которые исследовались, а потом уничтожались.
Наиболее важная для Виктора работа проводилась в главной лаборатории. В огромном помещении преобладали сталь, стекло, белая керамика. Материалы, которые легко стерилизовались, если эксперимент получался… слишком уж кровавым.
Сложные машины и механизмы (большинство из них Виктор сконструировал сам) стояли на столах и стеллажах вдоль стен, крепились к полу, свисали с потолка. Некоторые машины гудели, другие булькали, третьи застыли в зловещем молчании.
В этой, без единого окна, лаборатории Виктор, если бы он убрал часы в ящик стола, мог работать без перерыва сутки напролет. Улучшив физиологию тела и отрегулировав механизм обмена веществ до такой степени, что потребность во сне практически отпала, Виктор мог все время посвящать делу своей жизни.
В этот вечер, едва он сел за письменный стол, зазвонил телефон. По пятой линии. Из восьми линий, номера последних четырех знали только созданные им существа, которых он направил в город.
Виктор снял трубку.
— Да?
Звонил мужчина, который изо всех сил старался изгнать из голоса эмоции, а эмоций этих было слишком уж много для представителя Новой расы.
— Что-то со мной происходит, Отец. Что-то странное. Может, что-то чудесное.
Создания Виктора понимали, что могут связываться с ним только в критический момент.
— Кто ты?
— Помоги мне, Отец.
Слово «отец» Виктор воспринимал как унижение.
— Я — не твой отец. Назови мне свое имя.
— Я в смятении… и иногда боюсь.
— Я спросил, как тебя зовут.
Свои создания он конструировал так, чтобы они не имели возможности уйти от ответа на его вопросы, но это отказывалось назвать свое имя.
— Я начал изменяться.
— Ты должен назвать мне свое имя.
— Убийство, — гнул свое мужчина на другом конце провода. — Убийство… возбуждает меня.
Виктор не допустил в голос нарастающую тревогу:
— Нет, с рассудком у тебя все в порядке. У меня не бывает ошибок.
— Я изменяюсь. Убийство позволяет узнать так много нового.
— Приходи ко мне в «Руки милосердия».
— Пожалуй, не приду. Я убил трех мужчин… и не испытываю ни малейших угрызений совести.
— Приходи ко мне, — настаивал Виктор.
— Твое милосердие не может распространиться на одного из нас, который… зашел слишком далеко.
Тревога все сильнее охватывала Виктора. Он задался вопросом, а вдруг это тот самый серийный убийца, о котором трубит пресса. Его создание, нарушившее одно из основных положений заложенной в него программы, запрещающее убивать без веской причины.
— Приходи ко мне, и я разрешу все твои сомнения. Здесь тебя будет ждать только сочувствие.
Мужчина на другом конце провода словно и не слышал:
— Последний из тех, кого я убил… одно из твоих созданий.
Вот тут Виктор по-настоящему испугался. Одно из его созданий убивает другое по собственному решению. Такого никогда не случалось раньше. Программа включала абсолютный запрет на самоубийство и разрешала убийство только в двух случаях: при самообороне и по приказу создателя.
— Жертва. Как его зовут? — спросил Виктор.
— Оллвайн. Этим утром его труп нашли в библиотеке.
У Виктора перехватило дыхание, когда он подумал о последствиях.
— В Оллвайне я найти ничего не мог. Внутри он не отличается от меня. Я должен найти это у других.
— Найти что?
— То, что мне нужно, — ответил мужчина и оборвал связь.
Виктор набрал *69, режим, при котором автоматически высвечивался номер звонившего, и обнаружил, что мужчина блокировал свой номер.
В ярости Виктор швырнул трубку на рычаг.
Он уже понимал, что неприятности грозят серьезные.
Глава 32
После того как Виктор отбыл в «Руки милосердия», Эрика еще какое-то время полежала в постели, свернувшись в позе зародыша, каким никогда не была, поскольку появилась на свет из резервуара сотворения. Она ждала, чтобы понять, исчезнет ли депрессия или накроет черной волной разочарования.
Перемена ее эмоционального состояния иногда не имела отношения к предшествующему событию. Но вот после секса с Виктором депрессия приходила всегда, и понятно почему. Потом она иногда усиливалась, но случалось, что и нет. И хотя будущее казалось таким безнадежным, что отчаяние должно было накрыть Эрику с головой, ей зачастую удавалось держаться на поверхности.
В этом Эрике помогали и стихи Эмили Дикинсон, которая убеждала своих читателей никогда не терять надежду.
В живописи Виктор отдавал предпочтение абстракционизму. Цветные квадраты и прямоугольники, которые со стен смотрели на Эрику, давили на глаза, а кляксы, что цветные, что черные или серые, напоминали хаос. В его библиотеке, однако, стояли большие книги по искусству, и иногда настроение у нее поднималось только потому, что она всматривалась в картину Альберта Бирштадта[21] или Чайлда Хассама.[22]
Ее учили, что она — представитель Новой расы, более совершенной, призванной прийти на смену человечеству. И действительно, болезни ее не берут. А все травмы быстро залечиваются, можно сказать, чудесным образом.