По ходу этой игры Прибо прежде всего обогащали себя. Дед и отец Роя так преуспели на службе обществу, что ему не было нужды зарабатывать на жизнь, и он, само собой, не проработал и дня.
Как и у всех великих художников эпохи Возрождения, у него были покровители: поколения налогоплательщиков. И унаследованное состояние позволяло Рою посвятить всю жизнь поискам идеала красоты.
Когда телерепортер упомянул две самые последние жертвы, Рою таки пришлось обратить внимание на его слова: репортер связал Элизабет Лавенцу с незнакомым ему мужчиной, которого звали Бобби Оллвайн. Да, это он отрезал дивные руки Элизабет, прежде чем бросить ее несовершенное тело в лагуну Городского парка.
Но почему репортер одновременно повел речь и об этом Оллвайне, у которого вырезали сердце?
Сердца совершенно не интересовали Роя. Как и прочие внутренние органы. Он охотился только за внешними частями женского тела, красотой которых мог наслаждаться.
Более того, этот Оллвайн был мужчиной. Роя не интересовал идеал мужской красоты, если не считать доведение до совершенства механизма функционирования собственного тела.
И вот теперь, стоя перед телевизором, Рой с изумлением услышал, что Оллвайн стал третьим мужчиной, которого убил Хирург. У первых двух он вырезал почку и печень.
Эти убийства связали с убийствами женщин по той причине, что одного из мужчин перед убийством «вырубили» хлороформом.
Подражатель. Жалкий имитатор. Завистливый кретин, рыщущий по улицам Нового Орлеана, вздумавший копировать убийства Роя, не понимая их цели.
На мгновение Рой даже оскорбился. А потом осознал, что этот подражатель, конечно же, не такой умный, как он сам, со временем допустит ошибку, и вот тогда полиция «повесит» на него все убийства. И подражатель будет держать ответ как за себя, так и за Роя.
Глава 22
Проекционная казалась слишком уж маленькой для двух таких крупных, пусть и по-разному, мужчин, как Желе Биггс и Дукалион. Тем не менее именно там они предпочитали оставаться, раз уж не хотели пребывать в одиночестве.
Проекционную отличат какой-то особый уют, — возможно, его придавали книги в обложке, возможно, потому, что она словно парила над жизненной суетой.
После того, как выяснилось, что Виктор жив, уединение более не прельщало Дукалиона. Ему требовалась компания.
У него и Желе, участников карнавальных шоу, было много общего: понятные друг другу истории, ностальгические воспоминания. С первого взгляда они почувствовали друг к другу взаимное расположение, и Дукалион решил, что со временем они станут близкими друзьями.
Но иногда оба надолго замолкали, поскольку в определенном смысле мало чем отличались от солдат, укрывшихся в окопе на поле боя, в минуту обманчивого затишья перед очередным артобстрелом. В таком состоянии хочется серьезно обдумать важные вопросы, прежде чем начать их обсуждать.
Желе думал, параллельно читая детективные романы, которые обожал. Большую часть жизни, замурованный в горе плоти, он прожил, глядя на мир глазами полиции, частных детективов и сыщиков-любителей, населявших страницы книг его любимого жанра.
Когда оба молчали, Дукалион читал статьи о Викторе Гелиосе, он же Франкенштейн, собранные Беном. Читал снова и снова, пытаясь сжиться с горькой, невероятной правдой: его создатель по-прежнему существует. И при этом размышлял, как уничтожить этот столп зла.
И частенько ловил себя на том, что, не отдавая себе в этом отчета, ощупывает изуродованную половину лица, пока не наступил момент, когда Желе прямо спросил, что послужило причиной такой жуткой травмы.
— Я разозлил своего создателя, — ответил Дукалион.
— Мы все злим его, — философски заметил Желе, — но без таких последствий.
— Мой создатель — не ваш, — напомнил ему Дукалион.
Уединенная жизнь приучила Дукалиона к тишине, но Желе требовался какой-нибудь фоновый шум, под который лучше читалось. Вот почему в углу проекционной всегда приглушенно бубнил телевизор. Дукалион обращал на него не больше внимания, чем на потрескивание горящих поленьев в камине.
Но один из выпусков новостей заставил его повернуться к телевизору. Потому что его заинтересовали слова ведущего: «Убийства… Отрезанные части тел… Вырезанные внутренние органы».
Дукалион прибавил звук. Женщина-детектив из отдела расследования убийств, ее звали Карсон О'Коннор, осаждаемая журналистами у дверей городской библиотеки, на большинство вопросов отвечала короткой фразой: «Без комментариев».
Большой любитель детективных романов, Желе, конечно же, интересовался и криминальными историями реальной жизни. Он не только знал все детали преступлений Хирурга, но и выдвинул пару версий, которые, по его разумению, могли вывести на преступника гораздо быстрее, чем те, что разрабатывала полиция.
Пока Дукалион слушал выпуск новостей, у него возникли собственные версии, которые он выдвинул, исходя из своего уникального опыта.
Скорее всего. Хирург был обычным серийным убийцей, собирающим «сувениры». Но в городе, где обосновался бог живых мертвецов, Хирургом мог оказаться куда более страшный тип, чем обычный психопат.
Сложив вырезки в коробку, Дукалион поднялся.
— Пойду в город.
— Куда?
— Хочу найти его дом. Посмотреть, как нынче живет самозваный бог.
Глава 23
Капот седана, припаркованного в неположенном месте, служил им обеденным столом. Ели Карсон и Майкл креветок, сваренных в кукурузном масле, густой рыбный суп и рис с креветками, приготовленный на пару. В ресторане всю еду им упаковали в контейнеры.
По тротуару прогуливались молодые пары. Музыканты в черных костюмах и шляпах-«пирожках» быстрым шагом прошли мимо, со своими инструментами в руках, оттирая в сторону пожилых мужчин в рубашках из «шамбрэ» и шляпах а-ля Джастин Уилсон,[17] которые как раз никуда не спешили. Стайки молодых женщин, демонстрировавших слишком уж большую, с точки зрения здравого смысла, часть своих тел, млели от окончательно раздевающих их взглядов туристов.
Где-то играли неплохой джаз. Вечерний воздух наполняли голоса и смех.
— Что меня злит, когда дело касается таких, как Харкер и Фрай…
— Список получится больно уж длинный, — вставил Майкл.
— Я позволяю им доставать меня.
— Они не могут успокоиться, потому что не было в отделе таких молодых детективов, как мы.
— Я стала детективом три года назад. Им бы пора с этим смириться.
— Они скоро выйдут в отставку, будь уверена. Так или иначе, мы получим шанс стать старыми волками.
Карсон прожевала рис с креветками, прежде чем заговорить вновь.
— Это связано с моим отцом.
— Харкеру и Фраю без разницы, что делал или не делал твой отец, — заверил ее Майкл.
— Ты не прав. Все ждут, что рано или поздно во мне проявится ген продажного копа, каким они его считают.
Майкл покачал головой.
— Я ни на секунду не сомневаюсь, что в тебе нет гена продажного копа.
— В чем ты сомневаешься, а в чем нет, мне наплевать, Майкл. Твоя точка зрения мне известна. А вот то, что думают другие, сильно осложняет мне работу.
— Да, да. — Майкл изобразил обиду. — И мне, пожалуй, наплевать на то, что ты плюешь на мое мнение.
Карсон рассмеялась.
— Извини, Майкл. Ты — один из немногих людей, кого я уважаю и чье мнение обо мне ценю.
— Ты нанесла мне жестокую рану, но я излечусь, — заверил ее Майкл.
— Я положила много сил на то, чтобы стать той, кем стала. — Карсон вздохнула. — Пусть в результате и приходится обедать, стоя на ногах, прямо на улице.
— Еда отличная, да и я — неплохая компания, — улыбнулся Майкл.
— Учитывая наше жалованье, почему мы должны так много работать?
— Мы — истинные герои Америки.
— Да, ты прав.
Зазвонил мобильник Майкла. Стерев с губ креольский соус, он ответил: «Детектив Мэддисон». Закончив разговор несколько секунд спустя, повернулся к напарнице:
— Мы приглашены в морг. Ни музыки, ни танцев не будет. Но нас, похоже, ждет что-то интересное.
Глава 24
Обласканные светом свечей, серебряные поверхности канделябра и подсвечников мягко поблескивали, словно готовые растаять.
В тот вечер за обеденным столом в особняке Виктора собрались пятеро известных в городе людей, естественно, с супругами, и Виктор рассчитывал, что результаты состоявшегося разговора будут служить его интересам и через много лет после того, как мэр, окружной прокурор, президент университета, да и остальные не только встанут из-за стола, но и, возможно, уйдут со своих должностей. Такие вот званые обеды предоставляли Виктору возможность усиливать свое влияние на политических лидеров, добиваться нужных ему решений.
Поначалу, само собой, разговор вертелся вокруг фривольных тем, поскольку ничто человеческое не чуждо и высокопоставленным персонам. Виктор тоже любил светскую болтовню, полагая ее разминкой перед серьезной дискуссией.
Уильям и Кристина подали суп. Дворецкий держал супницу, тогда как домоправительница разливала сливочно-розовое кулинарное чудо по тарелкам.
Для Эрики это был третий официальный обед за пять недель, прошедших с того момента, как «новорожденная» вышла из резервуара сотворения, и она все уверенней чувствовала себя в такой компании, хотя Виктор рассчитывал на более быстрый прогресс.
Он заметил, что она чуть нахмурилась, увидев изменения в букетах роз. Однако ей хватило здравого смысла обойтись без комментариев.
Когда же она посмотрела на него, Виктор молчать не стал.
— Розы восхитительны, — сказал он, чтобы она могла учиться на своих ошибках.
Окружной прокурор Уоткинс, чей когда-то патрицианский нос начал деформироваться от воздействия кокаина на хрящевой каркас, чуть наклонился над тарелкой и глубоко вдохнул:
— Эрика, у супа восхитительный аромат.
На предстоящих выборах Уоткинсу предстояло конкурировать с Бадди Житро, одним из людей Виктора. И собранного Виктором компромата на Уоткинса вполне хватало для того, чтобы победа осталась за Бадди. Но до выборов оставались еще долгие месяцы, так что пока приходилось приглашать Уоткинса на обед и работать с ним.
— Я люблю суп из лобстеров, — подала голос Памела Уоткинс. — Это ваш рецепт, Эрика?
— Нет, я нашла его в журнале, но добавила некоторые пряности. Не уверена, что улучшила его, может, даже наоборот, но мне кажется, что и супу из лобстеров не помешает острота.
— Он просто божественный, — заявила жена президента университета после первой ложки.
От этой похвалы, тут же поддержанной остальными, Эрика просияла от гордости. Но когда сама поднесла ложку ко рту, послышалось долгое, протяжное хлюпанье.
В ужасе Виктор наблюдал, как ложка Эрики вновь нырнула в полную тарелку.
Суп не входил в меню прошлых обедов, а помимо них он лишь дважды ел с Эрикой. И ее faux pas[18] неприятно удивил и расстроил его.
Вторую ложку супа она втянула в себя не менее шумно, чем первую. И хотя никто из гостей вроде бы и не заметил этих отвратительных звуков, которые Эрика издавала губами и языком, Виктор не мог допустить, чтобы его жена стала объектом насмешек. Тот, кто смеялся бы над ней за ее спиной, смеялся бы и над ним.
— Молоко в супе свернулось, — объявил он. — Уильям, Кристина, пожалуйста, уберите тарелки.
— Свернулось? — удивилась жена мэра. — Только не в моей тарелке.
— Свернулось, — настаивал Виктор, а слуги уже быстро убирали тарелки. — И вы, конечно же, не захотите есть суп из лобстеров, который далек от идеала.
Застыв, превратившись в изваяние, Эрика наблюдала, как полные тарелки исчезают со стола.
— Я очень сожалею, Эрика, — заполнил Виктор неловкую паузу. — Впервые я нахожу недостаток в твоей готовке… или в тебе.
— Мой суп был выше всяких похвал, — запротестовал Джон Уоткинс.
Эрика, разумеется, не понимала, чем вызвано столь неожиданное для нее решение Виктора, но быстро пришла в себя.
— Не надо, Джон. Будьте уверены, на выборах окружного прокурора вы всегда можете рассчитывать на мой голос. Но в кулинарных вопросах я доверяю Виктору. Нёбо у него такое же чувствительное, как и у лучшего шеф-повара.
Виктор почувствовал, что его затвердевшие губы расходятся в искренней улыбке. Частично Эрика искупила свою вину.
Глава 25
Серые виниловые плитки пола поскрипывали под ногами Карсон и Майкла. И звуки эти, пусть тихие, далеко разносились по пустынному коридору.
Судебная патологоанатомическая лаборатория выглядела заброшенной. В этот час, конечно, число сотрудников уменьшалось, но не до такой степени.
Джека Роджерса они нашли в указанном им месте: в секционном зале номер два. Компанию ему составляли профессионально разделанный труп Бобби Оллвайна, лежащий на столе из нержавеющей стали, и молодой, долговязый помощник, которого Джек представил как Люка.
— Остальных сотрудников ночной смены я под благовидным предлогом распустил по домам, — пояснил Джек. — Из опасения, что среди них найдется болтун и расскажет кому не следует о том, что мы имеем.
— А что мы имеем? — спросила Карсон.
— Чудо, — ответил Джек. — Только у меня такое чувство, что чудо это слишком черное, чтобы к нему приложил руку Бог. Вот почему здесь только Люк и я. Люк сплетничать не любит, не так ли. Люк?
— Да, сэр.
Чуть выпученные глаза Люка, длинный нос и еще более длинный подбородок придавали ему ученый вид, словно книги так привлекали его, что и нос, и подбородок тянулись к их страницам.
С приличным брюшком, круглым лицом, изрезанным морщинами, которые добавляли годы к его истинному возрасту, сегодня Джек выглядел даже более старым, чем обычно. Чувствовалось, что он очень взволнован, а лицо его приобрело землистый оттенок.
— У Люка наметанный глаз на физиологические аномалии, — продолжил Джек. — Свое дело он знает.
Люк просиял, определенно гордясь похвалой босса.
— Я всегда интересовался внутренними органами. Чуть ли не с детства.
— А я увлекался бейсболом, — вставил Майкл.
— Мы с Люком полностью завершили исследование внутренних органов. — На бейсбол Джек не отреагировал. — Мозг, полости тела, шея, дыхательный тракт…
— Сердечно-сосудистая система, — подхватил Люк, — пищеварительный тракт, желчные пути, поджелудочная железа, селезенка, надпочечники…
— Мочевые пути, половые пути, костно-мышечная система, — закончил Джек.
Вид лежащего на столе трупа однозначно указывал на то, что исследовали его по полной программе.
И, если бы тело не было совсем свежим, у Карсон наверняка возникло бы желание смазать ноздри какой-нибудь мазью с запахом ментола, скажем, «Вискс». Но на этот раз она могла выдержать запах, идущий от взрезанного живота и внутренних органов.
— Каждый этап вскрытия открывал нам такие анатомические странности, что мы снова и снова возвращались назад, чтобы посмотреть, не упустили ли чего.
— Анатомические странности? Например.
— У него было два сердца.
— Что значит — два сердца?
— Два — это такое простое число между единицей и тремя. Uno, dos.[19]
— Другими словами, — возбужденно воскликнул Люк, — в два раза больше, чем положено.
— Это мы поняли, — заверил его Майкл. — Но в библиотеке мы видели, что грудная клетка Оллвайна вскрыта. И в дыру можно поставить «Фольксваген». Если оттуда все вырезали, как вы узнали, что у него было два сердца?
— Во-первых, артерии и вены. Их ровно столько, чтобы обслуживать два сердца. В заключении я все подробно описал. Но это не единственная странность, которая обнаружилась при вскрытии Оллвайна.
— Что еще?
— Черепные кости прочные, как броня. Я сжег две электрические пилы для трепанации, пытаясь добраться до мозга.
— У него также было две печени, — заговорил Люк, — и селезенка в двенадцать унций. Обычная селезенка весит семь.
— Более разветвленная лимфатическая система, чем можно увидеть в учебнике, — продолжил Джек. — Плюс два органа… я даже не знаю, что это такое.
— Значит, он был каким-то выродком, — сделал вывод Майкл. — Снаружи-то выглядел нормальным. Может, не красавец-мужчина, но и не человек-слон. А внутри все у него было по-другому.
— В природе полно выродков, — согласился Люк. — Змеи с двумя головами. Лягушки с пятью лапками. Сиамские близнецы. Вы не поверите, как много людей рождаются с шестью пальцами на руке. Но все это не похоже… — он похлопал по голой ноге Оллвайна, — …на нашего приятеля.
Карсон уже понимала, куда он клонит, но принять этого не могла.
— Какова вероятность того, что такое возможно? Один шанс на десять миллионов?
Джек Роджерс рукавом рубашки стер со лба пот.
— Взгляни правде в глаза, Карсон. Такого просто не может быть. Это не мутация. Это замысел.
Она не знала, что на это ответить, и, возможно, впервые с начала их совместной работы, не нашлось слов и у Майкла.
Предугадывая их следующий вопрос, Джек добавил: «Только не спрашивайте меня, что я подразумеваю под словом замысел. Будь я проклят, если знаю».
— Все отличия, которые мы обнаружили, — уточнил Люк, — выглядят так, будто они направлены на улучшение обычного человеческого тела.
— Другие жертвы Хирурга… — К Карсон вернулся дар речи. — В них вы не нашли ничего странного?
— Нет. Все в пределах нормы. Вы же читали заключения.
Ощущение нереальности окутало секционный зал номер два, и Карсон совершенно не удивилась бы, если бы препарированный труп сел на стальном столе и начал объяснять, что к чему.