Ивчиков. Видишь ли…
Колобашкин. Я так и думал. А разве ты не обязан был сказать?.. Далее: между тобой и супругой происходит нечто. Возвращается с работы Кира, и ты тотчас говоришь ей, о чем? Об отсутствии у нее доброты. Я понимаю. Это все будет иметь последствия. Но в результате ты почувствуешь себя великолепно. Свободно. У тебя появится сильный биоток. Мы создадим прекрасное.
Ивчиков (неуверенно). Да… это хорошо…
Колобашкин. Это отлично. Самоусовершенствование. Лев Толстой! Руссо! А сейчас посиди и почитай внимательно. (Передает ему папку) Это документальная драма. Точнее, обработанная стенограмма наших перенесений в прошлое. Посмотри на предмет запятых. «Как уст румяных без улыбки, без грамматической ошибки я русской речи не терплю».
Ивчиков погружается в чтение. Колобашкин заботливо накрывает газетами МАДАФ.
В НИИ. Входит Кира.
Кира (надев халат). Как интересно. Как только я ухожу от него, страхи рассеиваются, и я его опять люблю. Боже мой, я просто обычная женщина. Женщины любят сами создавать себе жуткие мифы и в них верить. Это называется «мифомания».
Лида (входит, она в роговых очках). Идут ко мне очки?
Кира (не слышит, себе). Однако почему он не звонит? Нет, еще рано, он всегда звонит около пяти. Это ужас. Я уже не могу думать ни о чем, кроме этих звонков. Звонит или не звонит?! Звонит или не звонит?!
Лида. Очки идут ко мне?!
Кира. Но зачем вам очки, Лида?
Лида (радостно). Как это — зачем? Все вокруг носят. Что, я хуже людей, что ли? Трудный, я скажу, у вас характер. Ну ничего, я, знаете, на многих работах побывала. Такие характеры видела! Я как-то в институте красоты работала. Мы там носы выправляли. Одной дамочке так исправили, что она обоняние потеряла. И ей показалось, что я ее нос по блату себе забрала. А ей — свой приставила, без обоняния. Приходит, скандалит, все за мой нос норовит уцепиться. Ну я ее так пустила вдоль по Питерской!..
Кира (себе). Если она не замолчит, я заору!
Лида. Представляете? Я ей нос помогала выпрямлять, а она на меня такое!.. И вот вечно я так из-за своей доброты. Пригласил меня на днях к себе Колобашкин. Ну, просто посмотреть, как он живет. Дай, думаю, пойду интересно, чем все это кончится? И что вы думаете?
Кира. Я ничего не думаю! Но нельзя же быть такой… Лида (будто ждала этого. С радостью). Это вам нельзя! Мне — можно! Я девушка молодая, мне все интересно! И если вы думаете, у меня что-нибудь было с Колобашкиным, — ошибаетесь! Мы скажем вам так: «Я девушка приличная и как вести себя, знаю. Не в пример некоторым!»
Кира. Я тебя прошу…
Лида. А я не боюсь! Видали мы зверей почище львов! Я за своего суженого бороться буду. Вот так.
Кира быстр о выходит из лаборатории. Лида, после паузы, — за ней.
В квартире Ивчикова. Ивчиков передает папку Колобашкину.
Колобашкин. День Правды начался. Тебе во сколько на работу?
Ивчиков. У меня в три экскурсия.
Колобашкин. Прекрасно. Уйма времени. Ты пойдешь со мной вместе в театр. Мы отнесем пьесу. И я хочу чтобы ты начал говорить правду. Сейчас же. В моем присутствии. В присутствии всегда легче.
Общее затемнение.
Театр. Вернее, сцена театра. На сцене — облака и солнце. Под ними — трон и газетный столик. По сцене идет Николаев — лицо театральное, в значении — лицо, служащее в театре. За ним трусит Колобашкин с пьесой, чуть позади — Ивчиков.
Ивчиков (глядя на Николаева). Опять! Опять…
Колобашкин. Чего?
Ивчиков (почти плачет). Похож! И он похож на Пивоварова…
Колобашкин. Заткнись, дебил! (Николаеву.) Товарищ, ку-ку!
Николаев (убыстряя шаг) Чего?
Колобашкин. Пьесу принесли.
Николаев (переходит на бег). Ухожу на час.
Колобашкин. И мы с вами.
Они бегут кругами вдоль сцены, и весь дальнейший разговор происходит на бегу.
Николаев. Я вообще ухожу. На другую работу.
Колобашкин. И мы с вами.
Николаев. Вы принесли двадцать пьес. Можно и честь знать.
Колобашкин. Можно. Но не нужно. Ку-ку! (Бежит рядом)
Николаев. Я получаю сто пьес на день. У меня такое ощущение, что все вокруг пишут пьесы! Я боюсь ходить мимо освещенных окон. Мне кажется, что там сидит человек и пишет… пьесу!
Колобашкин. Ну зачем так отчаянно? Я ведь и сам знаю: больше всего, Гавриил, ты не любишь читать пьесы. А мы не сразу. Мы постепенно. Сначала давай в какую-нибудь игру поиграем. А потом, может, развеселишься, попривыкнешь к мысли и прочтешь, того и гляди.
Николаев (оживившись). В какую игру? (Остановился .)
Это его погубило. Колобашкин тотчас очутился радом и уже усаживает его на трон.
Колобашкин. Ну хотя бы в города. Интеллектуальная игра. Мой друг, академик Черепайло, брат Миши Черепайло, весь свой досуг посвящает этой игре. Это его хобби. Значит, ты называешь какой-нибудь город. Допустим, Армавир. Кончается на какую букву? Николаев. На А.
Пытается встать. Колобашкин его не пускает.
Колобашкин. На А начинается. Кончается на Рэ. Значит, следующий город будет начинаться с чего? С Рэ. Например, Разуваевка. Итак, начали.
Николаев. Головинка…
Колобашкин. Алупка… У нас пьеса необычная. Документальная драма. Писали вдвоем. Это — Володя. Хорошо входит в литературу, стервец! Прямо с производства. Познакомьтесь, Гавриил Исаич — критик.
Николаев. Аделаида. Только я хочу, чтобы вы верно меня поняли. Театр — моя служба. Критика — мое призвание. Но при этом хочется подчеркнуть, что я один из критиков. Чтобы у вас не возникало ненужного обобщения. Я всегда борюсь с ненужными обобщениями и заодно со сложной многозначительностью.
Колобашкин (угодливо). Трудно быть критиком? (Ловко подкладывает пьесу) Алупка-Сара.
Николаев (отодвигает пьесу). Аддис-Абеба. Во-первых, надо уметь сурово, без ложной снисходительности, но с болью в сердце карать за недостатки. Здесь особенно наметан глаз у женщин. Поэтому любая женщина, свободная от домашнего очага, всегда сможет стать критиком. Я не хочу обобщать. Но вы меня поняли?
Колобашкин. И много недостатков в наличии? (Вновь подкладывает пьесу) Антверпен.
Николаев. Милый мой. Одни недостатки. И более ничего. Даже классики пишут не так. Об этом мы не говорим по известным соображениям. Нижняя Сормовка.
Колобашкин. По каким соображениям? (Решительно придвигает пьесу и уже не снимает с нее рук)
Николаев. Это было бы бесхозяйственно. С классиком под рукой всегда удобнее заголить… точнее, разобрать современника. Вы меня поняли? Например, я беру любую пьесу. Можно доказывать что-то. Можно о чем-то спорить. Но зачем? Надо экономить силы. Достаточно сказать «не Шекспир» — и автор хиленький такой становится, будто мы у него штанишки приспустили, и, главное, не спорит. Очень удобно. Наконец, при помощи классиков всегда можно понять, кто на кого влиял… А это очень важно для критиков… К примеру, на всех драматургов влиял Чехов. Арзамас.
Колобашкин. А на Чехова? Сыктывкар. (Раскрывает пьесу)
Николаев пытается закрыть пьесу. Идет молчаливая борьба.
Николаев. Это меня не касается. Когда Чехов был жив и, следовательно, не был классиком, тогда жили его критики, которые, уверяю вас, с успехом установили, кто на него влиял, и, уж конечно, объяснили Чехову, что он не Шекспир… И, наконец, надо зорко следить, чтобы не повторялись… А то чуть замечтаешься — запьешь там или еще что… так они уже начинают из пьесы в пьесу тащить одни образы, одну темку… Колобашкин (тяжело дыша от борьбы). Но ведь автор тоже человек. Ведь бывает, что годами болит у него одна рана! Даже классики…
Николаев прекращает борьбу. Колобашкин открывает перед ним пьесу.
Николаев. Классик — это Юпитер. А что позволено Юпитеру…
Колобашкин. Браво. Ну, а теперь поиграли, поговорили — и за пьеску пора.
Николаев (вытирая лоб). Я прочту, хорошо. Только я бы попросил вашего друга не вертеться. А то он все время, понимаете, поворачивается, и я оказываюсь то справа, то слева, а для нас, критиков, всегда важно знать, справа ты или слева в данный момент. Вы меня поняли? (Начинает читать пьесу)
Колобашкин (в восторге). Ты посмотри, как читает! Десятками страниц! Гений! Обыкновенный гений! Юпитер!
Николаев (заканчивает чтение, прошелся, заложив руки за спину, чмокнул, потер руки, град звуков, снова прошелся). Не нра…
Колобашкин. То есть как?
Николаев. Голизм.
Колобашкин. Чего?
Николаев. Голыми ходят. В туниках. На днях у нас как раз совещание было. Голых много в искусстве развелось. В кино особенно. В постелях голые лежат, черт знает что такое: порнография какая-то!
Колобашкин. Я все понял. Значит, так, Гавриил, тебе пьеса нравится, просто у тебя есть отдельные частные замечания. Учтем. Оденем. Ему нра!.. Ура!..
Николаев. Глоткой не возьмешь. А кроме того, простите меня, но все эти бесконечные намеки… Ну и, кроме того, конечно, все это написано под влиянием Чехова, Уэллса, Аристотеля и Малышкина. (Печально) И ненужные обобщения!
Колобашкин. Ах так?! Так?! Володя! Руби ему правду!
Ивчиков. Вы знаете… Вы что-то ошиблись. Там нет намеков. И ненужных обобщений тоже нет. Мы попросту все это видели и записали. У нас, знаете ли, есть машина. Ее изобрел товарищ Колобашкин.
Николаев. Послушайте, молодой человек, вы еще только начинаете. И не надо так со мной острить. Я старше вас… Да нет, я все понимаю. Намерения, может быть, были у вас и честные, но вышло — другое. Вам сказали это, и вы вместо остроумничанья лучше бы задумались: а может быть, правы товарищи, подсказывающие мне мои недостатки. Вы меня поняли?
Ивчиков. Я…
Николаев. Я ведь не с бухты-барахты говорю. Сначала посоветовались с товарищами, обсудили, выяснили.
Ивчиков. Но когда же…
Николаев. Не надо. Вы лучше слушайте. Изучайте жизнь, а потом уж пишите. Поработать надо. Вон Шекспир как работал. У него и страсти, между прочим, куда современней иных наших современников.
Ивчиков. Да-да. Конечно… Мы поработаем.
Николаев. Правильно!.. Пьеса ваша нам нужна. Но не к спеху Она нам нужна примерно к две тысячи семьдесят пятому году Значит, обо всем договорились, все понятно. И главное — не торопитесь. Главное качество. Заходите.
Ивчиков. Спасибо. До свидания.
Николаев. Ну что вы, что вы. Я всегда рад.
Колобашкин и Ивчиков отходят. Николаев остается сидеть на троне.
Колобашкин. Володя, за что ты его благодарил?
Ивчиков. Я не знаю. Я поймал себя на том, что я ему киваю почему-то.
Колобашкин. Я для чего тебя привел?
Ивчиков. Я не умею так, в лицо говорить. Это не совсем интеллигентно, в конце концов!
Колобашкин. А как же правда? Разве у нас были намеки? Разве у нас не было машины? Разве он с кем-нибудь советовался?
Ивчиков. Да, конечно…
Колобашкин. Так скажи ему все это. Черта в ступе!
Ивчиков (распаляя себя). Вот именно! Выслушивать о себе глупости!
Колобашкин. Ты зол, как дьявол!
Ивчиков. Идем!
Возвращаются.
Колобашкин. Приветик! На чем мы остановились?
Николаев. Сыктывкар.
Колобашкин. Ржев. Мой друг хочет сказать вам пару ласковых. Валяй, Володя!
Ивчиков. Может быть… мы написали… и не такую замечательную пьесу…
Николаев. Это несомненно.
Ивчиков (теряясь). Конечно, трудно создавать сразу шедевры. Но тем не менее хочется подчеркнуть, что не все, что вы говорили… о нас… то есть… Простите…
Николаев (улыбаясь). Ничего-ничего.
Колобашкин (не выдерживая. Кричит). Мы считаем, что вы ни черта не понимаете! Вот так!.. Виннипег!
Николаев (после паузы. Колобашкину). Вон! Не сметь больше сюда приходить. Чтоб я не видел вас более. (Ивчикову, мягко) До свидания.
Ивчиков. До свидания. (Проходя, от неловкости и некоторого испуга, наступает на ногу Николаеву) Извините.
Николаев (Ивчикову). Ничего-ничего… не беспокойтесь, будьте здоровы. Вы шапочку оставили.
Ивчиков. Спасибо. Спасибо.
Идут с Колобашкиным по сцене.
Николаев. Какой приятный молодой человек. (Колобашкину) Гусь-Хрустальный! Колобашкин (потерянно). Йошкар-Ола.
Затемнение.
Справа — в журнале «Фантаст». Слева — в архиве. Стеллажи с архивными делами. Стол, телефон. Одновременно, справа и слева, на своих службах появляются Ивчиков и Колобашкин. В журнале «Фантаст»: Колобашкин нетерпеливо походил по комнате, посвистал и вышел. В архиве: Ивчиков уселся за стол, потом решительно поднимает трубку телефона. Набрал номер. Бас в трубке: «Алло!»
Ивчиков. Будьте любезны, Пивоварова, то есть, простите…
Бас в трубке (разъяренно). Кто? Кто говорит?!
Ивчиков (поспешно вешая трубку). Как нехорошо получилось. Никак не могу отучиться звать его Пивоваровым… (Встал, достал вышитую рубашку, вешает ее на стул) Значит, к экскурсии все готово. Рубашка Распутина на месте. Автограф Сухово-Кобылина здесь… Нет, надо все-таки позвонить Пивоварову и сказать ему всю правду… по телефону. Потому что в лицо говорить мне труднее. Получится, как в театре. Но театр — это… Плевал я на театр! А тут дело посерьезнее. Касательно вещей, имеющих для меня важнейшее значение. Вопрос принципа. Нужно сказать Пивоварову следующее (обращается к стулу, на котором висит рубашка Распутина): уважаемый Федор Аристархович! Я отлично понимаю значение памятника четырнадцатого века — «Сказание о Ферапонтовом монастыре». Возможно, наше литературоведение обеднеет без него. Возможно, пострадает даже престиж нашей науки. Но если бы дело шло даже… я боюсь произнести… о самом «Слове о полку Игореве», стоило бы открыть правду. (Весьма страстно.) Ибо нет такого довода, согласно которому в науке следует лгать. Потому что ложь во имя чего-то моментально рождает следующую ложь! Кстати, прекрасные слова!.. (Продолжает.) И поэтому, как мне ни горько, я должен заявить вам, Пиво… то есть Федор Аристархович…
Бас. Это что вы там разрекламировались?..
В комнату входит Пивоваров.
Ивчиков. Здравствуйте, Федор Аристархович! (Недоверчиво. ) Вы Федор Аристархович?
Пивоваров (рявкнул). Что с вами, Ивчиков?
Ивчиков (счастливо). Это — вы! Наконец-то! Это вы! Товарищ Пиво… (спохватился) Федор Аристархович!!
Пивоваров (орет). Рехнулись?.. (Ивчиков опомнился) И что это за фокусы?! Почему вы мне звоните и называете меня… Вы что думаете, я вас не узнал по голосу? Вы игнорируете постановление месткома! Вы… я этого не прощу. Кстати, почему в субботу вы прогуляли?! Где это вы шлялись целый день, Ивчиков?
Ивчиков. Я… Я… Случилось… Дело в том, что Ферапонтов…
Пивоваров (улыбнувшись) — А-а… Стало быть, в библиотеку пошли. «Сказанием» занимались. (Ласково) Я так и понял! Ну, лады! В конце концов, все мы ферапонтщики, — одержимые. Ну, как материальчик? Подбирается?
Ивчиков. Дело в том…
Пивоваров (благожелательно). Только постарайтесь больше не называть меня… Ну, как там игуменья Февронья? Вот была царь-дева, урок для современной молодежи. Сколько лет она ждала Данилу-молодца! Лет пятьдесят?
Ивчиков. Пятьдесят лет, три месяца и четыре дня. Но дело в том, что…
Пивоваров. Ау меня выходит пятьдесят лет, четыре месяца и один день. Вот и предмет для дискуссии, вот и поспорим.
Ивчиков. Но дело в том… что я… усомнился.
Пивоваров. Не понял.
Ивчиков. Я усомнился в подлинности рукописи.
Пивоваров. То есть… как это?
Ивчиков. Я хочу сказать, что, по-моему, она… написана… в… в… девятнадцатом веке…
Пивоваров. Вы?! Вы хотите это сказать?! Академик Голощапов не хочет этого сказать, и я не хочу! А вы хотите?!
Ивчиков. Я…
Пивоваров. Вы!.. Вы — молодой человек, это с жиру все! Это все оттого, что по бабцам пошли. Прогуливать работу начали! Это оттого, что дел вам мало даем обрабатывать. Все щадим вас! От экскурсий почти освободили! Выговор за прогул получите! Экскурсий увеличим вам в пять раз! Фондов дадим пять тысяч единиц хранения!
И тогда посмотрим, будете ли вы сомневаться. (Хлопает дверью, выходит)
Ивчиков (он сидит неподвижно некоторое время, потом вскочил, прошелся по комнате). Нужно объясниться. (Набирает номер телефона)