Получив удар по затылку, Рогач прекратил свой бессмысленный танец. Качнулся вперед… назад… опять вперед… наконец тяжело опустился на колени. Головы он не поднимал. Из его ноздри или рта свесилась ярко-красная нить, постепенно доставшая до пола. Немного постояв на коленях, Рогач упал на четвереньки и, мотая своим бритым шишковатым черепом, прохрипел:
– Ну? Добивай, падла.
Перебарывая головокружение, Константин стоял в метре от него и хрипло дышал. По звучанию это напоминало работу пилы, распиливающей бревно: шух-шух, шух-шух… Он попытался сплюнуть кровь, наполнившую рот, а вместо этого выплюнул зуб.
– Добивай, падла, – повторил Рогач, поднимая опухшее, окровавленное лицо с полопавшимися губами. – Или я тебя порешу. По-любому.
– Лежачих не бьют, – сказал Константин и, разминая ободранные костяшки пальцев, возвратился на отведенное ему место.
– Это кто ж тебе такое сказал?
– Знаю.
– А я почему не знаю?
– Потому что тебя не учили, – отрезал Константин и сомкнул веки, давая понять, что разговор закончен.
Проследив за ним угасающим взглядом, Рогач повалился на пол и потерял сознание.
До девятого класса Константин Рощин ни разу не участвовал в настоящих потасовках, но настал день, когда уклониться от главного испытания в жизни подростка не удалось. Это произошло первого сентября, сразу после торжественной линейки. Еще до летних каникул, на субботнике, когда школьников выгнали на благоустройство территории, Костя повздорил с тщедушным шестиклассником. Фамилия его была Карапекин; он или сказал что-то не то, или посмотрел как-то не так, одним словом, нарвался на неприятности и схлопотал по шее. Проблема пацана состояла в том, что показательную трепку он получил в присутствии дамы своего сердца. Проблема Кости заключалась в том, что злопамятный шестиклассник Карапекин стал семиклассником, а минувшее лето посвятил занятиям в секции бокса, отрабатывая там хуки, свинги и прочие приемчики, позволяющие отправлять противника в нокдаун или даже в нокаут.
Костя тогда имел о боксе самое общее и весьма расплывчатое представление. Про различия между нокаутом и нокдауном он впервые услыхал по пути к месту поединка, куда вместе с ним следовала шумная ватага сверстников, включая нескольких девчонок, не отличавшихся примерным поведением. Принимая вызов, Костя презрительно усмехался, и эта кривенькая усмешечка намертво приклеилась к его губам, когда он поинтересовался у своего секунданта Генки Малявкина:
– Разве можно выучиться прилично боксировать за три месяца?
– Прилично боксировать – вряд ли, – заверил его Генка, – а вот в челюсть садануть как следует – это, я думаю, запросто.
– Ну, это мы еще поглядим, – сказал Костя, нисколько не сомневаясь в правоте товарища.
– Ты должен его сделать, Костян, – подзадоривали болельщики. – Где это видано, чтобы седьмые на девятые хвост поднимали? Не подведи.
– Ладно.
– Задай этому Карпеке так, чтобы ему мало не показалось.
– Не покажется, – угрюмо обещал Константин.
До осенних холодов было еще далеко, а солнце уже только светило и не грело. И аллея, ведущая к месту поединка, была не настолько длинной, как того хотелось бы Косте. Перехватив его тоскующий взгляд, брошенный на скрывшуюся за деревьями школу, Генка тихо спросил:
– Мандражируешь?
– Да как тебе сказать…
– Запомни: бить надо первым, иначе он тебя уделает.
– Первым? – оживился Костя.
– Ага. Как только Карапекин заговорит, выжди немного, а потом неожиданно вмажь ему, – торопливо инструктировал Генка.
– А он заговорит?
– Обязательно. Угрожать станет или бочку катить. Притворись, что слушаешь, а сам бей. Используй фактор неожиданности.
– Фактор неожиданности, – повторил Костя, протискиваясь между прутьями чугунной ограды. За ней простирался пустырь, на котором собралось не меньше полусотни зрителей из младших классов. – Фактор неожиданности, хм…
Предвкушая потеху, болельщики встретили его появление свистом и улюлюканьем. На их фоне Карапекин выглядел собранным и деловитым: рукава рубахи закатаны, ремешок часов свисает из кармана, кулаки приподняты на уровень груди.
– Вот и мы! – крикнул ему Костя, спускаясь по откосу.
Слово «мы» нравилось ему значительно больше слова «я». Оно подтверждало принадлежность Константина к взрослому миру послезавтрашних выпускников.
– Мы, Николай Второй, – процедил Карапекин.
В его свите захихикали.
Несмотря на дружную ораву за своей спиной, Константин остался один, в белоснежной пайте, приобретенной родителями в Италии к дню рождения. «Вот тебе и фактор неожиданности, – подумал Костя. – Если я заявлюсь домой в изорванной и перепачканной обнове, то папе очень не понравится такая неожиданность».
– Первым, – прошипел Генка.
– Давай! – Константина нетерпеливо толкнули в спину.
Сделав шаг, он оказался нос к носу с осунувшимся от решимости Карапекиным. На расстоянии удара. С пустой головой и подрагивающими коленками.
– Помнишь, как ты меня весной? – спросил Карапекин.
– Ну, помню, – подтвердил Константин.
– Проси прощения, и разойдем… М-м!
Договорить Карапекин не успел. Не сводя глаз с его шевелящихся губ, Константин нанес удар. Прицельный, мощный, безжалостный, сопровождающийся клацаньем чужих зубов.
«Ого, как я его, – восхитился Константин. – Ни фига себе!»
Отлетевший назад Карапекин сделался неправдоподобно маленьким, как в перевернутой подзорной трубе. Но тут кто-то спохватился и вернул трубу в нормальное положение. Ринувшийся вперед Карапекин заслонил собой небо, а его кулак, летящий в лицо Константину, был величиной с футбольный мяч… с арбуз… метеорит… планету…
Р-раз – и вселенная погрузилась во мрак. Два – и в этой непроглядной темноте стало горячо и солоно.
– Ай, – тоненько надсаживались вокруг комарики человеческими голосами. – Ей.
«Это они мне кричат вставАЙ! – дошло до Константина. – Это они кричат бЕЙ!»
– Угу, – произнес он. Его голос был громогласен, тогда как сам Константин куда-то подевался. Ни рук, ни ног у него не было. Одна голова, гудящая, как медный колокол.
Казалось, земля подбросила его, встряхнула, косо приподняла и вновь опрокинула назад, припечатав к себе затылком, лопатками, локтями.
– А-ай, – требовали со всех сторон. – Е-ей!
– Угу.
Преодолев земное притяжение, Константин воспарил, подобно воздушному шарику. Прямо перед ним раскачивалась фигура, принявшая боксерскую стойку. Из носа у Карапекина хлестало. Увидев это, Константин почувствовал, что вот-вот захлебнется собственной кровью. Не умещаясь во рту, она стекала в гортань.
– Подожди, – булькнул Константин.
Карапекин ждать не захотел. Налетел кузнечиком – отпрянул, налетел – отпрянул, а потом и вовсе исчез.
«Почему все голубое? – вяло удивился Константин. – Где деревья, где пацаны? И куда подевался Карапекин?»
Мгновение спустя стало ясно, что противник никуда не подевался: он возник над лежащим на спине Константином, четко выделяясь на фоне безоблачного сентябрьского неба.
Неужели опять колошматить станет?
Именно этого жаждали возбужденные зрители. Косте больше никто не кричал: «Вставай!» Зато «Бей!» орали пуще прежнего. Но опять же уже не Косте. Теперь все болели за Карапекина.
– Бей! Бей! Бей!
Карапекин протянул руку. Костя обреченно зажмурился.
– Руку дай, – донеслось до него сквозь звон в ушах. – Поднимайся, Роща.
– У-у… Мало ты ему всыпал… – разочарованно заныли зрители. – Надо еще… еще…
– Он свое получил, а лежачих я не бью. – Карапекин засопел, помогая Косте встать.
Не дожидаясь, пока пройдет головокружение, тот устремился прочь, провожаемый улюлюканьем мальчишек. Этот день навсегда врезался в его память. Пережитое унижение заставило его стать сильнее и научило не унижать других. Это был главный урок, усвоенный Константином в школе.
Увы, на зоне его благородство оценить было некому. Здесь били лежачих – забивали насмерть. Здесь нападали втроем… вчетвером… всемером на одного. А охотнее всего убивали спящих. Загоняли им гвозди в уши, резали глотки, душили подушками и ремнями.
«Не спать, – твердил себе Константин, украдкой поглядывая на лежащего напротив Рогача. – Не спать, не спать».
А глаза слипались. И голова наливалась тяжелым теплым свинцом.
Глава 6. Люди и звери
Ночь близилась к концу, а они продолжали сидеть лицом друг к другу, вздрагивая всякий раз, когда их веки непроизвольно смыкались, а головы свешивались на грудь. Время от времени Рогач дремал минуту-другую, тогда как Константин позволить себе этого не мог. Вот когда ему неожиданно пришло в голову, что сон, в сущности, та же смерть. Отключаешься и не знаешь, проснешься ли утром.
Много всяких мыслей рождалось и затухало в мозгу Константина, пока он сидел на полу душной камеры, мечтая о глотке воды и возможности забыться хоть на минутку.
Время ползло медленнее улитки. Возможно, оно вообще стояло на месте, доказывая относительность теории Эйнштейна. «Никуда не годится его теория, – тупо размышлял Константин. – На кой черт он ее выдумал?»
Эйнштейн принялся оправдываться, путано и пространно объясняя принципы скорости света. Константин ни черта не понимал, но слушал с интересом, поскольку для наглядности великий ученый то и дело корчил всякие рожи, высовывал язык, приставлял растопыренные пальцы к ушам.
Незаметно они добрались до Красной площади, по краям которой высились горы вывороченной земли и строительного мусора. Смеркалось. Булыжная мостовая блестела от слизи, словно долгое время служила водоему дном. Чтобы не поскользнуться, Константин был вынужден неотрывно следить за своими переступающими по камням ногами и не заметил, как Эйнштейн куда-то запропастился. Так и остался на площади один-одинешенек. Как выбраться отсюда?
Остановив выбор на приличном с виду мужчине, Костя задал ему этот вопрос.
– Инновация, модернизация, либерализация, – затараторил мужчина, оказавшийся на поверку копией президента Медведева. – Монетизация, стабилизация, интеграция…
Стало ясно, что ничего толком он не знает и взывать к нему бесполезно. Тогда Константин поймал за рукав другого прохожего. Внешне он мало чем отличался от небезызвестного Владимира Владимировича Путина, носил костюм соответствующего покроя, но на голову зачем-то напялил милицейскую фуражку.
– Оффне ди ауген! – тихо молвил он. – Зие хиерхер.
Проследив за жестом его руки, Константин увидел табличку с черепом, скрещенными костями и надписью: «Стой! Частные владения». За ней высился невероятных размеров телевизор, а в телевизоре том выстроилось в ряд правительство, яркое, гладкое, тщательно вылизанное, внезапно грянувшее слаженным хором:
– Славься-а, а-атече-ество, на-аше-е сва-або-одное!
Их торжественные голоса отдавались гулким эхом на площади, по которой тут же покатились во всех направлениях зеленые бронетранспортеры и черные лимузины.
– Да вы что, сдурели? – заорал Константин, проваливаясь в булыжники по грудь и чувствуя, что его засасывает. – Какое, на хер, отечество, когда болото кругом?
Оборвав пение, разъяренные члены правительства скопом бросились на него, чтобы утопить в трясине.
Это не погубило его, а спасло. Очнувшись, Константин увидел прямо перед собой расплывающееся лицо Рогача. По всей видимости, тот уже не одну секунду стоял так, всматриваясь в Константина. Слов тратить не хотелось, напрягать пересохшую глотку – тоже. Подняв руку, Константин молча оттолкнул нависшую над ним физиономию.
Рогач попятился, сыпя грязными ругательствами.
– Заткнись, – попросил Константин, еле ворочая языком.
– А ты заткни, попробуй. – Усевшись на пол, Рогач поднес к губам пол-литровую пластиковую бутылку и сделал пару нарочито громких глотков. – Ох и хороша водица, – проговорил он, облизываясь и жмурясь.
Константин с трудом проглотил горячий ком, образовавшийся во рту. Глотку словно натерли наждаком, а затем посыпали крупной солью в придачу.
– Откуда у тебя вода, гад? – спросил он.
– Менты снабжают, – с вызовом ответил Рогач. – За вредность. Иногда с такой публикой сидеть приходится…
– Я тебя сейчас убью, – произнес Константин ровным механическим тоном. – Одной тварью на зоне меньше станет. Воры мне только спасибо скажут.
Он приготовился встать.
– Э, э! – спохватился Рогач. – Я пошутил. Пустая бутылка. – В подтверждение своих слов он наклонил ее над полом, куда не пролилось ни капли. – От прежних постояльцев осталась.
Это не остановило Константина. Он поднялся на ноги, и его окаменевшее лицо было маской убийцы.
– Не верю я тебе, Рогач. Сука ты. Сам сказал, что с ментами повязан.
– На понт тебя брал, – донеслось в ответ.
– А знаешь, что за такие мутки тебя на зоне ждет?
– А там никто не узнает, – буркнул Рогач. – Ты никому не скажешь. Уснешь и не проснешься, понял?
Константин понял. Давно. И, честно говоря, уже не верил, что когда-нибудь вдохнет свежий воздух и увидит небо над головой.
Обидно. Обидно и глупо было подыхать в проклятой парилке. Хотя, с другой стороны, умирать обидно и глупо всегда и везде…
После так называемого завтрака, к которому не притронулись ни Рогач, ни Константин, изматывающее соревнование на выносливость продолжилось. Днем Рогача увели на допрос, и Рощин моментально уснул, не успев даже порадоваться удаче. Вечером оба пожевали соленую рыбешку, запивая ее драгоценной водой. Ночь провели, карауля друг друга и временами засыпая с открытыми глазами. Против ожидания, ближе к утру Константин почувствовал некоторое облегчение, словно второе дыхание открылось. Правда, продлился этот прилив бодрости недолго. Костя начал ронять голову на грудь, тут же вскидывая ее, чтобы проверить, что делает Рогач.
– Все равно отключишься, Роща, – пообещал тот свистящим шепотом.
– Ты тоже отключишься, – сказал Константин, сказал машинально, не веря своим словам.
– И что с того? Раз ты не бьешь лежачих, то и спящего не тронешь. А я – запросто. И хана тебе вместе с твоими принципами дурацкими.
Рогач торжествующе засмеялся. Константин ущипнул себя за бедро, на котором уже образовался лиловый синяк.
– Пусть, – тихо произнес он. – Но, кроме принципов, у меня ничего не осталось.
– Может, тогда воду мне завтра отдашь? Из сострадания к ближнему?
Константин машинально сглотнул, ощущая наждачную сухость во рту.
– Нет, – сказал он. – Воду я тебе не отдам. Это тоже принцип.
– И ты за него умереть готов? – недоверчиво спросил Рогач.
– Не готов. Но если понадобится, умру. Лучше уж так, чем на цырлах до конца срока бегать.
Минуты три Рогач сидел молча, обдумывая услышанное, а потом окликнул Константина:
– Эй, Роща! Можешь кемарить спокойно. Я тебя не трону.
– Сам кемарь, – проворчал Константин, с трудом ворочая языком.
– Не доверяешь?
– Не доверяю.
– Мы с тобой, как две крысы в бочке, – заговорил Рогач после продолжительной паузы. – Известная забава. Наловят зэки крыс и бросят в железную бочку. Вот они перегрызут друг дружку, а две самые сильные останутся. И сидят они в бочке и смотрят одна на другую. Глаза в глаза. И каждая знает, что теперь или победа, или смерть. А обратного хода нет.
– Так то крысы, – произнес Константин, постаравшись придать своему вялому тону пренебрежительность.
– Люди, по-твоему, себя иначе ведут? – донесся до него сквозь сон голос.
– Иначе, – кивнул Рощин. – Если люди, то иначе.
Он уже сидел не на заплеванном полу душной камеры, а брел по зеленому лугу, наслаждаясь чудесными видами. Птицы радостно щебетали на деревьях. Их голоса становились все тоньше, все пронзительнее, пока не превратились в многоголосый писк. Внезапно на луг набежала тень, сделалось сумрачно и тревожно. Приглядевшись к птицам, Константин понял, что принял за них больших крыс, снующих по веткам. Они готовились прыгнуть прямо на него. Прикрывая голову, он бросился наутек, но встречный ветер замедлял его бег, а ноги путались в траве.
«Конец, – понял Константин, изо всех сил пытаясь очнуться. – Я все-таки уснул, и теперь мне крышка».
Сделав отчаянное усилие, он закричал, будя себя этим жутким хриплым воплем. Некоторое время затекшие конечности отказывались ему повиноваться, но наконец Рощину удалось пошевелить пальцами, а потом и открыть глаза.
За маленьким оконцем серел рассвет.
– Проснулся? – спросил растянувшийся поперек камеры Рогач. – Тогда разомнись малехо и давай ко мне. – Он подвинулся, освобождая место на полу. – Пошепчемся. Разговор не для мусорских ушей.
– О чем разговор? – спросил Константин, когда, взвесив все «за» и «против», пристроился рядом.
Он все еще ожидал внезапного нападения или какого-нибудь другого подвоха, но то, что произошло, ошеломило его гораздо сильнее.
– Пойдешь со мной в бега? – спросил Рогач шепотом. – Все готово, все продумано. Риск, конечно, есть, но без него в нашей жизни никуда. Что скажешь, Роща?
Константин нахмурился.
– То убить готов, то в кореша зовешь, – проворчал он, не зная, как реагировать на неожиданное предложение.
– Так я тебе поначалу не верил, – пояснил Рогач.
– А теперь, выходит, веришь?
– Не до конца, но характер ты показал, и он у тебя не гнилой, Роща.
– Спасибо за честь, но…
– Отказываешься, – с упреком констатировал Рогач.
Константин молчал. За спиной было почти шесть лет, проведенных в неволе. Впереди этих страшных, мучительных, невыносимо долгих лет было в три раза больше. Дотянет ли Константин свой срок до конца? Вряд ли. Гонору многовато. Рано или поздно сунут ему блатные заточку под ребра или мусора в карцере сгноят. И вроде не велика потеря для человечества, но Константина не устраивал такой конец. Во-первых, не хотелось подыхать в расцвете сил. Во-вторых, не желал, чтобы его закопали на безымянном кладбище, в то время как братья Мотыли по-прежнему жировали бы на воле.