Поддержание порядка — очень ресурсозатратное предприятие. А при нашем дефиците ресурсов надо особенно обращать внимание на то, чтобы не заниматься излишним регулированием. Но известно, чем скрупулезнее прописана та или иная норма, тем меньше времени она может действовать, так как жизнь уходит вперед и этот закон вместо порядка начинает вносить беспорядок. И опять придется изменять правовую норму.
Законотворческая работа кипит. Но могут ли законодатели обеспечить верховенство законов? Нельзя ответить на этот вопрос лучше, чем это сделали президент США Т. Джефферсон (1801–1809) и знаменитый французский публицист А. де Токвиль. Первый прямо заявлял: «Сейчас и еще в течение многих лет самую большую опасность будет представлять тирания законодателей». Второй объяснял этот парадокс так: выборная власть, если она жестко не контролируется судебной властью, превращается либо в произвол деспотии, либо в анархию.
Таким извилистым путем, от нравственности через законотворчество, мы пришли к теме нашего разговора: судебной системе. Только и преимущественно в судах — по специальным, тысячи лет накапливавшимся правилам — исследуются факты и доказательства того, кто прав, а кто не прав, чье решение правильное, а чье неверное. Суд создан не карать, а искать истину! Только суд может сделать заключение: этот хозяин богател, не ущемляя прав других, а тот находил свою выгоду в нарушении закона, ущемлении прав ближнего своего.
Откуда иначе мы можем узнать, кто прав в подковерных драках между нашими «властителями» и «олигархами»? Почему мы не видим гласных судов между ними, а только «потоки помоев», заканчивающиеся полюбовными сделками? Как мы можем без суда понять, кто из министров бестолков и не способен решать экономические проблемы, кто просто вор, которого за версту нельзя подпускать к власти, а кто настоящий талантливый управленец?
Самые первые государства древности не имели ни парламентариев, ни министров, зато все должностные лица исполняли судебные функции, а главным судьей был монарх. Во времена Аристотеля люди поняли, что государство — это орудие защиты граждан от несправедливости, позволяющее им мирно общаться, и «прежде всего, торговать», — по словам Ликофрона. Государство — это полиция и суд, полагали в средние века: «Без справедливости и правосудия государство есть ни что иное, как шайка разбойников», писал св. Августин.
В Америке общение гражданина с чиновниками, как правило, идет через документы. Лично с чиновником там никто не ищет встреч, они сами ходят по домам, когда это им нужно. А если гражданин почувствовал помеху делу со стороны чиновников, он просто идет в суд с документом. Суды низшей инстанции в Штатах похожи на залы наших почтовых отделений с несколькими окошечками: зашел, встал в очередь, за минуту-две получил заключение судьи о том, на чьей стороне закон, и ушел продолжать свое дело.
Совершенно непонятно, почему, взявшись внедрять американский образ жизни на родных просторах, российские реформаторы не начали с судебной системы.
Нам, в России, приходится чаще мучиться с чиновниками, и практически совсем невозможно решить свое дело судом. Это указывает на деградацию и бессилие судебной системы. А ведь экономические интересы — важнее всего! Даже в основе уголовных дел, например, об убийстве можно найти экономическую подоплеку: ведь чаще убивают не просто так, а ради какого-то интереса.
Если же мы обратимся к недавней истории нашего отечества, то прежде всего обнаружим полный запрет судебной системе вмешиваться в экономику. В СССР подавляющая часть юристов специализировалась на уголовном (обвинительном) праве, специалистов по гражданскому, а, тем более, экономическому праву, было крайне мало. Но ведь в значительной мере правосудием определяется экономическое состояние общества. Как же в СССР решались экономические проблемы, если суд был от них отстранен?
Не раз уже говорилось, что СССР имел самое лучшее законодательство в мире. Это правда. Так вот, СССР имел также самую громадную «судебную систему»! Но только называлась она иначе. Кто разрешал конфликты между директорами заводов? Между директорами и министерствами? Между работодателями и рабочими? Кто определял, чего нельзя производить и продавать, а что можно и по каким ценам? Кто принимал окончательные решения о том, кому, где и с кем можно жить, а кому нельзя, какими землями и как пользоваться? Куда ходили искать справедливости обиженные жены?
В парткомы КПСС.
Социолог Юрий Фигатнер прямо говорит, что функции судебной системы были узурпированы Коммунистической партией. И понятно, почему она это сделала: ведь судебными функциями определяется состояние экономики и финансов. На каждом предприятии, учреждении, организации партия имела свои «судебные и полицейские» органы — партком и особый отдел. А возглавлялась эта всесоюзная судебная система, как известно, высшими судиями: политбюро и ЦК КПСС.
Если же говорить о политике, то в ней безумная роль «революционных партийных судов» известна всем. Вот почему партия позволяла стране иметь самое лучшее законодательство в мире: потому что, в конечном счете, главное — не закон, а то, какой суд и как его будет трактовать.
Другое дело, что суд-то исполняли не профессиональные юристы, а «профессиональные революционеры», то есть специалисты не по законам, а по социалистической морали и, по совместительству, специалисты по насилию.
Теперь, в наши уже времена, даже и эта «судебная система» рухнула, а что же осталось? Остались ублюдочные суды, которые штампуют сверхжестокие приговоры по уголовным делам, а по делам экономическим как правило выступают в защиту крупного капитала, подтверждая тем самым, что главное — не закон, а его трактовка.
И осталось повсеместное упование на мораль.
Кто угодно мог заметить, что все годы реформ господа реформаторы только тем и занимаются, что требуют от населения «веры», «доверия», обращаются к нам с уговорами быть честными, платить налоги, проявлять высокую мораль, «сознательность» и т. д. Но в том-то и дело, что эти призывы сами по себе унизительны и уже только поэтому лживы. Какую нужно иметь совесть, чтобы все население уговаривать быть честным?! Ведь это обвинение НАРОДА в нечестности! Интеллигенция же наша походя, по поводу и без, констатирует: «все воруют». То, что для россиянина — боль и несчастье, ему тычут в лицо, как если бы он в том был виновен.
Как можно обращаться к своему образованному населению с упреками в воровстве? Как это могут позволять себе «реформаторы», если само население все годы реформ умоляет их, «благодетелей», о правосудии, а не о милости? Как могут они называть ворами миллионы предпринимателей, замученных «паспортизациями», лицензиями, «аттестациями», сертификациями, да плюс к тому произволом СЭС и прочих жадных, и не находящих вокруг никого, кто бы рассудил?
Абсолютной необходимости правосудия для развития индустриальной экономики не смогли понять товарищи большевики. КПСС тоже апеллировала к нравственности, называя себя высшим моральным образцом — «честью и совестью нашей эпохи», и именно она дискредитировала правосудие, превратив его в карательный орган. Об этом неплохо было бы помнить нынешним «демократам» и, с позволения сказать, реформаторам, которые уже десять лет волынят с судебной реформой.
Если беспристрастно отнестись к нашей истории, если помнить о суровой природе России и не забывать уроков «высокоморальной» КПСС, то нельзя не прийти к следующему выводу:
Мораль и нравственность подвергаются деградации там, где они не защищены правосудием.
Здесь нет никакого открытия. Об этом российские ученые заговорили, еще когда Россия только начала входить в промышленное общество. В начале 1900-х годов академик Богдан Кистяковский писал:
«На одной этике нельзя построить конкретных общественных форм. Такое стремление противоестественно; оно ведет к уничтожению и дискредитированию этики и к окончательному притуплению правового сознания».
Теперь уже даже детям должно быть ясно: где отсутствует правосудие, там процветает, богатеет и приходит к власти только тот, кто менее всего обременен моралью и нравственностью.
Этот упрек мы бросаем всем «реформаторам» последнего десятилетия.
Причины низкопоклонства
Географическая обездоленность (неблагоприятные природно-климатические и демографические условия, обусловившие скудность прибавочного продукта и постоянный дефицит средств в казне; перманентная опасность внешней агрессии, предопределявшая высокий уровень военных расходов) была определяющим фактором формирования российского государства. Результатом хронического дефицита средств и ресурсов развития стало противоречие между задачами государства и возможностями их решения.
В таких условиях массированное использование мер принуждения и насилия служит компенсаторным механизмом, призванным восполнить недостаток ресурсов. Отсюда — определяющее значение политических, а не экономических факторов развития, отсюда и приоритетная роль государства во взаимоотношениях с обществом. И в этих же факторах сокрыта причина «низкопоклонства» перед Западом.
У Достоевского в «Дневнике писателя» за 1873 год есть такие слова:
«Мы все стыдимся самих себя, стремимся спрятать и прибрать свое, данное Богом русскому человеку лицо, и явиться другим, как можно более чужим и нерусским лицом. Все это из самого полного внутреннего убеждения, что собственное лицо у каждого русского непременно ничтожное и комическое до стыда лицо… Отмечу при этом нечто весьма характерное, весь этот дрянной стыдишка за себя и все это подлое отрицание себя в большинстве случаев бессознательно. Это нечто конвульсивное и непреоборимое, но в сознании русские, хотя бы и самые полные самоотрицатели из них, все-таки с ничтожностью своею не так скоро соглашаются. В таком случае и непременно требуют уважения».
Другими словами, русские при столкновении с Западом замечали разительное различие и в качестве жизни, и в отношениях между гражданами и государством. Но причину искали в самих себе. Вот откуда это желание тем или иным образом выглядеть иностранцем. А дальше — подхалимское стремление хвалить все, что «оттуда».
В психологии это известное явление, которое называется «преклонение перед имиджем». Например, вы видите некого супермена. Вам хочется быть похожим на него. Но что дал Бог, то вы и имеете. А как же приобщиться к этому идеалу? А очень просто. Он носит джинсы, ковбойскую шляпу, сапоги и т. д. Вы автоматически перекидываете мостик от самого супермена к неким внешним заменителям его, которые получить вам уже по силам. Надев ковбойскую шляпу, вы стали посмешищем для тех, кто не знает, кого вы копируете. Но вы становитесь героем для себя и знающих, кто ваш идеал. Современная реклама эксплуатирует это обстоятельство по полной программе.
В России появление этого комплекса произошло из-за того, что достичь сходного с западным благополучия нельзя. Природа не дает. Но, взяв что-то доступное для повторения, мы становимся посмешищем для тех, кто не знает, что именно мы копируем (для иностранцев), и предметом зависти для тех, кто понимает это (для своих соотечественников). Как следствие, возникло признание некой «отсталости» России по сравнению с Западом, с одной стороны. А с другой стороны — некой уникальности России. Но и тот, и другой взгляд неверны.
Во-первых, под понятие Запада, в зависимости от обстоятельств, подставляется та или иная конкретная страна. В результате попарного сравнения России с любой из них дискуссия переводится в область противопоставления России всему Западу. Так любая страна проиграет! Нет ни одной, которая всегда и во всем была бы лучше всех остальных, вместе взятых.
К тому же при подобном сравнении большинство стран Запада сами становятся не очень похожими на «Запад». Если это учесть и заменить некий абстрактный «Запад» (который нигде и не существует) на «западноевропейские континентальные общества», тогда история России не будет чем-то особым. Она во многом будет просто подобной.
Во-вторых, в том, что вопрос сравнения России и Запада стал столь «важным», виновата сама Россия. Уж слишком много внимания ему уделялось. Очень трудно отказываться от сравнения с Западом, и особенно от идеи отсталости, когда эти сравнения были и остаются частью русской культуры. Элита имперского периода сама употребляла западные идеальные типы, чтобы вообразить то, чем Россия могла бы стать, или чтобы описать свои действия. Таким образом, восприятие русскими деятелями (элитой) идеи о «Западе», как модели прогресса, на разных этапах истории становилось побудительным мотивом к действию, отражаясь на ее историческом пути.
Это было вызвано даже не столько «стремлением к прогрессу», сколько насущной необходимостью выжить при очередном столкновении с «западным миром».
Итак, воображаемый Запад служил либо моделью, либо антимоделью для воображаемой России. Ясно, что такой подход не мог быть продуктивным. Надо давно понять, каковы наши возможности и что нам следует брать у других, а от чего надо шарахаться, как от заразы. Этот процесс идет, но стихийно, а значит и с большими издержками и опасностями (что мы и видим сегодня).
Свобода вообще, и свобода передвижения в частности
Математическая теория знает два способа разрушения исходных структур: силовой и параметрический. С силовым более или менее понятно: это либо внутренние, либо внешние военные решения. А что такое параметрическое воздействие? Самый яркий пример — события последних лет. Людям, жителям России, просто показывали картинки другого образа жизни и говорили: «Нет проблем, чтобы к перейти к такому состоянию». В результате наше устойчивое состояние перестало быть таким, и вся страна начала дрейф в неизвестность.
Подобное происходило и раньше. Например, после возвращения наших войск из Европы после наполеоновских войн, или после Второй мировой. Были и более мелкие воздействия, вроде путешествий части населения за границу.
Нет, мы не против таких поездок, и даже полагаем, что нужно как можно лучше знать о происходящем за границей. Но при этом надо понимать, почему между нами и ними такие различия! Ведь согласитесь, можно увидеть страну, как рекламную картинку. Можно увидеть ее как место, куда интересно съездить в гости. И совсем другое дело — в ней пожить и попытаться разобраться в ее трудностях и успехах изнутри. Но не так, как два героя нашего следующего сюжета.
Возвращаясь из одного города, двое командированных делятся впечатлениями. Первый говорит: «Как в этом городе много пьют и после этого буянят. Каждый вечер скандалы и драки». А второй отвечает: «Теперь я понял, почему они мрут, как мухи. Каждый день мимо меня проносили по несколько покойников».
А на самом деле один жил возле забегаловки, а второй — возле кладбища, а настоящей жизни города они и не видели.
Теперь, после этих замечаний, поговорим о свободе вообще и свободе передвижения в частности. Такой разговор важен, потому что внедрение идеи «свободы» тоже элемент параметрического управления.
Гражданам СССР внушали: А) Свобода — это хорошо, а несвобода — это плохо; Б) В стране вашего проживания свободы нет, а потому (делается легкий вывод) — страна вашего проживания плохая, и требует изменений.
То, что получилось в результате этих изменений в «стране нашего проживания», в России, мы видим воочию, но что интересно, теперь уже сами граждане уверяют друг друга в том, что: А) Свобода — это хорошо, а несвобода — это плохо; Б) В нашей стране теперь свобода, а потому теперь все хорошо, никаких перемен больше не надо. И все счастливы. И никто не задумывается, что свобода — категория экономическая, ее поддержание требует затрат.
Также известно, что в обществе каждый свободен делать все, что хочет, до тех пор, пока его свобода не начнет мешать свободе другого человека. В цивилизованном обществе это так, и в традиционном русском обществе было так же. Но тем же словом «свобода» называется ситуация, когда сильный свободен пинать ногой слабого, а слабый свободен умереть с голода. (Это то, что происходит у нас сейчас.)
Дмитрий Александрович Пригов писал:
Многие говорят, что они хотят быть свободными и жить при демократии, как строе, гарантирующем их свободы. А что для них свобода? Разнообразие и качество еды. Можно ли быть счастливым и свободным, будучи всю жизнь голодным? Квартиру хочется брать не просто ту, которую дают, а иметь возможность выбирать, чтобы из окна была видна не глухая стена или, того хуже, помойка, а парк. И без тараканов. Да чтобы рядом было то-то и то-то — кино, например, или Музей военно-морской атрибутики. Пусть ты туда никогда не пойдешь, но важно, что есть возможность это сделать. И чтобы, если надоело начальство, можно было спокойно его поменять, уйдя на другую, непременно хорошую, работу. Вот она, мечта!
И вот мы сейчас живем при демократии. Как она вам? Сбываются мечты? Оказывается, «свобода» — это еще далеко не все, что нужно для счастья!
Есть люди, готовые ради свободы пожертвовать всем остальным. И много ли таких? Никто не исследовал. Но имеется и довольно большая часть населения, размеренность жизни ценящая больше всего, в том числе свободы. Израильские социологи были поражены, когда обнаружили, сколь велик процент «вырвавшихся на свободу», но находящих свое счастье в размеренной казарменной атмосфере колхозов-кибуцев! А одновременно бродят по свету индивиды, которые просто болеют, засидевшись в городе на одном месте.