Застывшее лицо пожилой женщины (она была на тридцать лет старше Марии!) внезапно пожелтело, точно от прилива желчи.
— Смотрите, как бы вам не пришлось поплатиться за вашу дерзость. Королева еще не получила никаких посланий на ваш счет от своего царственного супруга.
В это самое мгновение в дверях показался секретарь с письмом на подносе.
— Послание Ее Величеству! — объявил он. — Королевская почта!
Его появление заставило двух соперниц умолкнуть. Анна Австрийская, прислушивавшаяся к спору, не зная, как его прекратить, поспешила ознакомиться с содержимым конверта, и ее озабоченное лицо прояснилось.
— Дамы, я думаю, здесь нечего добавить. Король, мой супруг, настоящим письмом сообщает мне, что, принимая во внимание заслуги герцога де Шевреза, он согласен с тем, чтобы герцогине были вновь возвращены ее обязанности и прерогативы.
Тон королевы подразумевал ответную тишину, но мадам де Монморанси была в такой ярости, что не обратила на это внимания.
— Ну, коли так, я уступаю место! Никогда в жизни я не стану подчиняться какой-то… потаскухе, пусть даже она принцесса! И я дойду до самого короля, поддавшегося проискам этого простака де Шевреза!
И после самого чопорного реверанса фрейлина покинула апартаменты с поджатыми губами и высоко поднятой головой. Мария проводила ее насмешливо — довольным взглядом, после чего быстро развернулась на каблуках и подошла к королеве, перед которой горничные разложили платья темных расцветок с едва заметной вышивкой, самым веселым из всех цветов был темно-бордовый, который даже у епископа не вызвал бы интереса. В это же самое время донья Эстефания готовилась причесывать королеву. Мадам де Шеврез вмешалась:
— Что вы делаете? Где дама, ответственная за королевский туалет? Это она должна заботиться о прическе Ее Величества!
— Мадам де Верней больна, как обычно! — сказала мадам де Бельер.
— В таком случае я беру это на себя!
Сняв перчатки, Мария бросила их на кресло и заняла место позади Анны Австрийской, взяв гребень из рук дуэньи, которая фыркнула, как рассерженная кошка. Одновременно Мария окинула взглядом предложенные туалеты.
— Это что такое? — презрительно произнесла она. — Разве кто-то недавно умер?
— Королева потеряла плод, и король сейчас воюет… по крайней мере, таково мнение доньи Эстефании, — прошептала мадам де Шавиньи.
— Что за глупости! Король одерживает одну победу за другой, а плод не успел даже толком сформироваться! Уберите эти платья! Сейчас июль, черт возьми! Мне нужны легкие ткани, что-нибудь светлое!
Анна мягко запротестовала:
— Не слишком, моя милая! Я собираюсь после полудня совершить поездку к обители кармелиток в Шайо.
— Это вовсе не повод одеваться так же, как они! Впрочем, чтобы не слишком их шокировать, я предлагаю серое атласное платье с юбками и прорезями из белого атласа. И жемчуг. Много жемчуга! Его блеск усиливает блеск королевы. Ну же! Живее!
Атмосфера совершенно переменилась. Анна вновь улыбалась, радуясь возвращению подруги, дамы вокруг нее непринужденно болтали, в то время как ловкие пальцы Марии трудились над прической. Она быстро причесала свою госпожу по собственному вкусу, с помощью шпилек уложив массу светлых волос в низкий шиньон, унизанный жемчужинами, и оставив несколько легких локонов вокруг лица.
— Вы, наверное, о многом хотите мне рассказать, Мария? — заметила королева, глядя на себя в зеркало.
— Да, мадам! Но я предпочла бы сделать это наедине.
— У нас еще будет время! Я больше не хочу расставаться с вами и дам распоряжение приготовить ваши прежние апартаменты…
— Под самой крышей? — вырвалось у Марии, безо всякого удовольствия вспоминавшей жалкую клетушку, которую выделил ей после смерти де Люина Людовик XIII и в которой она произвела на свет свою младшую дочь.
— Нет. Те, прежние, прямо над этой спальней, и мы вновь откроем маленькую лестницу!
— Разве она закрыта?
Юная королева одарила свою вновь обретенную старшую фрейлину одной из своих редких лучезарных улыбок, способных открыть даже самые закрытые сердца.
— Это был путь дружбы, Мария. Я не могла допустить, чтобы им пользовалась другая дама.
Тронутая этими словами, Мария оставила флакон ароматического масла, которым она собиралась сбрызнуть уже готовую прическу, чтобы, опустившись на одно колено, припасть губами к руке королевы с таким чувством, которое удивило даже ее саму. До сих пор испанка была для нее красивой дурочкой, невинной и покладистой, ограниченной жесткими условиями положения инфанты, более или менее запуганной мужем и весьма эгоистичной. Свидетельство подобной привязанности меняло ее планы на будущее: до сих пор Мария рассчитывала использовать Анну для того, чтобы отомстить обманувшему ее королю. Теперь же она дала себе слово если не сделать Анну счастливой, то по крайней мере принести ей хоть частичку счастья.
— Благодарю вас, мадам, — прошептала она. — Надеюсь, мне представится случай доказать Вашему Величеству, что хоть у меня и немало недостатков, неблагодарность и черствость не входят в их число.
В тот же вечер в сопровождении Элен с невыразимым ощущением триумфа она стала хозяйкой элегантных апартаментов, где ранее обитали неумеренные фантазмы и мечты Леоноры Галигай!
Последующие недели были весьма приятными. Веселый кружок подруг вновь собрался возле королевы: Антуанетта де Верней, чудесным образом выздоровевшая после своего столь своевременного недомогания, вновь заняла свой пост, как и юная Анжелика де Верней, вторая виновница несчастного случая в Большом зале, которую в конце года должны были выдать замуж за сына герцога д'Эпернона. Особое место занимала Луиза де Конти, новая золовка Марии, самая взрослая из всей компании — она была лет на двадцать старше остальных, — но не менее обворожительная. От нее Мария узнала, что королева никогда не отказывалась от нее, что бы сама Мария об этом ни думала, и никогда не переставала просить короля, чтобы он вернул ей старшую фрейлину. Вести с мест сражений поступали вполне удовлетворительные. Старый маршал Ледигьер (ему минуло восемьдесят!) получил шпагу коннетабля, которую смерть отняла у Люина, и носил ее с несравненно большим блеском. Бассомпьер, полковник швейцарской гвардии, был теперь маршалом Франции, а де Шеврез — Главным сокольничим. Герцог де Роан, глава мятежников-протестантов, только что капитулировал, и мирный договор, свидетельствующий об окончании войны с гугенотами, должен был быть вскоре подписан в Монпелье. Королева-мать, устав гоняться за сыном безо всякой надежды догнать его, отправилась на воды в Пуг.
Наконец пришло письмо, которого Анна Австрийская втайне ожидала: Людовик XIII звал к себе свою жену и свой двор, назначив местом встречи Лион, где должно было состояться бракосочетание мадемуазель де Верней. Будучи проездом в Пуге, кортеж дам должен был захватить с собой и Марию Медичи.
Отъезд готовили в лихорадке. На дворе стоял ноябрь, приближалась зима, но все еще держалась ясная погода.
Привыкшая к мадридскому климату и ледяным ветрам Сьерры-Невады, королева не боялась долгой дороги в это не лучшее время года, тем более что значительную часть пути предстояло проделать по воде. Мария предвкушала тысячи удовольствий. Во-первых, она увидит своего супруга, чьего пыла ей уже начинало недоставать. Кроме того, ей не терпелось наконец вновь предстать перед королем, которого она любила когда-то и который так жестоко с ней обошелся.
Новость, полученная прямо накануне отъезда, была в этом смысле не слишком обнадеживающей. Старая Монморанси, как и обещала, направила жалобу государю и его Совету. Оба рубанули сплеча: мадам де Монморанси теряла свое место почетной фрейлины, а мадам де Шеврез — место старшей фрейлины, которое отныне упразднялось. Подобное соломоново решение никого не удовлетворило. В особенности королеву, которая в глубине души не питала ненавистных чувств к матери красавца Монморанси и которую вовсе не радовала перспектива постоянно общаться с новой почетной фрейлиной, суровой и несговорчивой мадам де Лануа. Тем не менее Анна поспешила хоть как-то утешить Марию:
— Как бы то ни было, ваше место подле меня остается прежним, Мария. Вы были, есть и будете моим другом. К тому же, чтобы уменьшить вашу печаль, король настоял на том, чтобы назначить вашего супруга Первым дворянином палаты…
— Тысяча благодарностей государю, но кто утешит очаровательного герцога де Монморанси, столь привязанного к Вашему Величеству?
Анна Австрийская покраснела до корней волос.
— Какой вздор, моя милая! Молодой герцог…
— ..безумно в вас влюблен, мадам, и почти не скрывает этого.
— Французской королеве не пристало слушать подобные вещи, мадам, — оборвала ее мадам де Лануа. — Все подданные любят ее в равной степени, и лишь это имеет значение.
— Кому вы морочите голову? — со смехом воскликнула Мария. — К тому же нет никаких причин скрывать правду от Вашего Величества, особенно когда речь идет о столь совершенном дворянине, как мсье де Монморанси. Ему двадцать восемь лет, он красавец, и множество женщин сходят по нему с ума, но он всегда смотрит лишь на одну!
— Французской королеве не пристало слушать подобные вещи, мадам, — оборвала ее мадам де Лануа. — Все подданные любят ее в равной степени, и лишь это имеет значение.
— Кому вы морочите голову? — со смехом воскликнула Мария. — К тому же нет никаких причин скрывать правду от Вашего Величества, особенно когда речь идет о столь совершенном дворянине, как мсье де Монморанси. Ему двадцать восемь лет, он красавец, и множество женщин сходят по нему с ума, но он всегда смотрит лишь на одну!
Видя, что собираются грозовые тучи, Анна Австрийская призвала фрейлин закончить на этом, однако в последующие дни Мария де Шеврез могла наблюдать, что королева с большей тщательностью занималась своим туалетом, и ее зеленые глаза сияли, когда гордая фигура молодого герцога склонялась перед ней в поклоне… От этих наблюдений до того, чтобы вообразить себе любовную связь, молодую женщину отделял всего лишь шаг, который она немедленно сделала. Было бы весьма забавно, если бы супруга Людовика XIII настолько прониклась к молодому дворянину, что сделала бы его своим любовником. И какую более сладостную месть могла бы Мария извлечь из этого, потворствуя этой романтической страсти?
Пятого декабря они добрались до Лиона, но короля там еще не было. Королева со своей свитой остановилась во дворце архиепископа. К всеобщему удивлению, королева-мать уже успела там обосноваться. Намереваясь поговорить с сыном с глазу на глаз, толстая флорентийка поспешила покинуть Пут еще до приезда невестки.
Хотя брак Людовика с инфантой состоялся с ее подачи, так же как и почти одновременный союз ее дочери Елизаветы с принцем Астурийским, будущим королем Испании, Мария Медичи страстно ненавидела свою сноху, завидуя ее молодости и красоте.
Эта женщина, разменявшая шестой десяток, была импозантной и крепкой, но ожиревшей, с ослепительно белой кожей. Ее массивное лицо казалось еще крупнее из-за двойного подбородка, который был у нее уже и в двадцать семь лет, когда она выходила замуж за Генриха IV, у нее были голубые глаза навыкате, вьющиеся волосы с проседью, уложенные наверх по тогдашней флорентийской моде; довершал картину узкий лоб, упрямый, как и жирный подбородок. Всегда увешанная жемчугами, бриллиантами и прочими камнями, к которым она питала страсть, она была не лишена величественности и занимала изрядное пространство.
Она отличалась особой набожностью и питала почтение к Папе и иезуитам, но нисколько не заботилась об интересах королевства. От природы черствая и хитрая, Мария Медичи любила власть настолько, что после падения своего фаворита Кончини объявила войну собственному сыну, который посмел прогнать ее из Лувра и выделил ей для постоянного проживания замок Блуа, из которого она сумела удрать как-то посреди ночи при помощи веревочной лестницы. При этом ей пришлось пролезть через окно, что оказалось довольно затруднительным, учитывая ее внушительные объемы, а также шкатулки с драгоценностями, которые она спрятала под платьем. Этот невероятный и весьма нелепый побег был организован ее давним сообщником герцогом д'Эперноном. Над приключением смеялся, не стесняясь, весь Париж, и говорили даже, что королева-мать собирается отобрать корону у сына с помощью оружия. Впрочем, в то время ее самый мудрый и благоразумный советник, некий епископ из Люсона по имени Ришелье, был сослан сперва в свою епархию, а затем в Авиньон.
Из всех своих шестерых детей королева-мать любила лишь одного: своего второго сына Гастона, герцога Анжуйского, красивого молодого человека, ветреного, коварного, трусливого, но любезного. Людовик XIII, с детства оказавшийся жертвой в руках глупого и жестокого воспитателя, никогда не слышал от нее доброго слова. Тем не менее, подобно многим нелюбимым детям, он продолжал любить свою мать. Быть может, поэтому он согласился на первый мирный договор, инициатором которого был Ришелье, но успех был недолговечным, ибо ревнивая мать по-прежнему стремилась к власти. Следствием этого стала вторая война, короткая и совершенно бесславная для нее, и после небольшой стычки в Анжу ей пришлось вновь идти на мировую, для подписания которой Эркюль де Монбазон предоставил свой замок Кузьер. С тех пор отношения между матерью и сыном несколько улучшились, и он даже предоставил ей место в Совете. Пусть и не первое! Но теперь Мария хотела ввести в Совет своего дорогого епископа Люсонского, которого Людовик XIII невзлюбил, видя в нем виновника всех безумств своей родительницы.
Разумеется, считая себя Макиавелли в юбке, флорентийка ненавидела Люинов как причину несчастий, постигших ее саму и Кончини. Брак ее крестницы Марии со старшим из Люинов вывел ее из себя, но она не винила молодую женщину, прекрасно понимая, что ее мнения никто не спрашивал. Место, которое Мария заняла подле Анны Австрийской, абсолютно ее устраивало: подозревая, что крестница склонна к распутству, королева-мать очень надеялась, что та увлечет ее сноху на тернистый путь и король в конце концов если и не потребует развода, то хотя бы утратит к супруге всякое доверие, отдав первое место своей матери!
Это было довольно подло по сути, но если уж ты свекровь, будь ею до конца!
Анна Австрийская не испытывала никаких иллюзий насчет этой полной стареющей женщины, которую она не любила, но в соответствии с законами вежливости встреча в Лионском архиепископстве выглядела именно так, как она и должна была выглядеть: шедевр материнского лицемерия, с одной стороны, и фаталистическое смирение, окрашенное испанской надменностью, с другой. Между ними, впрочем, существовала незримая, но прочная связь в лице мадам де Шеврез и принцессы де Конто, каждая из которых играла на два лагеря: Мария в качестве подруги королевы и крестницы ее свекрови, Луиза де Конти — давняя подруга королевы-матери и одна из наиболее значимых фигур в окружении Анны Австрийской. Объединенные взаимной привязанностью и общностью интересов, обе женщины старались поддерживать на приемлемом уровне отношения между молодой и гордой королевой, впрочем, нередко выходящей из себя, и старой ревнивой гарпией, мечтающей отобрать у нее право на первое место. Вся эта компания с тревогой ожидала момента, когда король предстанет перед ними. Кому из них он окажет лучший прием?
Шестого декабря королевы заняли места на корабле, роскошно украшенном для встречи Людовика XIII, прибывающего с юга. Когда настала минута встречи, сразу же стало ясно, чья взяла: король горячо расцеловал мать, сделал комплимент по случаю ее бодрого вида и заявил, что весьма рад тому, что воды Пуга пошли ей на пользу, после чего почти с сожалением оторвался от матери, чтобы поздороваться с женой. Та со слезами на глазах, напряженная, но гордая, старалась сохранить самообладание. Он едва поцеловал ее, даже не обняв.
— Я вижу, вы в прекрасной форма, мадам, и надеюсь, вы продолжите в том же духе.
Как всегда любезный, он поприветствовал дам, среди которых была и Мария, присевшая в глубоком реверансе.
— Госпожа герцогиня де Шеврез! Ваш благородный супруг продемонстрировал самую высокую добродетель во время нынешней кампании, и, полагаю, в будущем вы сумеете сделать его счастливым. В особенности если будете давать повод для разговоров о вас только своими заслугами.
Взгляд его был жестким, тон — высокомерным. Он не ждал ответа. Однако Мария осмелилась:
— Да угодно будет верить королю, что моей единственной целью всегда будет благо Ее Величества королевы! И, разумеется, благо короля!
Он проследовал дальше, не добавив ни слова, но, поднявшись, Мария встретилась взглядом с епископом Люсонским, с которым до тех пор ей не доводилось встречаться. Когда в шестнадцатилетнем возрасте она стала почетной фрейлиной королевы-матери, он еще был государственным секретарем по вопросам внутренней политики и войн в правительстве регентши, за которую фактически царствовал Кончини. Падение последнего отбросил Жан-Армана дю Плесси-Ришелье на дорогу немилости, ведущую в Блуа.
Теперь он был здесь, перед ней, прямой и высокомерный в своих фиолетовых муаровых одеждах. В ту пору ему было тридцать семь лет, это был высокий худой мужчина, в осанке которого было нечто царственное. Лицо, исчерченное тонкими морщинами, еще больше удлинялось за счет бородки, а усы с закрученными наверх концами не скрадывали презрительное выражение тонких губ. Взгляд карих глаз был незабываемым, если только ресницы не скрывали его: в нем читался выдающийся ум и холодная решимость. Теперь едва заметная ироническая искорка примешивалась к тому, что можно было принять за восхищение, хотя Мария не силах была угадать, было ли оно вызвано ее красотой или же ее дерзостью. Она в раздражении отвернулась, чтобы ответить мадам де Верней, которая торопила ее присоединиться к королевской чете на корабле, чтобы вернуться в архиепископство.
Впрочем, она быстро забыла про мсье де Ришелье благодаря противоречивым событиям, наполнившим ее пребывание в Лионе. В самом деле, в день своего приезда король, насладившись выступлением французских комедиантов, провел ночь со своей женой, но два дня спустя он пожаловал Ришелье кардинальский сан, что было воспринято его матерью как ее личная победа. Хотя Людовик XIII и отказался принять Ришелье в Совет. Ко всему прочему встреча с супругом, еще более влюбленным после долгой разлуки, моментально стерла из сознания Марии все проблемы королевской семьи. В ее представлении постель была местом, где царило лишь согласие. Королева красива и молода, и то, что король так скоро вспомнил об этом, — добрый знак.