Странно.
По зданию ходят глухие, сдавленные звуки. Что-то скрипит, ухает, сипит. Стонет? Страшно. Реально страшно. Но я решил выбираться. Может быть, внизу есть люди, разожгли костер, правда, из окна его не видно. Если это окно.
Шаги! Приближаются! Топор в руках стал скользким — вытереть. Кто-то спускается, я стою у двери, в лестничном пролете третьего этажа, кажется. Спускается. Как же тяжело, когда не видишь. Отсекли у парадигмы вид. И вот модель, спускается, точнее, ее спускает контроллер. Но у нее нет вида. Как же быть?!
Остановилась?
Фак! Мне нельзя шуметь, нельзя шевелится, она совсем рядом, может услышать, тогда прощай, засада. А что, если это другое чудовище, и я не смогу ударить первым? Что тогда? Что сделает оно? А!.. к черту, бред, это же не игра. «Кто здесь, спускайтесь, не бойтесь, я вам ничего не сделаю». Молчит. Мороз по коже, блин, зачем я сказал, зачем вылез, зачем выбрался за дверь? Надо было сидеть и не высовываться.
Но это безумно тяжело, второй день без пельменей.
Идет. Медленней, уже совсем рядом, топор дрожит, бужу красный огонек мышки, поднимаю руку.
Еще три дня назад я бы в это не поверил. Может, это от голода? И голова кружится. Даже не помню, сколько раз спал и сколько дней прошло… ведь света по-прежнему нет. Впрочем, это не самое страшное.
Под мышкой, в кровавом свете пластмассового брюшка, ворочается лицо антитени — уже менее размытое и прозрачное, но густое и собранное, я вижу черты: это Иван, мой погибший друг.
«Здорово, Банзай». Шевеление губ не дает мышке гаснуть. Да, он называл меня «Банзай», я любил так здороваться, раньше, в той, прошлой жизни.
«Ваня?»
«Ты уже разобрался… понял… или тебе объяснить?»
«Объясни».
Иван сдвигается, клубится, утверждается в своей форме и, раздувая ноздри, шепчет:
«Игру нельзя пройти… игроку… пройти игру нельзя… игра непроходима… — он будто борется с ветром, который хочет разрушить дымку его обличья, цепляется губами за свет, поэтому не может разомкнуть их слишком надолго, — но есть дверь… это ключ… в игре все наоборот… игрок… это дверь… ты — это дверь… потому что… не ты… проходишь игру… а она… проходит тебя».
Он замолчал, сделал паузу, мышка потухла, я машинально поболтал перед ней рукой, она включилась, но я размешал этот вязкий туман, антитень, она перестала быть Иваном, исчезла. Мои губы пересохли. Шаги вверху ускорились. Толчок… затылок цокнул об стену… звезды, круги… больно… похоже, я просто сошел с ума. Доигрался.
…
Мне уже лучше. Голова не кружится, и я не голоден. Мышь странным образом припотела к ладони левой руки и не отлипает. Зато постоянно светит, и гораздо ярче, чем прежде. Не исключено, что я просто привык к темноте. Это третий этаж, мой — пятый, значит, два наверх. Тут опасно. Я должен спрятаться за свою дверь.
Бомж перед ней на месте. Тоже доигрался, лежит. На самом деле я просто открепил его от контроллера, отрубил. Теперь надо окончательно лишить его вида. Моя правая рука топор. Я не отпускаю его ни на секунду. Не могу. Сейчас здесь все будет в крови. Только не моя дверь. Ведь на ней нарисован ключ. От меня.
Настоящая дверь — это я. Моя задача — отключать игроков от контроллера и разделять их тела на составляющие, на вид и модель.
Теперь я «Программист».
Сергей Леппе Любимый кузен Тайво
© Сергей Леппе, 2015
Я проснулся в какую-то несусветную рань — то ли в семь, то ли в восемь утра. В квартире был легкий разгром, словно вчера в ней веселились сто тысяч носорогов. Не помню уж, что там было, но остался бардак и жуткая тоска.
Я попробовал убраться, но убираться — скучно. Я плюнул, с трудом отыскал штаны и ушел в кабинет — туда носороги вроде бы не добрались.
За окном угрюмые человечки, не поднимая головы, спешили на работу. Когда-то и я так ходил… Какая же тоска!
Я думал поработать — но рабочее настроение еще не проснулось. Думал позвонить кому-нибудь — слишком рано. Это, конечно, забавно, будить людей, но довольно однообразно: «Алло, кто это? Костя? Ты офигел?»
Ску-ко-та.
По телевизору показывали — страшно сказать — одни мультфильмы и кулинарные программы. Кулинарные программы, вы только представьте!
Я взял ноут и проверил почту. Ни одного нормального письма. Только какие-то оповещения, конференции и одно завалящее нигерийское письмо:
«Уважаемый мистер Архангельский!
Я пишу Вам по поручению Вашего родственника, господина Тайво Архангельского. Он находится сейчас в отделении интенсивной терапии больницы города Порто-Ново, Бенин. Дни его сочтены, и он просит связаться с ним, чтобы вписать Вас в завещание и передать Вам, единственному живому родственнику, свое имущество, движимое и недвижимое, накопления и дать несколько наставлений духовного плана.
С уважением, адвокат Нбенге Ури, эсквайр»Вот где веселье — в Африке! Все время что-нибудь случается. То потоп, то наводнение, то отделение интенсивной терапии… Ну ничего. Хоть немного развлечемся. Я нажал «ответить».
«А, кузен Тайво! — написал я. — Давненько с ним не виделись. Неужели он так плох, что нужно составлять завещание? Волнуюсь за любимого кузена. Сообщите немедленно, как он поживает. С глубоким уважением, дизайнер Константин Архангельский, эсквайр».
Я посидел немного, подождал ответа, но в Нигерии тоже все, похоже, спали.
Скука смертная.
Я взял телефон и набрал первый попавшийся номер:
— Привет, что делаешь?
Это оказалась какая-то бывшая коллега — еще с тех самых пор, когда я томился в душном офисе на Павелецкой. У нее как раз были «проблемы на личном фронте» и несколько накопившихся отгулов. И мы решили кутить.
Все приличные кабаки открывались не раньше двенадцати, но мы нашли какую-то столовую № 51, притащились туда с бутылкой курвуазье и устроили небольшой дебош. Когда нас выперли, мы забурились в кинотеатр на утренний сеанс и долго возмущались, что в буфете еще не наливают.
Словом, вернулся я дня через два. Помятый, с мутным взглядом, я выбрался из метро, привычно отмахнулся от рекламок и, пошатываясь, побрел домой.
Погода стояла омерзительная, моросил гадкий дождь, а машины так и норовили обдать меня грязной водой. Я немного постоял на мосту через Яузу и посмотрел, как по мутной реке расходится мелкая рябь от капель.
На пересечении Дежнева и Сухонской кто-то размазал голубя. Я не шучу, именно размазал. Головы у него не было, весь тротуар — в крови и уж не знаю в чем, что там у голубей внутри? Вот в нем.
И меня стошнило. Вернее, как говорил классик, стошнить-то не стошнило, но сблевать я точно сблевал.
Вдоволь накидавшись фаршей, я вытерся платком и еще раз поглядел на голубя. Кто-то оторвал ему голову — с силой, со злостью. Кошка, может?.. Ну, если у нас в Медведково теперь такие кошки, то пешком я больше не буду ходить. Надо быстро просыхать и за руль.
Я проверил почту — нет ли чего по работе? А то ведь позвонят, разбудят, сволочи… Вроде бы нет, только ответ от нигерийского адвоката:
«В таком случае Тайво Архангельский просит Вас срочно приехать. Сообщите домашний адрес, чтобы мы могли прислать Вам официальное приглашение в Республику Бенин и авиабилеты Москва — Порто-Ново».
Вот ушлые типы! Я хотел было удалить всю эту нелепую переписку, но мне стало интересно, пришлют что-нибудь или нет? И если пришлют — то что? Я написал адрес другого корпуса, там почтовые ящики не закрываются: «Шокальского, д. 6, корп. 2, кв. 197». Можно, например, вставать пораньше и проверять. На заре…
«Вставать пораньше? Проверять? Константин, да ты спятил!»
Нет, конечно. Не буду я вставать раньше. Я вообще буду спать неделю, не меньше.
* * *Однако проспать неделю не получилось. Часа через три какая-то гадина разбудила меня и заставила ехать на Остоженку — проверять, правильно ли покрасили стены на объекте. Я с тоской прошел мимо своей машины, красного мини-купера с откидным верхом, и поплюхал на остановку. Я был все еще бесповоротно пьян.
Я даже не сообразил поймать тачку — настолько туго работали мозги от недосыпа (и от бухла, конечно). Влез в автобус, прижался к запотевшему стеклу и вяло наблюдал, как из-под колес летят брызги и распугивают прохожих.
Мы, естественно, встали в пробку. От пробочного тяни-толкая меня опять замутило. Но я сдержался — рядом ехали дети, беременные женщины и, конечно, въедливые бабки.
На мосту через Яузу какой-то пятилетний шкет закричал на весь автобус:
— Мам, смотри — птичка!
На мосту через Яузу какой-то пятилетний шкет закричал на весь автобус:
— Мам, смотри — птичка!
И правда. На перилах, на том самом месте, где я недавно смотрел на мутную воду, сидела огромная белая птица. Размером, наверное, с собаку. У птицы был длинный красный клюв, согнутый в крюк. За перила она держалась красными лапами с огромными желтыми когтями. На голове почти не было перьев, а кожа вокруг глаз сморщилась так, что самих глаз видно не было. Птица, казалось, что-то вынюхивает — крутит клювом в разные стороны и втягивает воздух в ноздри.
Вдруг она повернулась к автобусу и уставилась прямо на меня. Я машинально отшатнулся, потерял равновесие и чуть не упал на сердобольную старушку.
— Что ж ты такой пьяный, сынок!
— Извините, — пробормотал я и ушел вглубь салона. Мельком глянул на перила — птицы не видно. Должно быть, улетела. Я с облегчением выдохнул.
Я ехал в метро и думал. Все думал и думал. Эти мертвые голуби, оторванные головы, слепые нюхающие птицы… Все это не к добру.
Я закрыл на минуту глаза и тут же представил на пересечении Сухонской и Дежнева себя, без головы. И весь перекресток залит моей редкой кровью: резус-фактор отрицательный, четвертая группа. Я лежу, такой несчастный, а мимо проходят гигантские голуби и говорят: «Смотрите, человека кто-то размазал».
На объект я приехал довольно взвинченный. Выглядывал в окно, смотрел, нет ли белой птицы. Вынимал телефон, проверял — не звонил ли кто. Пристально изучал лица рабочих.
Что-то происходило, я в этом не сомневался. И происходило что-то плохое.
* * *Домой я вернулся на такси. Быстро заскочил в подъезд, поднялся на этаж, закрыл дверь на все замки. Черт, у меня руки трясутся. С бодуна? Не уверен.
На улице затормозила машина. За мной. Я подскочил, задернул шторы. Проверил, закрыта ли дверь.
И тут до меня дошло. Я понял, что со мной происходит. Со мной происходит «острый алкогольный параноид» — вот что. Мания преследования, возникающая на фоне запоя или похмелья, — так в энциклопедии написано. К черту.
К черту все это. Я сделал сладкий чай, принял душ и лег спать.
Я почти заснул, когда услышал какое-то царапанье. Сверху, из-за потолка. Кто-то скребется. Пытается ко мне пролезть. Царапает перегородку.
Острый алкогольный параноид скребется, он.
Я заткнул уши ватой, вырубил телефоны и отключился.
* * *Проснулся я совсем другим человеком. Бодрым, свежим и, что самое главное, никакого параноида. Посмотрел в ежедневник — важных дел по работе у меня не было. Разве что сгонять на Сухаревскую, проверить объект, раз уж я полон сил и свеж.
Ключи от машины я брать не стал — нечего поддаваться, нет параноида, нет огромных кошек и белых слепых птиц. Все это фуфло. И, чтобы всем это доказать, я смело пошел к метро пешком, даже зонтик не взял.
Около второго корпуса стояла скорая, полиция и кучка зевак. Я тоже подошел — я, знаете ли, очень любопытный. Пристроился в сторонке, слушаю.
— Это Васька, — сказала одна бабулька.
— Да ладно? — удивилась вторая. — Я же только вчера с ним на лифте ехала…
— Точно тебе говорю, Васька из сто девяносто седьмой. Кровищи там было — жуть. Михална говорила, что у нее даже с люстры капала.
— Неужели с люстры?
— Точно тебе говорю. Она и вызвала. Сидела, говорит, смотрела Малахова, а тут чувствует — что-то на затылок капнуло…
— Дела…
Я спросил:
— По пьяни пырнули, поди?
— Уж не знаю, по пьяни или нет, но дверь у него в щепки изрубили, я сама видела.
— Да ладно?
— В щепки. Топором или еще чем.
— Вот же, наркоманы! — сказала вторая бабулька и плюнула на асфальт. А первая повернулась ко мне и оценивающе посмотрела — не из этих ли я, не из наркоманов?
Я решил, что мне пора, и незаметно растворился в толпе.
* * *Все-таки странные вещи происходят у нас в Медведково, думал я по пути к метро. И дело вовсе не в моем «параноиде». Объективно — странные. Голубь, птица, этот Васька из сто девяносто седьмой… Знакомое, кстати, число! Сто девяносто седьмая, второй корпус…
Ха.
Я же именно этот адрес написал нигерийскому адвокату — дом 6, корпус 2, квартира 197. Вот же блин!
Я пошел скорее, не слишком разбирая дорогу и не глядя по сторонам. Я все взвешивал — каков шанс, что эти два события не связаны? Какова, так сказать, вероятность?
У метро меня окликнули:
— Конастантина!
Я повернулся. Какой-то чернокожий парень с рекламками бежал ко мне, размахивал руками и кричал: «Конастантина!»
Этого еще не хватало. Я отскочил в сторону, а потом так припустил по лестнице вниз, как никогда не бегал.
* * *Вроде бы оторвался. По крайней мере он не зашел ни в мой, ни в соседний вагон. Я сел и постарался отдышаться.
Так. Негр с рекламками назвал меня по имени. Это плохо. Но хуже, гораздо хуже то, что по адресу, который я написал нигерийским спамерам, убили человека.
Белая птица, опять же. Хотя она могла и привидеться. Все-таки два дня кутил… Но голубь-то! Голубя-то размазали!
Все это очень и очень скверно. И есть только один человек, который может мне помочь, — Чак Норрис. Шучу. Был у меня одноклассник, Соколов, — вот он может. Я с ним, правда, не слишком-то общался последние лет десять — ну а кому охота с действующим эфэсбэшником водку пить?
В общем, я вышел из вагона на «Проспекте Мира», потолкался на переходе — мало ли, вдруг негр все еще идет за мной. Потом доехал до Трех вокзалов — там всегда много народу, можно легко затеряться. Оттуда я и набрал Соколову.
— Здравствуй, Архангельский, — сказал голос в трубке.
— Андрюха, привет.
— Какие у тебя проблемы, Архангельский?
Я немного смутился:
— Откуда ты знаешь?..
— Да вы мне просто так не звоните — никто из одиннадцатого «А». Ни на день рождения, ни на Новый год, — усмехнулся Соколов.
— Ну… Извини.
— Закрыли тему. Так что у тебя?
— Ну как бы тебе сказать… Может, лучше встретимся? По телефону как-то не очень…
— Хорошо. Ты сейчас на «Комсомольской»?
— Откуда ты?.. — сказал я и подумал: «Ну что за нелепые эфэсбэшные понты — ну знает он, где я нахожусь, ну молодец».
— В общем, доезжай до Чистых, потом иди на бульвар. Не на тот, где Грибоедов, а в другую сторону, на Сретенский. И садись на пятую скамейку слева.
— А если там будет занято?
— Архангельский. Там — будет свободно.
* * *— Андрюха, мне ствол нужен.
— Ты совсем страх потерял, что ли? Ты, вообще, в курсе, к кому обращаешься?
— Да мне особо не к кому…
— Ну ты дурак, Архангельский!.. Зачем тебе ствол?
Я рассказал про письма и про 197 квартиру. Даже про голубя и слепую птицу припомнил — на всякий случай.
— Так, — сказал Соколов, — интересные дела. Давай так. Мы посмотрим, что там у тебя за нигерийцы. А ты пока домой не заходи. И почту не проверяй. И ноутбук свой не трогай.
— И надолго это?
— Скажем… Скажем, неделю.
— Да ты офигел!? Мне ж работать надо! И куда я денусь на неделю?
Соколов вздохнул, полез во внутренний карман пиджака и протянул ключ:
— Есть квартирка в Бутово. Пока свободна. Только не засри.
— Конспиративная?
— Да я тебя умоляю. Квартира моя, жильцы позавчера съехали.
* * *Боже мой, какая же тоска в этом Южном Бутово!.. Унылая квартира в унылом П-44. Унылый бульвар унылого Дмитрия Донского. Даже в Интернет не выйдешь — Соколов запретил. Даже виски нормального не выпьешь — просто потому, что нет. В Медведково осталось. Старым знакомым не позвонишь — Соколов отобрал телефон «для исследования».
Нет, я так не могу. Я так сдохну. Я взял куртку и уехал к черту из этого Южного Бутово — в какой-то клуб в центре. Взял там приличного вискаря, орешков и, наконец, расслабился.
Вскоре на стул рядом со мной села брюнетка в узких джинсах и белой футболке. Вообще, женщины ко мне так и липнут, и эта — не исключение.
Я предложил ей выпить.
— А что у тебя есть? — томно сказала она.
— Здесь — старина Джонни, а у меня дома — бутылка черного Боумора или платиновая Эль-Тероса — на выбор.
— В таком случае начнем с Джонни.
Она взяла у меня из руки бокал, отпила, повернулась к бармену и подняла вверх два пальца.
— Мне тоже двойной! — кивнул я.
* * *Старина Джонни Уокер нас не подвел — вскоре мы уже загружались в такси, совершая при этом весьма неприличные действия. Что уж там говорить, ради неприличных действий я и смылся из Южного, чтоб ему пусто было, Бутово!
— Куда едем? — не поворачиваясь, спросил водитель.