— Принять такой… э-э-э… одиозный самолет намного труднее, чем одного маленького агента, — возразил диспетчер, но Аулису показалось, что в его голосе вновь затрепетал слабый интерес. — Ох, мучаете вы меня своими проблемами. Я даже не знаю, что вам посоветовать…
— Что посоветовать… — словно эхо отозвался Аулис. — Представьте, что вы летите вместе с нами!
— Ой, ой, ой, сынок! Это слишком жестокое для меня испытание. Мне легче представить себя в пасти акулы, чем в вашем проклятом самолете!
— Почему же он проклятый? — едва не плача, произнес Аулис.
— Да потому, что все диспетчеры, все наземные службы от вашего самолета уже давно волками воют! — с необыкновенной злостью ответил диспетчер. — Всех он достал! То над городом в пике срывается, и все жители в панике разбегаются! То на бреющем полете над пляжем! То звуковой барьер перейдет глубокой ночью, когда все спят. И дерьмо из него сыпалось! И пассажиры пачками вываливались! И террористы его захватывали! И маразматики, и подлецы, и просто алкоголики! А сколько раз бывало, что у него крылья прямо в полете обламывались! А сколько раз его под завязку загружали ядерными бомбами вперемежку с пассажирами и отправляли в полет по всему миру! Ракетой его не сшибешь, в море не утопишь. А пилот из окна высовывается и орет: «Чтэ? Испугались? Всех в сортире замочу!» А несчастным пассажирам тоже несладко. Те немногие, которые выжили и не сошли с ума, рассказывали, что творилось в салоне во время полета. Мне даже противно говорить об этом! Содом и Гоморра! Стюардессы развратничают, голыми ходят по рядам, себя предлагают за умеренную цену и песни похабные поют: «Гони бабло, поганая шалава!» Педики пристают к мужчинам в туалете. Экипаж вечно дерется — летчики, борттехник, штурман, стюарды бьют друг друга, водой обливают, плюются, морды в кровь разбивают, никак разобраться не могут, кому занять кресло командира самолета. Или появляется в салоне кто-то из экипажа и объявляет: цена на билет выросла вдвое, и, кто не желает немедленно доплатить, будет насильно выдворен за борт. Пассажиры плачут, последние деньги отдают. А экипаж наглеет все больше и больше, заставляет платить за все: за пользование туалетом, за стакан воды, за аренду кресла и привязного ремня, за хранение багажа на багажной полке. И люди берут друг у друга в долг, продают золотые кольца, серьги, часы, одежду и платят. А что делать? Они ж в летящем самолете, из него не выйдешь! Хоп-шлеп — и гуд морген! Словом, ужасно все это, сынок! Ужасно!
— Но сейчас здесь все не так, — с мольбой в голосе оправдывался Аулис, словно он нес всю ответственность за былые проделки самолета. — Мы никому не причиняем зла. Мы хотим приземлиться и разойтись по своим домам.
— Лучше б, конечно, сбить вас ракетой, а потом разобрать обломки на запчасти, — признался диспетчер. — Но вони от вас шибко много будет, весь мир задохнется.
— Не сбивайте нас! — взмолился Аулис и почувствовал, как удушье жалости к самому себе сдавило ему горло.
— Так и быть, — смилостивился диспетчер. — Мы посадим ваш самолет на военном аэродроме, который совсем недалеко от вас. Но готов ли ты, сынок, пожертвовать своей свободой ради спасения пассажиров?
Вот это вопрос! Аулис раскрыл рот, но слова застряли в горле. Он должен пожертвовать своей свободой? Как это понять? И почему именно он должен чем-то жертвовать? Разве не достаточно того, что он взял на себя колоссальное бремя ответственности?
— Я… — пробормотал Аулис. — Свободой? А… а почему я?
— Потому что в данный момент ты управляешь самолетом. И это окажется самым убедительным доводом для общественности.
У Аулиса кровь пульсировала в висках. Ему хотелось прижаться разгоряченным лбом к холодному окну. Он поднял лицо и увидел склонившуюся над ним Стюардессу. Девушка улыбнулась и, словно догадавшись о его желании, опустила ему на лоб свою узкую прохладную ладонь… Конечно, Аулис готов пожертвовать своей свободой ради жизни этой излишне доверчивой глупышки. Он еще со школьных времен привык ради девочек совершать безрассудные поступки и вызывать тем самым их восхищение. Каким образом собирается ограничить его свободу диспетчер? Запретит Аулису поехать в Норт-Фруди? Или аннулирует визу и раньше срока выдворит из страны? Или прикажет после приземления оставаться в самолете еще на несколько суток, пока будет идти расследование?
— В принципе я готов, — произнес Аулис.
— Я так и думал! — оживился диспетчер. — Тогда слушай и запоминай! Мы представим тебя всему миру международным террористом Махаммасом Барабасом, и ты после приземления подтвердишь это полиции и журналистам. Скажешь, что захватил самолет, чтобы направить его на атомную электростанцию и расхреначить ее к едрене фене.
— Какой же из меня Махаммас Барабас? — нервно захихикал Аулис. — Я на Барабаса совсем не похож. У меня волосы белые, глаза голубые и бороды нет…
— Это неважно! — перебил диспетчер. — Мы тебя перекрасим и вставим черные контактные линзы. Потом ты предстанешь перед судом…
— Перед судом? — невольно вскрикнул Аулис.
— А как же! Международного террориста надо будет судить. Обвинение потребует для тебя высшей меры… Да, да, голубчик! В нашей стране высшая мера — это самое популярное наказание. За тяжкую провинность полагается хоп-шлеп — и гуд морген!
— Эй, эй, я не согласен! — заволновался Аулис.
— Тихо, тихо! Я не договорил! Поверь мне, что я найду для тебя самых лучших адвокатов, и они наверняка добьются, чтобы суд заменил смертную казнь пожизненным заключением.
— Да?!! Фигушки! Так не пойдет! — немедленно отказался Аулис и даже привстал с кресла, словно собирался дать стрекача.
— Пожалеешь, парень, — пригрозил диспетчер. — Пожизненное заключение — это все-таки жизнь, а не смерть. А что вас ждет в самолете? Без нашей помощи вы обречены. Энергетические ресурсы на нуле. Командир невменяем. Второй пилот покинул вас. Вы в глубоком кризисе. Вы уже разложились. У вас нет ни цели, ни смысла дальнейшего полета…
— Нет! Нет! — кричал Аулис в маленький микрофон, торчащий у его губ словно зубочистка. — Я не хочу всю жизнь провести в тюрьме! Я ни в чем не виноват! Я никому ничего не должен! Я святой! А вы лжец и негодяй! Вам плевать на судьбы людей! Вы думаете только о своей грязной выгоде!
— Ох, ох, ох, — насмешливо произнес диспетчер. — Какой пафос! Что ж, я откланиваюсь и умываю руки! Хоп-шлеп — и гуд морген!
В наушниках раздался щелчок, а затем — унылый однообразный шум, похожий на осеннюю погоду, когда весь мир накрыт серым туманом и мелким промозглым дождиком.
«Вот теперь нам амба!» — подумал Аулис с могильным спокойствием.
Глава 11 Белые птицы
Некоторое время Аулис сидел в полном оцепенении, тупо глядя на приборную панель, где с милой неудержимостью шел обратный отсчет количества топлива. Оставалось чуть больше двух тысяч фунтов.
— Почему ты загрустил? — заглядывая ему в глаза, спросила Стюардесса и тронула его за щеку.
Он поднял глаза и посмотрел на ее лицо, словно вылепленное из размягченной смолы. Проститутка! Продажная девка! Шлюха! К тому же еще и дура, опилками набитая!.. Он оттолкнул ее руку и поднялся с кресла. Уйти отсюда! Куда-нибудь уйти, закрыться в туалете, заползти в узкие отсеки, где проходят гидравлические трубы, червячные приводы и шпангоуты. И закрыть глаза, и заткнуть уши, и погрузиться в свои мысли, непривычно чистые, на редкость непорочные, полные веры в жизнь…
Он схватил себя за волосы, не контролируя неистовое желание проснуться, вырваться из этого кошмарного сна, потом вскочил на ноги.
— Ты меня бросаешь? — с тревогой воскликнула Стюардесса.
Он обернулся, схватил ее за плечи. Обезьянка! Мелкая, похабная обезьянка!
— Сколько ты зарабатываешь за один рейс? — крикнул он, тряся девушку, словно бубен. — Много пассажиров успеваешь обслужить?
Ну что он к ней прицепился? Ему-то что, как она зарабатывает и кого обслуживает! Просто попалась под его горячую руку, а ему надо выплеснуть злость и отчаяние… Стюардесса часто заморгала, с ресниц сорвались слезинки.
— Так я же… — торопливо бормотала она, — я же отдаю, что имею… чтобы потом, в будущем, вернули… на старость… А как по-другому?
Она права. По-другому никак. Она уже много лет не вылезает из этого проклятого самолета. Она крутится здесь, как белка в колесе, но из ничего не появляются деньги. И она коллекционирует обещания. Это ее состояние, ее будущее, ее надежда… И зачем он трясет ее за плечи, делает ей больно? Он хочет убедить ее в том, что копить обещания на старость пошло, постыдно и, главное, бессмысленно? Но что это даст? Стюардесса ему не поверит. А если поверит, то ей ничего другого не останется, как выброситься из самолета. Нельзя убивать ее веру и надежду, нельзя.
Только теперь Аулис в полной мере почувствовал, насколько мерзкими были этот самолет, недобитый экипаж и немногочисленные пассажиры. Насколько здесь затхлый воздух, пропитанный человеческой грязью и кровью. И уже не таким страшным казалось приближение смерти. Обидно только, что погибнуть придется в этой летающей выгребной бочке… Погибнуть? А с какой стати? Нет-нет, Аулис еще поборется за свою жизнь. Надо только собраться с мыслями, взять себя в руки и успокоиться. С чего начать? Снизить скорость и высоту…
Он установил прежние параметры скорости, которые были до того, как он вошел в пилотскую кабину. По мере того как угасал рев моторов и отматывался в обратную сторону счетчик скорости, Аулис нажимал на рычажок закрылков. Теперь надо сбрасывать высоту… Аулис отыскал кнопку поддержания вертикальной скорости… Стюардесса, затаив дыхание, следила за его действиями. Она обожествляла Аулиса, в ее понимании он с легкостью жонглировал ее жизнью, лепил образ ее будущего… Замечательно, самолет послушно снижается! Аулис следил за показаниями высотомера. Он чувствовал себя слепым, идущим по тонкому мостику, перекинутому через пропасть, а приборы были его поводырем.
Он мимоходом взглянул на командира, который спал с блаженной улыбкой идиота. Теперь понятно, что произошло здесь спустя пятнадцать минут после взлета. Экипаж дрался за место у штурвала. Наверное, второй пилот пытался занять кресло командира, но командир не согласился с такой рокировкой, оказал сопротивление и в драке вышвырнул Опио за борт. Несомненно, так оно и было… Приложив ладони к окну, чтобы не отсвечивало, Стюардесса вглядывалась в кромешную тьму. Ничего она там не увидит. Самолет летит в никуда. Он уже никому не нужен. Человечество прокляло его и сбросило со своих счетов.
Однако надо предупредить полицейских и Соотечественника, что самолет идет на снижение и скоро благополучно шмякнется о землю. Шансов мало, и все-таки будет лучше, если все сядут в кресла и пристегнутся ремнями.
Аулис встал и распахнул дверь пилотской. Раздался глухой удар, и Соотечественник, получив удар в лоб, отскочил к перегородке тамбура.
— Что, иуда, сдал меня? — расплющивая слова тонкими злобными губами, процедил он и приложил ладонь ко лбу. — Я слышал, как ты обещал передать меня прямо в руки полиции! Ах ты, гадина вонючая! Я, значит, служу нашей с тобой родине, вместо тебя выполняю ее священные приказы, а ты…
— Тебе повезло, — ответил Аулис. — Мы разобьемся.
— В каком смысле? — насторожился Соотечественник.
— Я попытаюсь посадить самолет на землю, но предупреждаю, что прежде этого не делал.
Аулис хотел пройти в тамбур, но Соотечественник схватил его за руку.
— Что за шутки? Я разбиваться не намерен. Я еще нужен родине. Подготовка таких специалистов, как я, очень дорого ей обходится.
— По-моему, ей очень дорого обходится топорная работа таких специалистов, как ты. Вымазался в крови, засветился, попался, как воришка на рынке. Наверное, ты в своей бурсе был двоечником.
— Ты над кем хихикаешь, гадина?! А-а-а-а! Я все понял… Я теперь знаю точно: тебя прислали, чтобы меня ликвидировать. Хочешь меня угробить вместе с самолетом? Что ж, попробуй! На тот свет отправимся вместе!
Аулис оттолкнул Соотечественника и вышел в тамбур. Полицейские снова надрывались, пытаясь открыть наружную дверь. Интеллигент командовал, а Боксер повисал на рычаге, словно обезьяна на банановой ветке. И вдруг рычаг поддался, со скрипом опустился вниз, и дверь вышла из проема.
Ураганный ветер ворвался в проем, взлетели под потолок обрывки картона, пустые пакеты. Боксер отпрянул от черного проема, поспешно натягивая на голову меховой капюшон.
— Давай! Давай! — перекрикивая рев ветра, закричал Интеллигент и приналег на ящик. Небольшое усилие, и ящик вывалился наружу.
Боксер принялся кидать в черный проем мешки и коробки, словно брикеты угля в паровозную топку. Прошло не больше минуты, и полицейские полностью очистили тамбур.
— Порядок! — крикнул Боксер и надавил на дверь, закрывая ее. — Найти бы потом все это добро.
— Свое добро я найду! — заверил Интеллигент и выставил перед собой ладонь, словно хотел дистанцироваться от Боксера и предупредить: на мой каравай рот не разевай.
— Еще поработаем? — предложил Боксер. Он завидовал коллеге, который успел отправить вниз намного больше его, и с надеждой поглядывал в салон. Там, возможно, еще остался кое-какой хлам.
Аулиса потрясла злобная пустота в головах полицейских… Какой смысл выкидывать из падающего самолета товар? Почему этих людей заботит только содержимое коробок, а не жизнь, которая сейчас, как никогда, хрупка?
— Займите свои места! — крикнул он, отчаиваясь, что они все равно его не поймут и будут делать то, что им хочется. — И пристегнитесь ремнями! Я попытаюсь посадить самолет. Это очень опасно! У нас почти никаких шансов выжить!
— Хватит нас учить, лягушка ты надутая! — огрызнулся Боксер. — Зенки раскрой да посмотри, как мы тут горбатимся, рук не покладая!
— Что ж! Считайте, что я вас предупредил!
— Проваливай, корова говорящая! Ползи на свое рабочее место!
Какие безмозглые люди! Аулис поторопился в кабину и в дверях нос к носу столкнулся с Соотечественником. Русский агент был красным, будто пару часов провисел вниз головой, брюки его были расстегнуты и непременно свалились бы, если бы Соотечественник не поддерживал их за ремень. Воровато прошмыгнув под рукой Аулиса, Соотечественник затерялся в хаосе салона.
— Я попробую посадить самолет, — сказал Аулис, зайдя в кабину.
Стюардесса не сразу восприняла его слова. Она одергивала на себе юбку и что-то записывала в свой блокнотик. Аулис разглядел несколько слов: «…из уральского малахита». Он понял, от кого дочь знойных пустынь узнала об Урале и вследствие чего в ее сокровенной книжице появилась новая запись. Ему стало дурно, от брезгливости он хотел плюнуть на панель, но времени на подобные сантименты не было. Стюардесса полюбовалась на свои мелкие каракули, на кучевую множественность буковок, закрыла блокнот и только после этого до нее дошли слова Аулиса.
— Может, не стоит вмешиваться? — осторожно возразила Стюардесса.
— Через несколько минут закончится топливо! Понимаешь ты, кукла паленая, что потом будет с самолетом?
— Может, ничего не будет? Может, без топлива как-нибудь…
— Сядь на пол, дура порочная!
— Хорошо. Конечно… Я на все согласна. Лишь бы…
— Что «лишь бы»??
— Лишь бы хуже не стало.
— Тебе, по-моему, лучше всех! В довершение получишь быструю смерть. Без мучений и страхов! Переход в иное состояние! Ха-ха! Тебе еще никогда не приходилось умирать?
— Не приходилось. А как же твое обещание?
— Какое обещание??
— Колечко с двумя брюликами…
— Ой, закрой рот, а то мне дурно!
— Не обманешь?
Аулис стиснул зубы. Он представил себе, будто самолет — это большой парашют. Он стремительно опускается на землю. И там, у самой земли, надо будет погасить скорость. Парашютист для этого меняет угол атаки, парашют наполняется воздухом, пытается пойти вверх, и скорость резко падает.
— Там нет ничего, — произнесла Стюардесса. Вытягивая шею, она смотрела в окно, в котором можно было увидеть лишь призрачные контуры ее собственного отражения. — Там нет ничего! Где ты хочешь приземлиться?
Аулис уже думал об этом. За окном не было ничего, кроме мрака. Но ведь это впечатление обманчиво! Земля должна быть! На крайний случай — вода. И высотомер это подтверждает. Он показывает четыре тысячи футов. До чего? До земли, разумеется! Или же это время, которое отпущено самолету? Время, измеряемое в футах? И число все меньше и меньше…
Газ убрать на минимум. Самолет, снижаясь, словно катился с горки, его надо было придерживать под уздцы. Стюардесса обратила внимание, как тихо стали работать моторы, и, боясь вызвать у Аулиса раздражение, едва слышно спросила:
— А разве мы уже приземлились?
Аулис машинально пожал плечами. Он ничего не знает. Может, уже приземлились. А может быть, они уже вообще не существуют? Высотомер отматывал цифры. Осталось две тысячи триста футов. Самолет стал вибрировать, дрожать… Закрылки! Нельзя забывать про них! Под рычажком жестяная табличка — шпаргалка. Все доступно и понятно: на какой скорости на сколько градусов выпускать. Сто семьдесят миль в час — пятнадцать градусов.
— Смотри в окно! — крикнул Аулис. — Если увидишь что-то, то скажи!
— Что? Что я должна увидеть?
— Что-нибудь! Хоть что-нибудь!
Он не успевает следить за приборами и смотреть в окно. Скорость падает. Закрылки — на двадцать пять градусов… Аулис подумал, что если бы он увидел землю с ее трещинами, ямами, горами, то сразу бросил бы штурвал, лег на пол и закрыл глаза. Лететь в никуда проще. Это все равно что идти на расстрел с завязанными глазами… Скорость снижения слишком велика. Штурвал чуть-чуть на себя. И надо прибавить газку… Тысяча двести футов…