— Угомонись! — рыкнул Боксер и почувствовал, как кто-то горячий и сильный обнюхивает его спину. Он обернулся и увидел перед собой льва.
— Не бойтесь, он не кусается! — сказала девочка в белой накидке, хватая зверя за гриву.
— Я не кусаюсь, — подтвердил лев.
— Чудеса! — покачал головой Путешественник. — А вы что ж, не будете дальше смотреть?
— Спасибо, — ответил Боксер. — Я этот фильм всю жизнь смотрю… Тошнит уже.
— Сиди и смотри! — повелел лев и насупил брови.
Поодаль, заняв середину улицы, взламывал свой ящик Интеллигент. Он спешил, чтобы к концу сеанса успеть разложить товар и написать ценники, и потому не обращал внимания на экран, где в игру подключился новый актер, поразительно смахивающий на него.
— Это отвратительно, — сказала Стюардесса, виясь пчелкой вокруг Боксера. — Я теперь буду презирать полицейских.
— Валяй, — траурным голосом согласился Боксер.
— Вы не правы, — заметил лев, поглядывая на блузку печальными глазами, обрамленными длинными золотистыми ресницами. — Не все полицейские одинаковы.
Боксер исподлобья глянул на экран, где начались похождения худого полицейского в очках, и спросил у льва:
— Скажите, а можно выключить это кино? Здесь много детей, а показывать будут очень неприглядные сцены. Я-то своего коллегу хорошо знаю…
— Выключить кино? — переспросил лев, задумался и почесал лапой за ухом. — Понимаете, в чем дело. Это ведь не совсем кино. Это окно, за которым спрессовалось прошлое. Все, что происходило, проецируется на экран, подобно тому, как мы отбрасываем тени в солнечную погоду. Мы делаем шаг, и тень делает шаг… Может, я слишком мудрено объясняю…
— Нет-нет, — перебил льва Аулис. — Очень даже доступно. И не надо ничего выключать. Мне, например, хочется узнать про других. Про меня показывали, пусть про других покажут. Все должно быть по справедливости!
— А я этого уже вот так насмотрелся, — сказал лев и провел лапой у себя по горлу.
Все вдруг вздрогнули от громкого треска. Интеллигент наконец оторвал крышку от ящика и, склонившись над ним, застыл, напоминая колодезного журавля. Цокая копытцами по булыжнику, к нему подошел теленок и тоже заглянул в ящик.
— Должно быть, что-то разбилось, — предположил Боксер.
Интеллигент сунул руки в ящик по локти, не без усилий вытянул их оттуда и выкинул полные пригоршни песка.
— Песок засыпался, — выразил другую версию Аулис.
— Странно, — произнес Путешественник. — А я все голову ломал, что в этом ящике…
Помахивая черным хвостиком, к ним подошел теленок.
— Я думал, об этом все знают, даже дети, — сказал он льву. — Но нет! Уж сколько мы талдычим одно и то же! Уже, наверное, оскомину набили! А они все тащат и тащат сюда песок.
— Я подмету потом, — махнул лапой лев и зевнул.
Любопытство проявил и орел. Со свистом рассекая воздух, он сделал круг над зрительным залом и, распушив могучие крылья, мягко опустился на край ящика. Интеллигент продолжал пригоршнями выкидывать песок из ящика. С каждой минутой он работал быстрее и быстрее. Чтоб не мешать ему, орел спрыгнул на дорогу и, покачивая костлявыми плечами из стороны в сторону, подошел к зверям. Склонил голову, посмотрел одним глазом на Аулиса, затем на Боксера, почистил клюв желтым ороговевшим когтем и, разбежавшись, взмыл в темное небо. Интеллигент уже выбирал песок со дна и, не удержав равновесия, упал в ящик. А зрители уже следили за жизнью очередных героев. На экране куражился мстительный, продажный и беспринципный командир самолета, который из-за своего скудоумия и непрекращающегося пьянства угробил огромный пассажирский лайнер, и в результате катастрофы многие погибли, многие стали калеками, а остальные, лишившись всего, были обречены доживать свой век в нищете. Отдельные кадры демонстрировали настолько откровенно отвратительную изнанку командирской жизни, что даже любопытный Аулис отвернулся, едва сдерживая рвотные позывы.
Интеллигент, обессилевший от борьбы с песком, выбрался из ящика, врезал по нему ногой и побрел куда-то в темноту.
— Надо бы ему одежду раздобыть, чтоб прикрыть срамоту, — сказал лев. — Таких бедных у нас давно уже не было…
И зверь легкой рысью побежал вслед за Интеллигентом.
— Хорошая у нас компания подобралась, — мрачно усмехнулся Боксер, глядя на приключения белобрысого агента, который возомнил себя героем, равным Джеймсу Бонду. И вот этот герой берет на себя тяжкий грех и убивает человека, чья вина не была доказана, тотчас попадается полиции, трясется за свою жалкую жизнь в камере смертников, потом изворачивается, трусливо лжет правосудию, молит бога о пощаде, но при всем этом полон твердого убеждения, что совершил великий подвиг во благо родины…
— Какое скучное кино! — вдруг ни с того ни с сего оживилась Стюардесса, летая перед глазами Аулиса, Боксера и Путешественника. — Давайте не будем смотреть дальше, а пойдем искать воду.
Кстати, а про воду все забыли. И не потому, что интерес к фильму оказался сильнее жажды. Просто сама жажда незаметно исчезла, словно сдалась и отступила, встретив упорное и мужественное сопротивление.
— Уйди! — отмахнулся от блузки Боксер. — Сейчас про тебя показывать будут!
— Ну что интересного могут про меня показать? — с мольбой произнесла Стюардесса, заслоняя собой экран. — Подумаешь, какие-то бессовестные папарацци подсмотрели, как я моюсь в ванной! Ну, мужчины, дорогие! Немедленно опустите глаза! Ну, хотите, я сейчас разденусь перед вами? Не смейте же смотреть! В конце концов, я запрещаю вам внедряться в мою личную жизнь, ибо закон гарантирует ее неприкосновенность!
Стюардесса не зря волновалась. Новый сюжетный поворот, где она исполнила главную роль, вредно было не только смотреть, но даже пересказывать словами. Дети, которые сидели перед экраном, немедленно склонили головы и опустили на лица белые капюшоны. Блузка повисла в воздухе, пытаясь закрыть от мужчин экран, и даже затрещала по швам от напряжения.
— Я ж на это пошла от веры! — глотая невидимые слезы, оправдывалась Стюардесса. — Мне если пообещают что-нибудь, так я сразу и отдаюсь… Разве я порченая? Мне за свое будущее было страшно, и под чье крылышко я только не лезла! Это ведь я не по убеждению, а из доверчивости… Ой, не смотрите, пожалуйста… Господи, стыдно-то как…
Теленок застыдился даже звукового сопровождения фильма и отошел к дереву.
— Эх, баба-то хорошая, — вздохнул Боксер.
— Хорошая, — согласился Аулис. — А пропала за понюшку табака.
— Теперь все про меня знают, — всхлипывала Стюардесса и, сжавшись до размеров носового платка, вытирала невидимые слезы. — Стыдно! Ой, стыдно! Я думала, никто не узнает… А тут всем напоказ! На большом экране! Да всю подноготную!
Неожиданно Боксер вскочил на ноги и огляделся.
— А где Путешественник? — спросил он.
Глава 16 Каждый выбирает сам
Аулис тоже огляделся. Теленок шевельнул мохнатыми ушками и кивнул в сторону барханов.
— Он туда ушел!
— Давайте его догоним! — обрадовалась Стюардесса. Появился хороший повод не дать мужчинам досмотреть самую откровенную и порочную сцену в самолетном туалете с участием министра социального развития.
— Да, надо его догнать, — согласился Боксер. — Мы вместе сюда пришли, вместе и уйдем!
— Никуда он от нас не денется! — азартно воскликнул Аулис и первым побежал к барханам. Теленок устремился за ним. Затем Боксер и Стюардесса, уменьшившаяся до размеров носового платка. К ним присоединился орел, обеспечивая поддержку с воздуха. Собственно, вся эта решительная команда даже не бежала, а летела. А если быть совсем точным, то она просто повисла в воздухе, а земля сама провернулась под ними, и вот они очутились среди песков.
— Далеко ушел, не догоним! — крикнул сверху орел.
— Знаете, — сказал теленок, — так ему будет лучше. Здесь невозможно ничего сделать себе во вред.
— Тогда возвращаемся в кинотеатр, — предложил Боксер и горестно усмехнулся. — Будем срывать зрительские овации.
— Он нарочно голову тряпкой замотал, чтобы его не узнали, — задумчиво сказал Аулис.
— Повяжите платок на голову слону и спросите: что это за зверь? — сказал теленок. Ему было неудобно идти, копыта увязали в песке, и потому он старался наступать на следы Аулиса.
— А вы не скажете, скоро фильм закончится? — спросила у теленка Стюардесса.
— Нет, не скоро… Точнее, он никогда не закончится. Это достояние свершенного, оно всегда открыто. Закрыто только то, чего еще не было.
— Ужас, — прошептала Стюардесса.
— Ну что ты! — попытался успокоить ее теленок. — Не надо так отчаиваться! Все проще. Все зависит от твоего отношения к свершенному.
— Как это? — не поняла Стюардесса.
— А вот иди и смотри.
Они вернулись к кинотеатру. Пока гнались за беглецом, пропустили эпизод, в котором рассказывалось о Путешественнике, и фильм начался сначала. Аулису казалось, что его лицо воспламенилось от ближайшего факела. Превозмогая себя, он с трудом поднял глаза и посмотрел на экран. Там опять скакал неунывающий и находчивый попрыгунчик с бутылкой пива, опять аптечный склад, продуктовые наборы и белые накидки обманутых людей. Но Аулис обратил внимание, что это был уже не тот фильм. Точнее, сюжет был тот же, но снимали как бы с другого ракурса. И еще Аулис заметил, что посредством волевого усилия он может влиять на поведение героя. В те мгновения, когда ему становилось нестерпимо, до болезненных спазмов в груди стыдно, герой на экране как бы натыкался на невидимое препятствие и на некоторое время забывал, кто он, куда идет и что собирается сделать…
«Все, больше не могу!» — подумал Аулис, чувствуя, что он начинает выворачиваться наизнанку, словно носок, и ткнулся в песок лицом.
— Сиди и смотри! — сказал ему неслышно подошедший лев.
И Аулис оказался сидящим на камне. Он с удивлением увидел, что абсолютно гол и его тело испещрено то ли надписями, то ли рисунками, а вокруг стоят зрители в белых накидках и смотрят на него. Сами белые накидки и лица зрителей Аулис различал словно сквозь туман, но вот глаза смотрящих были необыкновенно, пугающе резкими, ясными, прорисованными до мельчайших деталей, и они были источником света, который не давал тени; тотчас Аулис без труда, с легкостью выбрал из сотен глаз глаза своей мамы, своего отца, нерожденных своих детей, давно забытых учителей, друзей, знакомых, влюбленных в него девушек и просто прохожих, знающих и помнящих его… И не было ни в одном взгляде ни укора, ни гнева — не было ничего, кроме света, но он проходил через Аулиса насквозь, как бы выхолащивая из его тела все подряд. И Аулис понял, что растворяется в этих лучах, как кусок рафинада, брошенный в быстрый ручей. «Скорее бы!» — подумал он, стекая с камня в песок.
Рядом с ним на песке лежал носовой платок. Аулис подобрал его. Платок был совсем ветхий, от него почти ничего не осталось, кроме нескольких тонких нитей, и все же тряпочка пыталась подняться вверх, взмыть в небо, подобно орлу.
— Внученька, это ты? — вдруг произнесла стоящая рядом старушка, чуть приподнимая край белого капюшона. Она смотрела на платок, который Аулис разложил на ладони.
— Бабушка? — ахнула Стюардесса. — А я думала… я думала, что ты умерла.
Старушка покачала головой и нахмурилась.
— Ты плохо выглядишь, внученька!
— Меня просто не видно в темноте, — попыталась улучшить впечатление о себе Стюардесса, но старушка повторила:
— Ты нехорошо выглядишь. Пойдем домой!
Платок взлетел с ладони Аулиса и опустился старушке на плечо.
— Давай проводим! — предложил Боксер. Он поднялся с колен, вытер ладонями щеки. Аулис увидел, что в его глазах больше нет песка, они чисты и полны влаги.
Старушка шла по центральной улице, затем свернула к большому дому со стеклянным забором. Внутренняя часть двора то ли была заполнена водой, как если бы это был бассейн, то ли была освещена голубым светом. Но когда старушка открыла калитку, наружу не протекло ни капли.
— Заходи! — пригласила она Стюардессу.
Платочек в нерешительности повис перед входом.
— А вода теплая?
— Заходи, заходи, — усмехнулась старушка.
— Но я плохо плаваю.
— Да заходи, тебе говорят! — прикрикнул Боксер.
И Стюардесса нырнула в проем калитки. Черное, сильное, молодое тело, необыкновенно напоминая дельфина, резвилось за стеклом в голубом свете. Аулис прильнул лбом к забору, постучал костяшками пальцев, но Стюардесса его уже не замечала. Она кувыркалась в волнах, переворачивалась на спину, ныряла и снова взмывала вверх.
— Кажется, я в нее влюбился, — признался Аулис.
— Расслабься, — по-дружески посоветовал ему Боксер и похлопал Аулиса по плечу.
— Приходите позже, — сказала старушка, заходя во двор и закрывая калитку.
— Здорово у вас здесь, — похвалил Аулис. — Плохо только, что солнца нет.
— Солнца нет? — удивилась старушка, замерев на пороге. — Как же нет, милок? Вот же оно, солнце! Сколько угодно!
— Вы что-то путаете, бабушка, — возразил Аулис, глядя на черное небо.
— Это ты путаешь, — улыбнулась старушка. — Если захочешь, то увидишь и солнце, и свет. Каждый сам волен выбирать, что видеть, а чего не замечать…
— Понял, студент? — рассмеялся Боксер и потащил Аулиса на площадь.
По дороге они встретили Интеллигента. На полицейском теперь были новенькие джинсы и не по размеру коротенькая кожаная курточка. Он стоял на четвереньках и усердно намыливал спину льву.
— Давно не виделись, коллега! — обрадовался Боксер. — А что это ты здесь делаешь?
Интеллигент взглянул на товарищей и, не прекращая елозить мочалкой по золотой шерсти, с гордостью ответил:
— Да вот, устроился зверей чистить.
— Ты издалека сам на зверя похож, — заметил Аулис. — Только с человеческим лицом.
— Мне уже об этом говорили, — зарделся от скрытого удовольствия Интеллигент. — Будьте добры, поднимите переднюю лапу… Достаточно! Теперь другую… Очень хорошо!
Лев послушно подавал лапы и урчал от удовольствия.
Боксер и Аулис подошли к кинотеатру. На экране шел все тот же фильм. Некоторое время Аулис и Боксер смотрели на персонажей, мечущихся по пропыленному куску полотна: из одного угла экрана в другой — шмыг, шмыг, шмыг, словно крысы в клетке… Боксер вздохнул, машинально отряхнул с себя последние песчинки. Аулис пристально следил за одним из героев фильма… Персонаж вдруг остановился посреди экрана, поморщился, почесал рукой затылок, словно засомневался, то ли он делает.
— Ловко у тебя это получается, — признал Боксер.
— Знаешь, — сказал Аулис, опуская глаза. — Прошлое, конечно, переделать нельзя. Зато можно вот так внушать людям сомнение, заставлять их задуматься о том, правильно ли они поступают. Это мое ноу-хау.
— Твое ноу-хау называется голосом совести, — снисходительно заметил Боксер и обнял Аулиса. — А ты, оказывается, хороший малый. Жаль, мы с тобой раньше не дружили.
— Да, жаль, — согласился Аулис.
— Ты прости меня, приятель, за то, что я к тебе не очень хорошо относился. Прощаешь?
— Конечно. И ты прости меня.
Они пожали друг другу руки.
— Знаешь, — произнес Боксер, глядя куда-то во мрак. — А мне опять захотелось в пустыню. Там хорошо думается, не отвлекаешься по мелочам. А в самом движении по пустоте есть какой-то высокий смысл.
И они, не сговариваясь, пошли к барханам. Под деревом, где они оставили двух своих спутников, ничего не изменилось. Командир был пьян, улыбался, бормотал песенку и пускал слюни. Соотечественник, прижавшись лбом к стволу дерева, хрипло бормотал:
— Я не виноват… не виноват… я выполнял приказ родины… дайте же мне сказать, прошу вас…
Боксер взял Аулиса под локоть и повел дальше.
— Ты знаешь, — сказал он, — в другой жизни я, наверное, стану философом. Вот, например, я думаю: почему я воровал, обманывал, брал взятки? Думаешь, потому, что у меня зарплата была маленькая? Чушь! Отговорка! Я поступал так потому, что завидовал богатым. Завидовал тем, кто мог иметь все, что лежит в магазинах. Конечно, я знал, что богатые воруют. Но они делают это, не имея данной им государством власти. А у меня такая власть была! Ты понимаешь, какой внутренний конфликт… Давай-ка взберемся на этот бархан, с него вид должен быть красивый… Так вот. Я почувствовал себя как невидимка в ювелирном магазине, в котором украсть не пытается только ленивый. А когда все кругом воруют, тогда это перестает быть зазорным. И совесть моя молчала…
— А я в другой жизни научусь управлять самолетом и стану летчиком.
— Учись, студент, учись. Только пиво не пей!
— Здесь хорошо, правда? Такая легкость, когда скинул с себя весь мусор! Жаль только, что света пока не видно… И знаешь, что я еще понял? Мы были всего лишь гостями на Земле! Нас пригласили на некоторое время из черного небытия в светлый и чистый дом. Но почему же мы вели себя в гостях как свиньи? Почему не благодарили хозяина дома за приют? Мы должны были вести себя скромно, не сорить, не ломать, каждую минуту помнить, что находимся в гостях, что после нас сюда еще придут люди. И всем должно хватить тепла и уюта…
— Погоди, не встревай! Я еще не все сказал. Так вот…
Перебивая друг друга, торопясь сказать самое главное, они поднимались на бархан. Вымытый, с лоснящейся золотой гривой, исполненный очей, лев некоторое время провожал их, но взбираться на бархан не стал, лег на песок, зевнул и погрузился в сладкую дремоту…
Эпилог
Мыльная пена, ставшая черной от сажи, рекой текла по асфальту, и заместитель министра, помня о том, что ему еще ехать в министерство на доклад к шефу, аккуратно перешагивал с места на место, но сухого места уже не было.