Доктор Бугра подкинул мне небольшую работенку в своей косметической лаборатории. Зарабатывал я не ахти сколько, но жаловаться было грех: одевался прилично, почти элегантно. Плюс ко всему моя молодость. От доктора я перешел к одной мадьярке, которая у себя на вилле занималась изготовлением йогурта. Там я познакомился с летчиком – не буду раскрывать его настоящее имя, поскольку сейчас он командир авиалайнера во французской компании «Эр Франс». Назову его Рыжий.
Он тоже работал у мадьярки. Получали мы с ним прилично, так что на забавы хватало. Каждый вечер мы отправлялись повеселиться в бары Каракаса. Часто заглядывали в отель «Мажестик» пропустить стаканчик-другой. Это единственное в городе заведение в современном стиле располагалось в квартале Силенсио. Правда, сейчас отеля уже нет.
И вот в один из таких моментов, когда казалось, что ничего нового уже не может случиться, произошло настоящее чудо. Однажды Рыжий, который, как любой мужчина, не любил много рассказывать о своих делах, куда-то исчез, а через несколько дней вернулся из Соединенных Штатов… на самолете. Это был двухместный самолет-разведчик, где одно место располагается за другим. Замечательный фокус! Я не стал расспрашивать, откуда взялся самолет, задал лишь единственный вопрос:
– Что ты собираешься с ним делать?
Он засмеялся и ответил:
– Пока не знаю. Но мы можем вместе попробовать.
– И чем займемся?
– Неважно чем, главное – сможем повеселиться и заработать немного денег.
Согласен. Там видно будет.
* * *Добрая мадьярка не питала никаких иллюзий на наш счет. Она знала, что надолго мы у нее не задержимся, и поэтому пожелала удачи. Тут-то и начался для нас целый месяц сплошного дурачества и сверхзабавных историй.
Ох уж эта огромная бабочка! Какие только чудеса мы на ней не вытворяли!
Рыжий оказался настоящим асом! Во время войны он по ночам доставлял французских агентов из Англии в отряды Сопротивления, а других вывозил оттуда в Лондон. Часто ему приходилось садиться в темноте без всяких сигнальных огней, ориентируясь лишь на свет карманных фонариков, которые встречавшие его держали в руках. Он был настоящий сорвиголова и весельчак. Однажды без предупреждения заложил такой крутой вираж на крыло с выходом свечкой, что я чуть не потерял в кабине свои штаны, и все из-за того, что ему вздумалось попугать одну толстуху, которая, спустив панталоны, спокойно справляла нужду у себя в саду.
Я настолько полюбил самолет и наши лихие воздушные проказы, что, когда не стало хватать денег на бензин, мне в голову пришла блестящая мысль: превратить крылатую машину в авиалавку, а самому заделаться небесным коробейником.
Если раньше я никогда в жизни не злоупотреблял чьим-либо доверием, то на этот раз пришлось. Его звали Кориат. Вместе с братом он держал магазин мужской и женской одежды «Альмасен Рио». Это был еврей среднего роста, брюнет, очень умный. Он отлично говорил по-французски. Хорошо налаженное дело приносило приличный доход и процветало. В отделе женской одежды можно было найти все, что душе угодно. Сколько платьев различных фасонов и расцветок, самых модных и новых, прямо из Парижа! О других тряпках и говорить нечего. Так что у меня было из чего выбирать ходовой товар.
Я убедил хозяина в том, что он может доверить мне партию блузок, ночных сорочек, трусиков на крупную сумму для продажи в отдаленных провинциях страны.
Мы летали торговать куда хотели, возвращались, когда нам заблагорассудится. Торговля шла вроде бы хорошо, но денег едва хватало, чтобы покрыть собственные расходы. Доля Кориата уходила на бензин, и ему не оставалось ровным счетом ничего.
Женщины из публичных домов были нашими лучшими покупательницами. Конечно же, мы не обходили их стороной. Девицы просто сгорали от нетерпения и соблазна, когда я выкладывал на стол блузки кричащих расцветок, самые модные трико, цветастые юбки, шелковые платки и прочие прелести, сопровождая свои действия рекламой:
– Послушайте меня, дорогие дамы! Это для вас отнюдь не бесполезная роскошь. Смею вас заверить, что это лучшее вложение средств в работу, поскольку от вашей привлекательности зависит отзывчивость ваших клиентов. Тем, кто только и думает, как бы сэкономить, и не желает у меня ничего покупать, я вынужден сказать, что это экономия на спичках. Почему? Потому что все разнаряженные будут опасными конкурентками.
Не всем содержателям борделей нравилась наша коммерция. Некоторым из них было досадно видеть, как деньги уплывают в чужой карман, а не в их собственный. Дело в том, что оборотистые хозяева сами снабжали своих подопечных «рабочим реквизитом». Даже в кредит. Эти гады хотели все прибрать к рукам!
Мы часто наведывались в Пуэрто-ла-Крус – неподалеку оттуда, в городке Барселона, был хороший аэропорт. В Пуэрто-ла-Крус располагался первоклассный бордель, в котором работали шестьдесят женщин. Но вот хозяин – упрямый, заносчивый склочник. Грязная скотина! Он был панамец, а жена – венесуэлка. Женщина она была добродушная, но, к несчастью, всем заправлял муж. Он нам, собака, не позволял даже открыть чемоданы, чтобы покупательницы могли хоть мельком взглянуть на наш товар. А уж о том, чтобы разложить его на столе, и речи быть не могло.
Однажды он зашел слишком далеко: со скандалом выставил на улицу женщину, которая осмелилась купить шарф, висевший у меня на шее. Мой разговор с ним принял неприятный оборот. Он вызвал постового, и тот попросил нас удалиться и предупредил, чтобы ноги нашей здесь больше не было.
– Ну, погоди же, грязный сводник, – пригрозил Рыжий. – Пусть мы больше не придем сюда по земле, зато прилетим по воздуху! И ты не сможешь нам помешать.
Только на следующий день я понял значение этой угрозы. На рассвете мы вылетели из Барселоны, и он сказал мне по внутренней связи:
– Летим поздороваться с панамцем. Не дрейфь и держись крепче!
– Что ты задумал?
Рыжий мне не ответил, а когда показался бордель, набрал еще немного высоты и бросил самолет в пике, выжав газ до упора. Мы проскочили под высоковольтной линией, проходящей рядом, и с ревом пронеслись на бреющем полете над крышами меблированных комнат. Над некоторыми из них кровельная жесть оказалась плохо закрепленной, и ее сдуло, как осеннюю листву. Взору открылись живописные каморки с парочками на койках. Сделав крутой вертикальный разворот с набором высоты, мы прошлись еще разок, чтобы полюбоваться бесплатным спектаклем. Ничего более комичного и уморительного в жизни не видел. Голые девицы и их клиенты гневно потрясали кулаками, яростно грозя летчикам. Они метались там, внизу, в своих коробках без крышек. Кто-то прервал любовные игры, а кто-то пробудился от глубокого сна. Мы с Рыжим хохотали до колик.
Больше мы туда не возвращались, поскольку теперь нас встретил бы не только свирепый хозяин, но и разъяренные девицы. Уже спустя некоторое время мы увиделись с одной из них – она от души посмеялась вместе с нами над происшествием. От нее мы узнали, что взбешенный панамец собственноручно посадил кровельные листы во всех комнатах на крепкие болты.
Мы с Рыжим очень любили природу и часто совершали полеты с единственной целью – отыскать экзотические уголки. Именно так мы открыли в двухстах километрах от побережья еще одно чудо света – Лос-Рокес. Это скопление более трехсот шестидесяти крохотных островков, тесно прилепившихся друг к другу. Они образуют овал с громадным озером внутри. Спокойное, тихое озеро посреди океана. Светло-зеленая вода его настолько чиста и прозрачна, что ясно просматривается на глубину до двадцати – двадцати пяти метров. К сожалению, в те времена там не было посадочной полосы. Нам пришлось раз десять пролететь над островками вдоль и поперек, пока мы не обнаружили еще один остров, отстоящий от первых километров на пятьдесят к западу, – Лас-Авес. На него мы и приземлились.
Рыжий действительно был замечательным пилотом. Я видел, как он садился на покатый пляж, одним крылом чертя по песку, а другим по воде.
Isla de Aves означает «Птичий остров». Пернатых здесь тысячи и тысячи. У взрослых особей оперение серое, а птенцы совершенно белые. Их называют bobos,[21] потому что птицы на самом деле глупы и очень доверчивы. Испытываешь ни с чем не сравнимое чувство, когда находишься на острове только вдвоем. Мы ходили там в чем мать родила. Остров плоский как блин. Вокруг только птицы, которые садятся на тебя и бродят рядом, не испытывая страха, поскольку никогда не видели человека. Часами мы загорали на солнышке, растянувшись на узком пляже, опоясывающем весь остров. Забавлялись с птицами, брали их в руки. Некоторых почему-то интересовали наши головы, они легонько поклевывали нас в волосы. Купались, снова загорали, а когда голод давал о себе знать, ловили лангустов. Они кучками грелись на солнышке в мелководье. Мы быстро ловили их прямо руками и пекли на углях. Единственная трудность заключалась в том, чтобы насобирать достаточно сухих растений для костра, поскольку на острове почти ничего не росло.
Когда рвешь зубами сочное мясо лангуста и запиваешь его белым ароматным вином (в самолете мы всегда держали про запас несколько бутылок), чувствуешь себя как в раю. Девственный пляж. Вокруг только море, небо да птицы. Слова не нужны – мы и без них хорошо понимали друг друга.
Взлетали мы уже под вечер. Сердца наши были переполнены солнцем, радостью и ощущением полноты жизни. Никаких забот, даже о том, чем мы оплатим стоимость бензина. Главное для нас – путешествие, единственная цель которого – встреча с неожиданным и прекрасным миром.
На Птичьем острове мы обнаружили большой морской грот. При отливе вход в него оказывался над поверхностью воды, и туда проникали воздух и свет. Меня непреодолимо влекло к этому гроту. Внутрь мы пробрались вплавь, вода в гроте оказалась чистая и неглубокая – около метра. Встав посреди грота, мы начали осматриваться. Стенки и свод были усеяны цикадами. Это, разумеется, не цикады, а тысячи малюсеньких лангустов, прилепившихся к скале, словно цикады к деревьям в Провансе. И по размеру лангусты были ничуть не больше цикад. Мы подолгу оставались в гроте, не беспокоя лангустов. Вмешивались только тогда, когда какой-нибудь спрут, большой любитель маленьких рачков, высовывал свое щупальце из воды, чтобы сгрести их себе на завтрак. Тогда мы быстро набрасывались на него сверху, сворачивали ему шею и выкидывали подыхать и разлагаться. Хотя обычно он не успевал этого сделать, будучи в свою очередь лакомым кусочком для крабов.
Мы много раз летали на Птичий остров с ночевкой. У нас было два больших электрических фонаря, с их помощью мы собирали лангустов. Некоторые из них весили примерно кило двести, и мы набивали ими два огромных мешка. Перед вылетом с аэродрома Ла-Карлота, что в самом центре Каракаса, мы выгружали из самолета весь товар, благодаря чему могли привозить до четырехсот килограммов лангустов. С нашей стороны было чистым безумием так перегружать самолет, но чего не сделаешь ради смеха! Машина с трудом отрывалась от земли, а уж по части набора высоты до звезд нам было далеко! Мы летели до побережья, затем двадцать пять километров над долиной до Каракаса. Самолет плыл практически над крышами домов. Мы продавали живых лангустов по смехотворной цене – два с половиной боливара за штуку. На бензин и на еду хватало. Ловить лангустов голыми руками не очень-то безобидное занятие. Бывало, что поцарапаемся, поранимся и возвращаемся без улова. Но разве это важно? Живем – дурачимся, живем – не тужим.
Однажды, когда мы направлялись в Пуэрто-ла-Крус и уже подлетали к городу, Рыжий сообщил мне по внутренней связи:
– Папи, у нас бензин на исходе. Будем садиться на взлетную полосу нефтяной компании «Сан-Томе».
Когда мы первый раз прошлись над частным аэродромом, давая понять, что намерены совершить посадку, тамошние придурки взяли да и выкатили на середину полосы автоцистерну с бензином или с водой – черт их разберет! Но у Рыжего были железные нервы! Несмотря на мои настойчивые истерические вопли о том, что приземлиться нам абсолютно негде, он только сказал мне: «Держись крепче, Папи!» – и скользнул в сторону на довольно широкую дорогу. Ударились не сильно. По инерции самолет пробежал еще несколько десятков метров и остановился почти у самого поворота, из-за которого на полной скорости вдруг вылетела машина с прицепом, груженная бычками. Визг тормозов, должно быть, заглушил крики ужаса, вырвавшиеся из наших глоток. На наше счастье, шофер не справился с управлением: прицеп занесло и уложило в придорожный кювет, иначе бы грузовик смял нас в лепешку. Мы быстро выскочили из кабины, и Рыжий принялся успокаивать разбушевавшегося водителя-итальянца:
– Слушай, помоги нам оттащить самолет к обочине, а потом ругайся, сколько тебе влезет!
Итальянец, белый как полотно, все еще продолжал дрожать и никак не мог успокоиться. Мы помогли ему поймать упрямую скотину, разбежавшуюся в разные стороны, когда прицеп развалился от удара.
Эта виртуозная посадка наделала много шума, и правительство приобрело у Рыжего самолет, а его самого назначило на должность инструктора на аэродроме в Ла-Карлота.
Моя летная жизнь закончилась. Как жаль! Я успел взять у друга несколько уроков, получалось довольно неплохо. Но что тут поделаешь? Больше всего не повезло Кориату: кто-кто, а он оказался в прямом убытке. К счастью, он даже в суд на меня не подал! Только через несколько лет мне удалось полностью с ним рассчитаться. И мне хотелось бы сейчас поблагодарить Кориата за его щедрость и хорошее отношение ко мне.
Однако в тот момент я потерял не только самолет и не только место у мадьярки, уже занятое другим, но еще и лишился возможности посещать центр Каракаса, где находился магазин Кориата. Не в моих интересах было столкнуться там с ним нос к носу. И снова мое положение нельзя было назвать блестящим. Да и шут с ним! Несколько бурных недель, проведенных с Рыжим, были слишком хороши, чтобы о чем-то жалеть. Они не забудутся никогда.
* * *Мы с Рыжим часто встречались в одном тихом бистро, которое содержал старый француз-пенсионер, бывший служащий компании «Трансатлантик». Как-то вечером мы сидели в уголке и играли в домино. Нашими напарниками были испанец-республиканец и еще один француз, в прошлом каторжник. Последний жил тем, что торговал духами в кредит. Итак, мы спокойно себе играли, как вдруг в бистро зашли двое незнакомцев в темных очках и спросили, верно ли, что сюда частенько заглядывает один французский летчик.
Рыжий поднялся:
– Это я.
Внимательно оглядев незнакомцев с ног до головы, я без труда, несмотря на темные очки, узнал одного из них и чуть не подпрыгнул от радости. Подошел к нему, но не успел даже заговорить, как он воскликнул:
– Папи!
Да, это был Большой Леон, один из моих лучших друзей по каторге. Высокий, с худощавым лицом, душа-человек. Но здесь не место было показывать, что мы близко знакомы, поэтому Леон сухо представил мне своего приятеля Педро Чилийца. И больше ни слова. Мы отошли в сторону и заказали выпить. За рюмкой Леон объяснил, что ему требуется легкий самолет. Они слышали, что здесь бывает французский летчик, потому и зашли сюда.
– Летчик перед вами, – откликнулся Рыжий, – это я. А машины нет. Теперь у нее другие хозяева.
– Жаль, – лаконично отозвался Леон.
Рыжий удалился доигрывать партию в домино, мое место занял другой напарник. Педро Чилиец отошел к стойке бара, чтобы дать нам с Леоном возможность спокойно поговорить.
– Ну что, Папи?
– Ну что, Леон?
– Больше десяти лет не виделись.
– Да, ты вышел из одиночки, а меня как раз туда бросили. Как твои дела, Леон?
– Неплохо, а у тебя, Папи?
С Леоном можно было говорить обо всем.
– Скажу откровенно, Леон, сижу малость в дерьме. Нелегко подниматься в гору. Выходишь из тюрьмы с самыми благими намерениями, а жить-то трудно, если нет у тебя в руках подходящего ремесла, чтобы не помышлять о всяких авантюрах.
Послушай, Леон, ты старше меня и не похож на других каторжников. Тебе я могу раскрыть душу. Видишь ли, если говорить честно и откровенно, как на духу, этой стране я обязан всем. Здесь я воскрес и дал себе слово совершать поменьше плохих поступков. Но это трудно. Даже с моим характером авантюриста я смог бы смириться со всеми условностями, начал бы с нуля, не прибегая к предосудительным средствам, если бы не одно «но»: длинный список счетов, который я должен предъявить кое-кому в Париже. Я не могу ждать, иначе эти сволочи все передохнут, пока я доберусь до них.
Когда я гляжу на молодежь этой страны, жизнерадостную и беззаботную, когда вижу молодого человека лет двадцати четырех – тридцати, который так и светится жизнелюбием, что естественно для такого возраста, я волей-неволей возвращаюсь к своему прошлому, к тем самым прекрасным годам моей жизни, которые у меня украли. И я снова вижу мрачные казематы тюрьмы-одиночки, заново мучительно переживаю три года ожидания до суда и после, снова встает перед глазами зловонная каторга, где со мной обращались хуже, чем с бешеной собакой. Тогда, бывает, я целыми часами, а то и днями брожу по Каракасу, и в голову все лезет всякая дрянь. Вместо того чтобы десять, двадцать раз в день благодарить судьбу за то, что она привела меня сюда, я размышляю совершенно не о том: вспоминаю казематы, где я, заживо погребенный, ходил взад и вперед, словно медведь в клетке… Помимо собственной воли я принимаюсь громко повторять: «Раз, два, три, четыре, пять, кру-гом!» Это выше моих сил, настоящее наваждение! Нет, не могу смириться с мыслью, что те, кто несправедливо послал меня на эту голгофу, где я мог легко сгинуть как последнее отребье, не прояви я воли и не пройди через страдания, останутся безнаказанными. Нет, я не могу позволить им умереть спокойно, не уплатив мне по счету.
И вот, когда я брожу так по улицам, то вполне могу сойти за ненормального. Каждый раз, проходя мимо ювелирной лавки или магазинчика, где, по моим понятиям, наверняка водятся деньжата, которых мне так недостает, я начинаю присматриваться к этим заведениям, прикидывая в уме, как бы туда проникнуть, чтобы прибрать к рукам все, что там есть. И если я до сих пор этого не сделал, то вовсе не из-за того, что отбило охоту, – ведь провернуть здесь дело проще простого, деньги сами просятся в руки.