Фуэнмайоры – жители Маракайбо – маракучо. Они были очень общительны, говорили нараспев, понятие дружбы было возведено у них в культ. В их жилах текла и индейская кровь, они унаследовали все качества индейцев, а кроме того, были очень сообразительны и хитры.
С маракучо меня связывала замечательная и нерушимая дружба, как с женщинами, так и с мужчинами: их женщины были очень красивы, умели любить и знали, как стать любимыми.
Охота на кайманов, рептилий от двух до трех метров, очень опасна. Однажды ночью я отправился с ними, с отцом и старшим сыном. Пирога была узкая и легкая, отец сидел на корме и управлял лодкой, я устроился посередине, а сын – на носу. Ночь стояла темная. Слышно было только, как шумят джунгли да раздается легкий плеск воды, рассекаемый носом пироги. Мы не курили, не издавали ни единого звука. Весло, с помощью которого они управляли пирогой, ни в коем случае не должно было скрести по борту.
Большой электрический фонарь короткими вспышками посылал мощный пучок света, который веером разлетался по поверхности воды, выхватывая из темноты то здесь, то там пары красных точек. Они походили на светящиеся рекламные щиты, освещаемые фарами автомобиля. Две красные точки – это кайман. Два глаза, а чуть впереди – ноздри, ибо известно, что только эти две части туши торчат из воды, когда крокодил отдыхает у поверхности. Жертва выбиралась по правилу наименьшего расстояния между охотниками и этими красными точками. Стоило только ее засечь, как тут же гасился фонарь и пирога мчалась в темноте по заданному курсу. Фуэнмайор-отец был большим специалистом: он точно определял положение каймана, ему хватало секундного включения фонаря. Пирога быстро шла на сближение, и, когда мы почувствовали, что крокодил где-то рядом, снова вспыхнул фонарь. Он включился в тот самый момент, когда до каймана оставалось не более двух-трех метров, и больше свет не гас. Мощный луч ослепил рептилию. На носу пироги находился Фуэнмайор-сын. В левой руке он держал фонарь, направляя луч на каймана, а правой занес над ним гарпун. Сильный бросок – и утяжеленный десятью килограммами свинца гарпун вонзился в крокодила. Только так можно было пробить его толстую кожу и достать до мяса.
Теперь надо было действовать быстро: загарпуненный крокодил тут же нырнул на дно, а мы уже в три весла изо всех сил гребли к берегу. Мешкать было нельзя. Если дать кайману время очухаться, он поднимется на поверхность, бросится на лодку и одним ударом хвоста опрокинет ее, в два счета превратив охотников в добычу других крокодилов, привлеченных заварушкой. Едва коснувшись берега, мы пулей выскочили из пироги и поспешно обмотали веревку вокруг дерева. Кайман шел следом, мы чувствовали его приближение. Он хотел увидеть, что его держит. Зверь не знал, что́ с ним произошло, только чувствовал боль в спине. Он хотел выяснить, в чем же дело. Осторожно, без рывков, мы выбрали слабину веревки, намотав лишнюю длину на ствол дерева. Он вот-вот должен был появиться. Кайман был почти на берегу. Фуэнмайор-сын его поджидал. В руке он держал американский топор, острый как бритва. Едва голова крокодила показалась из воды, Фуэнмайор-сын нанес по ней страшный удар. Иногда приходилось бить до трех раз, чтобы прикончить каймана. И на каждый удар топора крокодил отвечал ударом хвоста, и уж если ему удавалось зацепить рубщика, то тот тоже отправлялся на небеса. Если удары оказывались несмертельны – и такое случалось, – надо было быстро ослабить веревку, чтобы рептилия ушла на глубину. Иначе, обладая колоссальной силой, кайман мог вырвать из себя гарпун, как бы крепко он там ни сидел. Выждав момент, мы снова начали тянуть.
Я провел потрясающую ночь на охоте: мы убили несколько кайманов. Оставили их на берегу. Днем Фуэнмайоры вернутся за ними и снимут кожу с брюха и нижней части хвоста. Кожа на спине очень толстая и жесткая и ни на что не годится. Потом этих огромных крокодилов закопают в землю: в воду бросать нельзя – можно отравить реку. Кайманы не едят кайманов, даже мертвых.
Я побывал в нескольких экспедициях. Хорошо заработал, сумел даже немало накопить. И вот тогда в моей жизни произошло самое удивительное событие.
Глава десятая Рита. Гостиница «Веракрус»
Когда в застенках тюрьмы-одиночки на острове Сен-Жозеф я то и дело улетал к звездам и строил воздушные замки, чтобы хоть чем-то заполнить ужасное одиночество и тишину, я часто видел себя свободным, избежавшим «пути к распаду», начинающим новую жизнь в большом городе. Да, это было поистине воскресением из мертвых. Я сбрасывал с себя могильный камень, который вдавливал меня во мрак, и снова выбирался на свет божий. И среди тех образов, которые рисовал мой воспаленный мозг, было видение прекрасной и доброй девушки. Среднего роста, с белокурыми волосами. Черные зрачки ее карих глаз искрятся умом, живым и неподдельным. Прекрасно очерченный рот. Улыбка открывает блестящий ряд зубов из белоснежного коралла. Фигурка у девушки – верх совершенства. Такой я видел ее и понял, что эта женщина, без всякого сомнения, когда-нибудь станет моей на всю жизнь.
В эту богиню – идеал красоты – я вдохнул и душу, созданную моим воображением, самую прекрасную, самую благородную, самую искреннюю, наделенную всеми теми качествами, что делают женщину возлюбленной и другом. Несомненно, придет тот день, когда я встречусь с ней и мы соединимся навеки, чтобы уже никогда не расставаться. Я буду любим и богат. Меня будут уважать, и я буду счастлив до конца своих дней.
Там, в жаркой удушающей сырости одиночки, где несчастные узники были лишены малейшего живительного глотка воздуха, там, задыхаясь, с рвущимся от боли сердцем, мучимый неутолимой жаждой и обессиленный, с открытым ртом в надежде ухватить хоть малую толику освежающего дуновения, там, в непродыхаемом чаду, обжигающем легкие, я улетал в звездные дали к моим воздушным замкам, где воздух свеж, деревья одеты зеленой листвой, где нет повседневных забот, поскольку я богат, я улетал туда, где в каждом образе, каждом видении передо мной являлась она, та, которую я стал называть своей «прекрасной принцессой». Образ ее оставался неизменным до последней черточки, хотя появлялась она в самых различных картинах, и меня это даже не удивляло. А не ей ли суждено стать моей женой, моим добрым гением?
После очередной геологической экспедиции я решил съехать со служебной жилплощади, предоставленной мне компанией «Ричмонд», и перебраться в центр Маракайбо. И вот однажды служебный грузовик высадил меня с чемоданчиком в руке на небольшой тенистой площади где-то в центре города. Основное барахло пока оставалось в поселке. Я знал, что в этом уютном местечке приютилось несколько отелей и пансионов, поэтому направился по улице Венесуэлы, удобно расположившейся между двумя главными площадями – Боливара и Баральта. Это была одна из узких колониальных улочек, с одноэтажными, редко двухэтажными домами по обе стороны. Стояла несусветная жара, и я вошел в спасительную тень домов.
Гостиница «Веракрус». Веселый домик в колониальном стиле времен конкисты был выкрашен в голубой цвет. Его опрятный, ласкающий глаз вид действовал притягательно, и я вошел в коридор, соединенный с внутренним двориком. И там, в его тени и прохладе, я увидел женщину. Это была она!
Она! Я не мог ошибиться. Тысячи раз я видел ее в своих мечтах, грезах несчастного каторжника. И вот она сидит передо мной, моя прекрасная принцесса, в кресле-качалке. Знаю, стоит мне приблизиться к ней, и я увижу карие глаза и даже очаровательную крошечную родинку на прекрасном овальном лице. И это украшение я тоже видел тысячи раз. Нет, здесь не могло быть никакой ошибки: принцесса моей мечты была передо мной, она ждала меня.
– Buenos dias, señora! У вас можно снять комнату?
Я опустил чемоданчик на землю. Я был уверен, что она не откажет мне. Я не просто смотрел на нее, я буквально пожирал ее глазами. Она немного удивилась, что какой-то незнакомец так внимательно ее разглядывает. Незнакомка поднялась с кресла и подошла ко мне. Она улыбалась, обнажая свои великолепные зубы, которые были мне так хорошо знакомы.
– Да, мсье, у меня найдется для вас комната, – ответила принцесса по-французски.
– Как вы догадались, что я француз?
– По вашей манере говорить по-испански. Французам трудно дается произношение буквы «хота». Не угодно ли вам пройти со мной? Сюда, пожалуйста.
Я взял чемоданчик и последовал за ней. Комната оказалась чистой, уютной и хорошо обставленной. Окна выходили в маленький дворик.
Я принял душ, умылся, побрился и, присев на краешек кровати, закурил сигарету. Только тогда я понял, что это не сон. «Она здесь, приятель, та, что помогла тебе выжить в тюремных застенках! Она здесь, всего лишь в нескольких метрах от тебя! Только не теряй голову! Воздержись от необдуманных действий и не наговори глупостей, несмотря на удар в сердце, который ты только что получил!» А оно бьется сильно, и я пытаюсь успокоиться. «Только не рассказывай, Папийон, об этой глупой истории. Никому не рассказывай, даже ей. Кто тебе поверит? Не выставляй себя на посмешище. Кого и как ты сможешь убедить, что ты знал эту женщину, притрагивался к ней, целовал и даже обладал ею, много лет назад, когда сам гнил в застенках страшной тюрьмы? Заткнись! Прикуси язык! Принцесса здесь – вот что главное! Не волнуйся. Раз ты ее встретил, она уже никуда не денется. Только надо найти к ней подход. Будь осторожен. Соизмеряй шаг со своими возможностями. Судя по всему, она хозяйка этой маленькой гостиницы!»
Однажды чудесной тропической ночью я впервые признался ей в любви. Это произошло во внутреннем дворике, очень похожем на сад в миниатюре. Признался ей, фее моих грез. Она ждала меня все эти долгие годы. Мою принцессу звали Рита. Она была родом из Танжера и свободна от уз, которые могли бы мне помешать. Она смотрела на меня своими глубокими ясными глазами, и они сверкали, как звезды у нас над головой. Я был с ней вполне откровенен, рассказал, что во Франции у меня когда-то была жена, но сейчас не знаю, как обстоят дела. И выяснить нельзя – на это есть серьезные причины. Святая истина! Не мог же я, в самом деле, написать в мэрию и попросить справку о гражданском состоянии. Кто знает, как отреагируют власти на такую просьбу? Возьмут да и потребуют моей выдачи. О своем прошлом шалопая и каторжника я не сказал ей ни слова. Все свое красноречие, всю силу ума я направил на то, чтобы она поверила мне. Я не мог упустить эту великую удачу, самую большую в моей жизни.
– Ты очень красива, Рита, удивительно красива. У меня, как и у тебя, нет никого на свете, позволь же мне любить тебя глубоко и вечно. Я хочу любить и быть любимым. Денег у меня совсем не много, это верно, а у тебя – маленькая гостиница, и ты почти богата. Но поверь мне, я хочу соединить наши сердца навсегда, до самой смерти. Скажи «да», Рита, красивый цветок прекрасной страны, милая моя орхидея. Пусть тебе это покажется невероятным, но я знал и любил тебя все эти годы. Ты должна быть моей, а я клянусь навеки быть твоим.
Как я и думал, завоевать Риту оказалось не так-то просто. Только на третий день после нашего объяснения она согласилась стать моей. Она стыдливо попросила меня пройти в ее комнату, но так, чтобы никто этого не заметил. И вот одним прекрасным утром, без всяких объявлений с нашей стороны, как-то совершенно естественно и само собой, наша любовь оказалась очевидной для всех, и я, как и подобает в таких случаях, вступил в права хозяина гостиницы.
Мы были беспредельно счастливы. Передо мной открывалась новая, семейная жизнь. Я, изгой, беглый французский каторжник, бывший обитатель сточной канавы, ныне имел свой очаг, жену, прекрасную телом и душой. Наше счастье омрачало единственное обстоятельство: я был женат, там, во Франции, поэтому не мог сочетаться браком.
Любить, быть любимым, иметь свой дом – о Боже, как Ты милостив ко мне!
Авантюристы всех мастей, скитающиеся по дорогам и морям, те, для кого приключения стали неотъемлемой частью существования, как хлеб и вода для простых смертных, люди, летающие по жизни, словно перелетные птицы, городские бродяги, рыщущие днем и ночью по грязным улицам трущоб, наводняющие парки, слоняющиеся по богатым кварталам, в любую минуту готовые стянуть все, что плохо лежит, шалые анархисты, ежеминутно посылающие проклятия системе, которая, по их мнению, наглеет день ото дня, освобожденные зэки, солдаты в увольнении, бойцы, вернувшиеся с фронта, все, кто в бегах или в розыске, кого ищут, чтобы бросить в застенок и уничтожить, все, да, все без исключения страдают оттого, что в то или иное время оказываются обделенными своим очагом, а когда Провидение предлагает им этот очаг, они входят туда, как вошел я, с обновленной душой, исполненные любви, готовые отдать ее всю без остатка и столько же получить взамен.
Вот и я, как простой смертный, как мой отец и мать, как мои сестры и все мои родственники, да, вот и я наконец обрел свой очаг, а у очага – любимую.
Только такая исключительная женщина, как Рита, могла полностью изменить мой жизненный уклад, перевернуть все мои взгляды на бытие и стать поворотной вехой в моей жизни.
* * *Во-первых, она, как и я, прибыла в Венесуэлу, совершив побег. Не из мест заключения, не из тюрьмы, но все же побег.
Полгода назад она вместе с мужем приехала из Танжера. Три месяца спустя муж оставил ее, умчавшись на поиски счастья за три сотни километров от Маракайбо. Она не захотела последовать за ним, и муж бросил ее и гостиницу. В Маракайбо жил брат Риты, коммерсант. Он постоянно находился в разъездах.
Она рассказала мне свою жизнь, и я слушал ее очень внимательно, стараясь ничего не пропустить. Моя принцесса родилась в бедном квартале Танжера. Мать ее, вдова, мужественно воспитывала шестерых детей: троих мальчиков и трех девочек. Рита была последним ребенком.
С раннего детства улица была ее домом. Рите не сиделось в двух комнатах, где ютилась семья из семи человек. Ее настоящим домом был город с его парками, базарчиками; наполнявший его люд пил, пел и кричал на всех мыслимых языках. Ее сверстники и жители родного квартала звали босоногую девчонку Рикитой. Со своими друзьями, похожими на резвую стайку воробьев, она чаще порхала на пляже или в порту, чем сидела в школе. А еще она умела за себя постоять, когда ее пытались вытолкнуть из длинной очереди за водой у колонки. Принести большое ведро воды для матери было ее обязанностью. Только в десять лет она согласилась надеть на ноги туфли.
Ей все было интересно. Ее живой и любознательный ум пытался постичь все вокруг. Она могла часами сидеть в кругу зевак, внимающих былям и небылицам сказочника-араба. В конце концов ему это надоело. Какая-то девчонка все время сидит в первом ряду, слушает, а платить не желает. Возмущенный подобной настырностью, араб боднул ее головой. С тех пор она всегда садилась во втором ряду.
Она знала немного, но это не мешало ей мечтать о таинственных странах, откуда приходят эти большие корабли со странными названиями. Уехать, путешествовать было самой большой ее мечтой, неуемной страстью. Она никогда ее не оставляла. Но у маленькой Рикиты имелось свое, особенное ви́дение мира: Северная Америка и Южная Америка для нее были Верхней и Нижней. Верхняя Америка – это сплошь один Нью-Йорк. Люди там богатые, и все они – киноартисты. В Нижней Америке живут индейцы, которые предлагают вам цветы и играют на флейте. Там не надо работать, потому что все делают негры.
Но гораздо сильнее шумных базарчиков, погонщиков верблюдов, сказочников-арабов, загадочных женщин под паранджой, бурлящего порта ее притягивал цирк. Она была там два раза. Первый раз пролезла под парусину шатра, а второй раз – благодаря старому клоуну: тронутый видом красивой босоногой девчонки, он взял ее с собой и усадил на лучшее место. Цирк! Она хотела уехать с цирком, он притягивал ее словно магнит. Настанет день, и она будет плясать на канате, делать разные пируэты и срывать аплодисменты. Цирк направлялся в Нижнюю Америку. Как бы ей хотелось уехать вместе с ним! Уехать и стать богатой. Вернуться и привезти семье много денег.
С цирком она никуда не поехала, зато уехала с семьей. Правда, совсем недалеко, но все равно это было настоящее путешествие. Они поселились в Касабланке. Там и порт крупнее, и пакетботы больше. Но мечта уехать еще дальше, как можно дальше, не покидала Рикиту.
Ей исполнилось шестнадцать. Теперь она носила красивые короткие платья, которые шила сама, поскольку работала в магазинчике «Французские ткани». Хозяйка магазина часто делала ей подарки – отрезы на платье. Но мечта о путешествиях продолжала расти. Да и как же ей было не расти, когда магазинчик стоял рядом с бюро знаменитой авиакомпании «Латекоэр»! В магазин частенько захаживали летчики. И какие! Мермоз, Сент-Экзюпери, писатель Мимиль, Делоне, Дидье. Они были красивы, но главное – это были великие и смелые путешественники. Она знала их всех, они ухаживали за ней. Иногда она позволяла себя поцеловать. Но не больше. Ни-ни! Она куда как умна! Но зато в каких замечательных путешествиях побывала она с ними в небесах, слушая их рассказы и лакомясь в соседней кондитерской. Они все ее очень любили, опекали и делали скромные, но дорогие для нее подарки. Они посвящали ей стихи, некоторые даже были опубликованы в газете «Ла Вижи».
В девятнадцать она вышла замуж за оптового поставщика фруктов в Европу. Они много работали. Родилась дочурка. Они были счастливы. У них было два автомобиля, жили они с комфортом, и Рита могла без ущерба для бюджета помогать своей матери и родным.
Два раза кряду два судна пришли в порт назначения с гнилыми апельсинами. Потеря двух грузов подряд означала катастрофу. Муж оказался по уши в долгах. Чтобы рассчитаться с кредиторами, потребовались бы годы. Поэтому он решил улизнуть в Южную Америку. Уговорить Риту было нетрудно. Разве откажешься совершить с мужем чудесное путешествие в страну, где текут молочные реки с кисельными берегами, где золото и алмазы гребут лопатой, а нефти хоть залейся?! Дочку решили оставить с матерью Риты, а сама Рита, увлеченная идеей предстоящего путешествия, стала терпеливо ждать посадки на большой корабль, о котором говорил муж.
Вместо пакетбота они оказались на рыболовном судне двенадцати метров в длину и пяти с половиной в ширину. Капитан-эстонец, смахивавший на пирата, согласился доставить их без документов в Венесуэлу. С ними отправлялась еще дюжина «подпольщиков». Стоимость – пять тысяч франков в пересчете на нынешний курс. Таким образом, в кубриках команды на этом старом рыболовном судне собрались десять испанских республиканцев, удиравших от Франко, один португалец, бежавший от Салазара, две женщины – немка лет двадцати пяти, настоящая кобыла, любовница капитана, да толстуха-испанка, жена судового кока Антонио. Грязь и теснота несусветные.