– Об этом никто не узнает.
– Об этом узнает любой, кто станет допрашивать маркизу. Мария не из тех, кто может молчать.
– Она же больна! – Инес почти кричала, сжав кулаки. – Пусть спрашивают меня, я выдержу.
– Ты не выдержишь, – лицо брата Хуана стало безжалостным, – возможно, выдержит дон Диего и почти наверняка – Бенеро. Если сочтет нужным рисковать ради вас головой, но не ты, не Гьомар и не Пепе. Только ваши показания ничего не изменят. Начнут с маркизы, и она расскажет все, что знает, и больше.
– Ты не должен этого допустить, – потребовала Инес. Она все же была потрясающей женщиной, эта герцогиня. Ею нельзя было не восхищаться, но полюбить такую трудно.
– Импарция еще может сказать «нет» Протекте, но не ее величеству, – инкверент наконец-то посмотрел на сестру, – маркизу осмотрит королевский врач, и все станет ясно. Не хочу тебя пугать, но вдова Хенильи, как и вдова де Ригаско, кстати сказать, должна быть добродетельна…
– Прошу меня простить, сеньора. – Все уже сказано, спорить не о чем, нужно уходить. – Брат Хуан прав. Мы уйдем.
– Я не желаю знать, где вы будете, – де Реваль с видимым усилием поднялся. Если б Диего не видел, как монах уложил четверых налетчиков, он бы счел его безобидным, – но если кому-то придет блестящая мысль про площадь Аурелио, имейте в виду: Пленилунья не упустит случая порыться в чулках герцогини де Ригаско и порасспросить слуг. Ваше присутствие окажется для него приятным сюрпризом.
– Слуги ничего не знают, – торопливо сказала Инес. – Только Гьомар…
– Гьомар домой не вернется, – отрезал Хайме, – когда все стихнет, отправишь ее в Реваль.
– А что станешь делать ты? – Голубой взгляд столкнулся с черным. Брат-инкверент глубоко вздохнул и потер висок.
– Дождусь альгвазилов и отправлюсь с докладом к Торрихосу. Если вас не найдут, убийцей Хенильи станет капитан Арбусто и его сообщники. Маркиза де Хенилья останется добродетельной вдовой, а герцогиня де Ригаско – невинной жертвой.
Сеньор Бенеро, не думаю, что вам хочется возвращаться в Сан-Федерико, особенно сейчас. Я бы посоветовал вам Миттельрайх. Насколько мне известно, Герхарда Ротбарта волнует лишь одно – насколько ему полезен тот или иной гость. К тому же по имперским законам доносчик обязан дать подписку и представить ручательство, что в случае недоказанности обвинения сам будет наказан и возместит обвиняемому убытки, а судья, начав дело, под угрозой штрафа должен его окончить в течение лунного месяца.
– Я понимаю язык Миттельрайха, – объявил суадит, – но я еще не готов оставить роженицу и ребенка на произвол судьбы.
– Это ваше дело, – поморщился монах. – Дон Диего, вы обещали одно, но предстоит вам другое. Уберечь славу Онсии.
– Хорошо, – это слишком дешево и слишком дорого. Сохранить жизнь и Марииту и заплатить даже не совестью – памятью. В Альконье выжило двое, один спросил и не получил ответа, второй приказывает забыть. Де Реваль прав, Хенилья – слава Онсии, а славы с пятнами не бывает.
– Хорошо, – повторил последний де Гуальдо, – я не позволю бросить тень на славу Онсии. Слово чести.
3Они уходили долго, но наконец-то ушли. Превратившийся в дона Диего Леон де Гуальдо, невозмутимый суадит с роженицей на руках, две женщины в одинаковых мантильях и внук Мигелито, о котором Хайме так и не удосужился расспросить. С сестрой он тоже не попрощался. Инья прижимала к себе сверток с ребенком и оглядываться не желала, оно и к лучшему.
Хайме зачем-то проводил уходящих до дверей, велел приотставшей Гьомар приглядывать за сеньоритой и чуть ли не на четвереньках потащился назад. Возмущенное ночными издевательствами тело предъявило ультиматум, но брат Хуан не собирался падать на оскверненное супружеское ложе и стонать, тем паче что оно было не в лучшем состоянии. Закусив от боли губу, инкверент опустился на колени рядом с невозмутимым Гомесом и прочел положенную молитву. Капитан Арбусто и его приятели отправились к дьяволу без напутствий Святой Импарции, но без поклонов не обошлось и здесь.
При капитане обнаружились ключи. Пришлось проверить, ключи, как и следовало ожидать, были от дома. Выходить на улицу и отпирать еще и калитку брат Хуан, памятуя о Коломбо, не рискнул. Если фидусьяр заметил их с Диего во время ночной «прогулки», никуда не денешься, но в доме Коломбо делать сейчас нечего. Хайме вернул ключи на место, добавив от себя изъятую у Гомеса печать Алькальдии и предусмотрительно прихваченную в доме Бенеро скляницу, часть содержимого которой перекочевала в стакан. Покинув снаряженного в последний путь Арбусто, Хайме позаимствовал у его приятеля синаитский кинжал и всадил в тело стрелка, скрывая след от стилета. Осталось избавиться от окровавленной рясы и кучи грязного белья, и брат Хуан поплелся в тайник, из которого выскочил де Гуальдо.
Узкая крутая лесенка переходила в низкий, облицованный камнями ход: роженицу не пронести, но тюк с грязными тряпками – вполне. В левый висок кто-то раз за разом тыкал тупым стилетом, легким не хватало воздуха, но Хайме как-то выбрался в тот самый двор, где они пререкались с Пепе. Паршивец не врал – ключей от особняка у него и в самом деле не было, суадита должны были провести прямиком в спальню, но не раскрывать же тайну страшному импарсиалу!
На всякий случай Хайме до рези в глазах вгляделся в небесную бездну. Луна, звезды, пара летучих мышей – и все! Обычные голуби ночами спят, но для фидусьяра нет ни ночи, ни дня. Фидусьяр не боится. Фидусьяр не лжет. Фидусьяр не покидает импарсиала, пока тот жив… Как же! Очередная сказка для неофитов вроде распознанного зла и разбитых наваждений. Разумеется, дьявольских… Белокрылый распознаватель, надо полагать, уже в Сан-Федерико с очередным доносом о великом зле и сговоре с суадитом. Ну и пусть его, тут уже ничего не поделать, а вот где сбежавшие «голубки»? В Протекте или у городской заставы? Хайме поставил бы на заставу. Без Арбусто вломившимся в дом Хенильи головорезам не выкрутиться, разве что среди них затесался доверенный шпион Пленилуньи, но это вряд ли.
Заброшенный двор сверкнул кошачьими глазами, сухо зашелестела перезревшая трава. Дом заперт, но синаиты не живут без земляных печей для своих лепешек… Печь отыскалась сразу, темное жерло послушно поглотило дурно пахнущий ком, и Хайме побрел назад. Лестница за время его отсутствия выросла раз в десять и стала еще круче, но импарсиал как-то выбрался наверх и задвинул панель. Если альгвазилам не придет в голову простукивать стены, не найдут, хотя Торрихосу придет наверняка.
Окно было приоткрыто, но в спальне все еще пахло лекарствами и хлевом, пришлось спускаться во двор за лилиями. Мясистые стебли с хрустом ломались, и без того разламывающуюся голову кружил сладкий аромат. Запах цветов забьет смрад болезни… Какой образ, жаль он не Ламас и не Бласко де Парра.
Охапка лилий и свежие простыни до неузнаваемости преобразили опустевшую комнату. Если б не кровавые пятна на перинах, можно подумать, что ты в обители чистоты и невинности, хотя кровь не всегда означает грех. Даже в женской спальне. Белые живые звезды завораживали, искушая не хуже десятка бесов, но брат Хуан не поддался, как не поддавался никогда. Инес считала его упрямым, мать – жестоким, а он просто делал то, без чего не обойтись, даже если мучительно хочется все бросить и уйти.
Розовая дверь негромко хлопнула, в свете почти прогоревших свечей блеснула позолота. Кажется, он ничего не упустил, разве что Гомес… Как он здесь оказался, понятно – убийцы опасались патруля, вот и убрали покойника с глаз долой, но сложенные на груди руки и закрытые глаза? А, ладно!.. В конце концов, налетчики тоже мундиалиты, могли сделать это по привычке, а вот перебитых в драке обихаживать некому.
Мертвецы смирно лежали у ног Адалида, стакан с суадитским зельем тоже стоял, где поставили, – ждал. И дождался.
На вкус настойка была терпкой и чуть вяжущей, наверное, она должна была лечить, но кто сказал, что смерть одного не бывает лекарством для многих? Хайме разжал пальцы. Стакан с остатками зелья покатился по полу, налетел на цоколь статуи и замер. Импарсиал вынул стилет, провел пальцем по безупречному лезвию и с силой отбросил к камину. Он пытался защищаться, но ему выкрутили руки и заставили выпить отраву, а дальше – дело Торрихоса. Кардинал пригнал сюда альгвазилов, он опередит Пленилунью. Должен опередить, иначе слишком многое пойдет прахом.
Свечи догорали и гасли одна за другой, темнота исподволь заполняла зал, в окно с оборванной портьерой глядели девять звезд Большой Волчицы, в Миттельрайхе их называют Оборотнем… Не человеком и не зверем, лунными ночами разрывающим горло тем, кто днем был соседом, другом, родичем… Дон Гонсало тоже оказался оборотнем, но почему?!
Голова больше не болела, только кружилась, уцелевшие огоньки расплывались звездами на воде, важно мерцал белый мрамор. И как он сразу не заметил, это же не Адалид! Крест в окружении роз[20] ничего не значит! Это Хенилья в чужих доспехах стоит и смотрит. На измену жены, на чужую смерть, на свою… Человек умер, остались статуя и слава. Не краденая, о нет, но замаранная.
Голова больше не болела, только кружилась, уцелевшие огоньки расплывались звездами на воде, важно мерцал белый мрамор. И как он сразу не заметил, это же не Адалид! Крест в окружении роз[20] ничего не значит! Это Хенилья в чужих доспехах стоит и смотрит. На измену жены, на чужую смерть, на свою… Человек умер, остались статуя и слава. Не краденая, о нет, но замаранная.
– Почему ты позволил нас убить? – вслух произнес Хайме. – Ты не хаммерианин, не лоассец, так почему?! Именем Господа, отвечай!
Глупо, но умирающий не обязан быть умным. Умирающий вправе требовать ответа у мертвеца, у камня, у самого Сатаны!
– Гонсало де Хенилья, – бросил Хайме в надменное мраморное лицо, – я, брат Хуан, смиренный монах ордена Святого Петра и инкверент Постоянного Трибунала Святой Импарции, опираясь на показания доброго мундиалита и верного подданного ее величества, обвиняю тебя в покушении на жизнь Леона де Гуальдо и государственной измене, повлекшей за собой гибель герцога де Ригаско, маркиза Альфорки, капитана Доблехо, сеньора Лиханы, семейства де Гуальдо, а также до двух десятков добрых онсийцев и хитано. Именем Святой Импарции приказываю тебе явиться в распоряжение трибунала и оправдаться, если у тебя есть оправдания. Назначаю тебе срок милосердия в пятнадцать дней от момента прибытия судей. Нет… Назначаю тебе явиться в день Пречистой Девы Муэнской. Ты вправе назвать своих личных врагов и отвести их показания. Отвечай!..
Мрамор остался мрамором, он молчал, а вокруг звенела жаркая темнота, становясь невыносимой. Ноги отказывались держать, глаза – видеть, во рту пересохло, а пришпоренное отравой сердце споткнулось, пропустив удар, и вновь принялось бешено колотиться…
– В день Пречистой Девы Муэнской, – громко повторил Хайме и потащился прочь, не желая упасть к ногам оборотня.
Глава 3
1Над звездной водой наискось метнулась птица. Не Коломбо – много больше… Хайме попытался проследить полет, но нестерпимый свет вынудил опустить глаза. Сапоги для верховой езды покрывала белая пыль, чудовищный зной разогнал все живое, но ждать было нечего, а прятаться – негде. Хайме смахнул со лба пот, зачем-то вытащил шпагу и побрел вверх по выгоревшему склону, обходя раскаленные камни. Его била дрожь, ноги подкашивались, сердце то отбивало бешеный ритм, то замирало, словно танцор фламенко, но инкверент упрямо поднимался туда, где малиновым костром полыхал одинокий шиповник. Отчего-то было очень важно до него дойти; что будет потом, Хайме не загадывал, просто переставлял налитые свинцом ноги. Путались в засохших вьюнках шпоры, сжимавшая эфес рука горела огнем, но бросить шпагу было столь же невозможно, как остановиться или повернуть.
Хайме поднимался, обходя камни, и камни эти за его спиной становились мертвецами в белых колпаках. Он видел и себя, одиноко ползущего от валуна к валуну, и раскаленные холмы, меж которыми желтоголовицами струились пустые тропы, и застывшее в вековом бреду озеро… Тот, кто смотрел, знал, что это и есть смерть, тот, кто шел, помнил одно – дойти, и он дошел. Его ждали. Из пропыленных зарослей выступили смутные фигуры. Семеро рыцарей в тяжелых латах замерли на склоне, устало опустив руки. Еще трое спустились к доцветающему кусту. Эти были без доспехов: худой пожилой сеньор с острой седой бородкой и двое знатных охотников. Первый слегка хромал и опирался на древко рогатины, второй сжимал в руке пистолет…
– Ну наконец-то, – фыркнул Доблехо. Он был мертв почти семнадцать лет, как и Альфорка, и сеньор Лихана, – вспомнил… С тебя причитается.
– Да, заставил ты себя ждать, – согласился Маноло, – а Карлоса куда дел?
– Карлоса? – не понял Хайме. – Он же… Он должен быть с вами.
– Вот именно, – брюзгливо протянул Доблехо, – но его нет. Так мы идем?
– Вы можете убрать шпагу, – вмешался доселе молчавший Лихана, – за рекой все спокойно, и мы вольны отлучиться. Разумеется, если ваше приглашение остается в силе. Я понимаю, что могли возникнуть определенные обстоятельства…
– Да какие там обстоятельства, – начал Альфорка и внезапно свел брови. – Что это на тебе? С ума сошел?
– Монах! – дернул щекой Доблехо. – Какой уж тут праздник…
– Значит, вы не вступили в полк? – вежливо осведомился дон Луис. – Печально…
– Не смог. – Хайме попробовал вложить шпагу в ножны, но ножен не оказалось.
– Положи ее, – посоветовал Маноло, – и скажи наконец, что на вас с Карлосом нашло? Один пропал, другой в рясе шляется.
Если это рай, что здесь делать самоубийце? А в аду не место спасителям обители. Значит, это предсмертный бред, но шпагу он не положит.
– Я стал монахом, потому что не могу воевать, но это не повод бросать оружие. К сожалению, я умираю и потому не смогу сдержать свое обещание…
– Отговорки, – отмахнулся Доблехо, – причем глупые.
– Смерть – еще бо́льшая глупость, чем монашество, – сверкнул глазами Маноло, – шел бы ты, братец, назад и занялся делом.
– Да, сеньор де Реваль, – согласился Лихана, – умирать следует, лишь когда нет другого выхода, иначе это слабость.
– Если нет другого выхода, это не смерть. – Маноло знакомым жестом погладил пистолет. – У тебя есть другой выход?
– У меня – возможно, у других – нет.
– Решать за других очень опасно, – вздохнул дон Луис, – но, увы, иногда необходимо. Вы уверены, что предусмотрели всё?
– Тебе пора, – вмешался Доблехо, – мы заболтались, а возвращаться всегда труднее. Оставь шпагу, монах.
– Да, дон Хайме, – заторопился и Лихана, – поторопитесь, но не в ущерб осторожности.
– Хорошо, – коротко произнес Хайме, пытаясь повернуться, но клинок путался в ветвях, то ли норовя вырваться, то ли желая задержать хозяина. Несколько малиновых лепестков слетело к ногам спорящих, сверкнуло на стали солнце, вдали, там, где холмы переходят в равнину, проехало двое всадников на мулах. Ночью будет гроза. Тот, кто смотрит, это знал, он многое помнил и еще больше предвидел, но только не исход странной встречи.
– Крест равен мечу, – вздохнул пожилой сеньор, – он не может уйти… И он не может остаться.
– Пока не решит. – Охотник с пистолетом положил руку на плечо полуседого человека в монашеском балахоне. – Кто ты? Хайме де Реваль или уже нет?
– Монах уйдет, – добавил второй охотник, – воин останется.
– Я – это я, – откликнулся тот, кого спрашивали. Чтобы обойти кусты, ему пришлось поднять шпагу. Рука дрожала, но человек шел, переступая через мертвецов, становящихся камнями. Цвел шиповник, болела рука. Он натер ее, когда сбрасывал валуны, чтоб загородить дорогу. Зачем он это делал? Белесый небосклон прорезала черная тень. Коршуны… Они видели, как идут «белолобые», и видели бой. Карлос принял бой, потому что Хенилья опоздал… Нет, не опоздал, он нарочно промедлил, потому и убил де Гуальдо, хотел убить!
Хайме де Реваль бросился назад. На этот раз ноги сами его несли, а вьюны не цеплялись за шпагу.
– Хенилья тут?!
– Нет, он не приходил.
– Но он мертв, как… – как же им сказать, что они мертвы, лежат у той самой дороги, по которой не прошли хаммериане?
– Мы не мертвы, – усмехнулся Альфорка. – Зачем тебе Хенилья?
– Он не пришел, потому что не хотел. Де Гуальдо… Младший де Гуальдо довез письмо, но командор сделал вид, что ничего не было. Он попытался убить гонца, но не вышло. Спустя много лет Леон его нашел. Они дрались, Хенилья налетел на шпагу, но так и не ответил.
– Ответит, – чужой голос и вместе с тем знакомый. Высокая, закованная в сталь фигура выступает вперед. Забрало опущено, латная перчатка сжимает меч, на щите белое солнце и черная птица с алыми отметинами.
– Ответит, – эхом откликается девичий голос. – Найди и спроси. Мы ждем, мы должны знать!
– Спрошу, – обещает Хайме де Реваль друзьям, невидимой девушке, вьющемуся над головой коршуну, и знойное марево оборачивается рябью на воде, шуршат тростники, на серый камень присаживается глазастая стрекоза.
– Скажи Карлосу, – доносится издалека голос Маноло. – Пусть тоже знает…
– Скажу, – обещает Хайме. Он скажет, как бы глупо это ни выглядело. Если успеет. Если позволят… Поднимается ветер, озерные волны мерно бьют в берега и шумят, шумят, шумят…
2Плеск воды неустанный и монотонный… Это не волны, это не могут быть волны, больше похоже на родник или на фонтан. Откуда в Альконье фонтан? Откуда в Альконье лилии, ветер и вода? А струи все журчат, негромко, но навязчиво… Если рядом ручей, почему так хочется пить?
– Потому что сухость во рту – следствие совершенной вами глупости, – недовольно объявил фонтан. – Лежите. Особенности вашей раны не позволяют слишком быстро подниматься.
– Зачем вы вернулись? – Хорошо, что можно не вставать, и плохо, что ничего не вышло. Добрыми намерениями выстлан путь в ад, и не только в свой собственный.