Если б он знал… Перед отъездом он был допущен в дворцовый храм, где лежали оба – Лев Альконьи и Орел Онсии. Убитый и убийца, увенчанные одной славой и удостоенные одной чести. Никого не удивило, что брат герцогини де Ригаско пришел помолиться на могиле родича и отдать дань уважения великому Хенилье. Если б кто-нибудь слышал эти молитвы, свежеиспеченный глава Муэнского трибунала оказался бы в подвале Сан-Федерико, но мысли скрыты даже от фидусьяров.
– Я не знаю, что слышат мертвые, – задумчиво произнес Хайме. – Я был у гробницы Карлоса в церкви Святого Альфонса, я хотел, чтобы он знал правду, вот и все, что я могу сказать.
– Вы ничего не сказали?
– Со мной был не только, как вы выразились, вечный спутник, но и несколько монахов-павлианцев.
– Этого следовало ожидать, – кивнул головой муэнец. – Что ж, вы сделали все, что могли. Подумайте еще раз. Вы не обязаны идти со мной. Я не утверждаю, что вы не вернетесь, но вы можете не вернуться.
– Значит, не вернусь.
– Вы должны снять крест, – напомнил Лихана.
– Я оставлю его здесь, под зеркалом. – Он не обязан, но он пойдет. В том числе и потому, что может остаться. – Если что-то случится, вы сможете отдать его Инес?
– Я приведу ее сюда, и она его возьмет, – пообещал Лихана и, слегка подумав, добавил: – Если меня больше не будет, это сделает кто-то другой. У вас будут другие распоряжения?
– Нет.
Хайме шагнул к старинному стеклу и замер, потому что резная темная рама обрамляла нечто немыслимое. Себя Хайме не увидел, хотя дон Луис честно глядел из смутных глубин. Позади пожилого сеньора виднелось распахнутое окно. Импарсиал торопливо обернулся – Лихана стоял у глухой стены, на которой в обрамлении древнего оружия висел видавший виды щит с коршуном и солнцем.
– Зеркало видит то, что зовет, и тех, кто, по вашим меркам, не жив. – Муэнец подошел ближе и пригладил бородку. – Вы все еще согласны?
– Да. – Хайме положил теплое серебро на блестящий, ни пылинки, стол рядом с высоким кувшином. – Я готов.
Семнадцать лет назад он тоже был готов и тоже ждал. Первого в своей жизни боя, оказавшегося последним. Палило беспощадное солнце, болела натертая рука, а рядом, нахлобучив охотничью шляпу, стоял дон Луис. Другие уже сражались, а они могли лишь смотреть.
Жара, боль, неистовое желание делать хоть что-то… Казалось, это не кончится никогда, но кончилось. Хайме де Реваль выжил, а муэнский сеньор ушел в странные зеркала и порожденный атлинией бред. «Кто-то ведь должен был уцелеть», – сказал Фарабундо. Видит ли гигант себя в этих стеклах? А Диего? Что он знает о собственном доме? Странном доме, хозяином которого стал в день смерти родичей, но вернулся лишь теперь, спасая Марию…
2– Воля ваша, сеньор, – буркнул Фарабундо, снимая запорный брус с ворот в дальнем конце полупустой конюшни. Раньше эта стена была глухой или, по крайней мере, казалась таковой. – Только не ездили бы вы. Мало ли что старый сеньор хочет, семнадцать лет ждал, еще столько подождет. У них там времени немерено, уж я-то видел…
– Ну и я увижу. – Сердце колотилось и замирало, словно в детстве, когда он впервые поднялся к водопаду и несуществующие крылья потянули к пропасти, обещая полет.
– А сеньора с сеньоритой? – зашел с другого бока бывший слуга. – Они-то как, если вы загуляетесь?
– Без меня им в Альконье торчать нечего. – Зачем он вообще притащил нинью сюда? Хотел уйти от Супериоры? Вот и ушел… – Отправь их с сеньором Бенеро. Дорогу к аббенинской границе знаешь – доведешь.
– А дальше что? – уперся Фарабундо. – Сеньора-то ваша не из бойких. Пропадет одна, хоть и с золотом, а я с ней ехать не могу. Сами видите.
– Бенеро их не бросит, – не моргнув глазом, взвалил на врача двойную обузу Диего. – А меня раньше пугать следовало. Глядишь, и испугался бы…
– Да откуда ж нам знать-то было? – вздохнул великан. – Жили же по-людски. Всего и забот, что дурных охотников гонять… Так едете?
– Еду, – мотнул головой Диего, сам не зная, жалеет он о том, что вернулся, или уже нет. Фарабундо пожал плечищами и потянул створки на себя, впуская в добрую тишину конюшни рев взбесившегося потока, неистовый невечерний свет и призывное ржанье.
Знакомый гнедой жеребец переступал с ноги на ногу и мотал гривой, он был готов пуститься в путь хоть сейчас. Он не сердился на человека, которого вез в свой смертный день, да и помнил ли он, что с ним произошло, или просто побежал по новой дороге, не заметив подмены? Диего положил руку на лошадиную холку, ощущая живую конскую плоть и не веря ни своим глазам, ни своим пальцам.
Пикаро снова заржал, и Диего, ухватившись за гриву, вскочил на ожившего жеребца. Хорошо, что, скитаясь с адуаром, он привык ездить без седла и идти навстречу любым страхам.
– Я отведу сеньору в Аббенину! – прокричал в спину Фарабундо. – И лекаря!..
Де Гуальдо обернулся, но белое полуденное солнце било в лицо, заставляя зажмуриться. Гром водопада стал еще неистовей, по лицу и рукам хлестнули брызги, словно снизу пошел дождь. Сквозь шум воды прорвался одинокий птичий крик, дождь превратился в ливень, Диего крепче вцепился в жесткую гриву и открыл глаза. Внизу клокотала белопенная бездна, солнечное безумие отрезало прошлое, а впереди вздымалась, уходя в прошитую звездами вечернюю синь, радужная полоса. Так близко де Гуальдо ее не видел.
Падучей звездой скатился с неба одинокий коршун, понесся рядом, кипящий котел стал белыми, пронизанными светом облаками, по которым скользили, стремясь к неведомой цели, крылатые тени. Их собиралось все больше, этих похожих на распластавшихся птиц теней, но ни одна не напоминала всадника или хотя бы лошадь, и Леон невольно покосился на свои руки. Они были на месте, как и грива и уши Пикаро. Коршун по-прежнему летел рядом, на черных крыльях алели странные пятна, а облака внизу начали таять, расплываясь вечерним туманом. Запахло водой, но не бурной, а спящей, грезящей о забытых богах, царствах и войнах…
Свет вспыхнул и погас, полдень обернулся сумерками, спутник-коршун исчез, под копытами Пикаро захрустел гравий, но конь все еще несся вперед, вытянув шею, и вечерняя дорога становилась знакомой. Сейчас в нее вольется замковая тропа, потом будет ручей и два одинаковых валуна, затем поворот, заросли барбариса и берег. Лаго-де-лас-Онсас. Черные заросли, зеленое небо, танец ночных мотыльков над серебряной водой, первые редкие звезды… Уже не свет, еще не тьма. До полуночи далеко, он бы успел и обычной дорогой. Успел, но не увидел бы радужной арки над самой головой и не узнал, на что похож водопад с высоты птичьего полета, на что похож сам полет…
Пикаро перешел на рысь, обернулся, тихонько фыркнул. Стояла хрупкая, сумеречная тишина.
– Куда теперь? – шепотом осведомился Диего, подставляя лицо легкому ветру. – Я не знаю, а ты?
Пикаро знал. Скорее всего…
3Сапоги Лиханы тонули в траве, Хайме глянул на свои ноги – они тоже стояли на обычной земле. Галерея пустых зеркал уступила место озеру. Тому самому, в которое он не решился войти, когда все были живы.
– Ты сказал? – Альфорка по своему обыкновению появился внезапно и спросил о чем-то, понятном лишь ему.
– Здравствуй! – кивнул Доблехо, становясь рядом с приятелем. – Собрался довести дело до конца?
– А как же иначе? – удивился Маноло. – Он же должен был вступить в наш полк, и не его вина, что не вышло.
– Он вступил, – не согласился Себастьян. – Тот, кто вместе с полком принял бой с превосходящими силами противника, зачисляется в него незамедлительно.
– В самом деле, – обрадовался Маноло, – а я и забыл!
– Как и всегда, – не преминул поддеть приятеля Себастьян. Эти двое стояли и пререкались, словно не было ни хаммериан, ни смертей.
– Проклятье! – раздалось сзади, и Хайме оглянулся. У все еще светлой воды чернело два силуэта – человек и конь.
– Брат Хуан – мой гость, – сказал человек, – неужели нельзя было оставить его в покое?
– Вы ошибаетесь, сеньор де Гуальдо, – дон Луис шагнул навстречу пришельцу, – сеньор де Реваль не только ваш гость, и он пришел сюда по доброй воле.
– Не уверен, – огрызнулся Диего. – Де Ригаско – южане.
– Я тоже с юга, – хмыкнул Альфорка. – Правда, мои родичи сочли фамильный склеп слишком благочестивым для столь паршивой овцы. Не передать, как я им за это благодарен… Они всю жизнь пытались решать за меня и наконец-то решили правильно.
– Я предпочитаю решать за себя сам, – хмуро бросил Диего, – и, полагаю, брат Хуан тоже.
– Дон Хайме уходил и возвращался, как и вы, – примирительно произнес Лихана. – Когда-нибудь он придет навсегда. Если захочет.
– Вот именно, а сейчас, если захочет, вернется к сестре.
– Нет! – чужим голосом перебил его Маноло. – Уже нет… Слышите?
– Вот именно, а сейчас, если захочет, вернется к сестре.
– Нет! – чужим голосом перебил его Маноло. – Уже нет… Слышите?
Короткое ржанье, сразу злое и испуганное. Тяжелые мерные шаги, словно целый полк вдруг слился в единое огромное тело, плеск ударившейся о берег волны и вновь тишина, разбитая мерной поступью.
– Хотелось бы мне знать, кто умрет в первый раз, а кто – во второй и последний. – Маноло быстро облизал губы. – Я, пожалуй, согласен, но в одиночку я не умираю! Те, кто жив, вам лучше отойти.
– Это не ваше дело, дон Мануэль. – Лицо Лиханы стало упрямым и пугающе жестким. – Вернее, не только ваше. Прежде всего, нам нужна правда. Всем. Только она даст покой.
– Мы ее знаем! – вскинулся Альфорка. – Хайме же говорил… Этот сукин сын решил не вмешиваться и убил гонца.
– Мы не знаем причин, – покачал головой муэнец, – мы не можем судить непредвзято.
– А «белолобых» вы тоже резали непредвзято? – хмыкнул Альфорка. – Хенилья та же падаль, только гаже…
– Вот он! – выдохнул Доблехо. – Пришел…
Огромная, в два человеческих роста, фигура медленно выступила из-за прижавшихся к берегу деревьев. Она мерно, словно на параде, поднимала и опускала ноги, и каждый шаг отдавался тяжелым монотонным эхом, будто кто-то забивал в мокрую землю сваи. За спиной пришельца черным плащом тянулась тень, гордую голову венчал старинный шлем с поднятым забралом. Бьющая в лицо ночному гостю луна высвечивала резкие благородные черты, делая белый мрамор еще белее.
Командор Хенилья соизволил покинуть свой постамент ради тех, кого он оставил без помощи ровно семнадцать лет назад.
Глава 3
1Он был в белоснежных, богато украшенных доспехах и держался неестественно прямо – казалось, у него нестерпимо болит голова. Диего не сразу сообразил, кто перед ним. Слишком уж далек был каменистый сонный берег от залитой кровью приемной, которую украшала статуя Адалида. Теперь истукан неведомым образом ожил и еще более немыслимым образом оказался в Альконье! Де Гуальдо сам не понял, как его рука легла на эфес, словно сталь могла остановить камень, а мраморный воитель приближался неспешно и неотвратимо, будто шагал в эскорте завладевающей этим миром ночи.
В густеющем сумраке раздавались лишь звуки шагов. Не бил по ногам широкий меч, не колыхались перья на шлеме, не морщилась кожа сапог, не звенели шпоры. Эта шагающая неподвижность почти что завораживала…
Белая стопа опустилась на лежавший в траве камень, раздался резкий скрежет. Пришелец застыл, все так же прямо держа голову, затем на шаг отступил. Мраморный сапог описал полукруг, сдвигая с дороги досадную помеху, и похожий на тыкву булыжник, покинув насиженное место, покатился к воде. Раздался плеск.
– Вернуться – это бывает. – Первым очнулся похожий на королевскую куницу южанин. – Сам такой. Но вернуться истуканом… Узнаю́ Гонсало.
– Ты не изменился, – огрызнулся другой, кажется, Себастьян, – так с чего меняться Хенилье? Скажи лучше, что делать станем?
Это не Адалид, а командор! Это и не мог быть Адалид. Победителю синаитов нечего делить с защитниками Муэны, а вот Орлу Онсии хорошо бы объясниться, но, будь оно все проклято, почему статуя? Ведь другие вернулись людьми?!
– Это я его призвал. – Хайме де Реваль был еще спокойней Лиханы. – Только сейчас вспомнил. Значит, это мое дело.
– Его позвала Альконья, – покачал головой дон Луис, – как и вас, и Диего. Сегодня семнадцать лет. Сегодня мы должны узнать…
Они перешептывались, а мраморный гость приближался все тем же парадным шагом. Вот он миновал треугольный камень, вот перешел сонный ручей, безжалостно проломив тростники. Теперь Адалид был совсем рядом. В особняке он не казался таким уж огромным, но тогда истукан смирно торчал на своем цоколе, а у его подножия умирали.
– У него на кирасе крест, – негромко сказал де Реваль, – и тем не менее он здесь… Дон Луис, выходит, это возможно?
– Как видите, – пожал плечами Лихана, – хотя этот крест вряд ли был освящен… Мы слишком мало знаем.
– Скоро узнаем больше, – пообещал южанин. – Дьявольщина, как же мне не хватает пистолетов!
– Тут нужна пушка, – уточнил Себастьян, – но ее тоже нет.
Де Реваль слегка шевельнулся, и Диего понял, что тот сейчас сделает. Воин всегда опередит монаха, и де Гуальдо опередил.
– Ты так и не ответил на мой вопрос, командор, – бросил он в мраморное лицо, – почему ты меня отравил?
Тяжелая нога, уже занесенная для шага, вернулась назад, утонув по щиколотку во влажном гравии. Статуя неспешно наклонила голову, глядя на заговорившего с ней человека. Глаза у нее, как и прежде, были выпуклыми и белыми, но в них прорезались точки слепящего света – зрачки.
– Пользуясь данным мне Святой Импарцией правом, – прогремело сверху, – я называю своих личных врагов. Главными из них являются глава Закрытого трибунала герцог де Пленилунья и восемь членов Государственного Совета, находящиеся на его стороне. Они ненавидят меня за милости, которых мои государи удостоили меня, простого идальго по рождению, за мою завоеванную в бою славу и за любовь, которую питали ко мне мои солдаты и простонародье. В услужении у моих врагов немало людей, ставящих свое благополучие превыше блага Онсии. Их я назвать поименно не могу, равно как и тех титулованных ничтожеств и бездарных генералов, которым не дают покоя мои победы. Кроме них я должен назвать некоего Диего де Муэна, соблазнившего мою жену и предательски убившего меня в собственном доме. Все, что скажут обо мне эти люди, они скажут с целью опорочить мое честное имя.
– При жизни ты молчал, но не лгал, – почти с нежностью произнес Диего, пытаясь поймать глазами два луча, в которые превратился взгляд Хенильи. – Неужели камень трусливей куска мяса?
– Я прошу Святую Импарцию оградить меня от нападок богохульника и прелюбодея, – каменный голос был глух и ровен, – я явился сюда согласно полученному распоряжению, дабы отвести возведенную на меня напраслину, но я не согласен выслушивать оскорбления. Я честно служил Господу и моим государям, но я – дворянин. Если Святая Импарция не положит конец инсинуациям, я смогу отстоять свою честь с мечом в руке.
– У тебя была честь, когда я тебя убил. – Если истукан ответит ударом, придется прыгать и уповать на фламенко. – Теперь у тебя чести нет, причем дважды. Как у лжеца и рогоносца.
– Я жду решения Святой Импарции. – Блестящая от лунного света рука медленно потянулась к мечу. Так ли медлителен он будет, когда обнажит клинок, и каков он, меч изваяния?
– Дон Диего, прошу вас отойти. – Голос де Реваля тоже был каменным. – Святая Импарция выслушает вас, когда сочтет нужным.
2Хорошо, что Хенилья стал каменным, иначе Хайме, чего доброго, забыл бы, что командор мертв, настолько он был самим собой. Хотя чего удивляться – Альфорку, Доблехо, Лихану смерть тоже не изменила.
– Гонсало де Хенилья, – потребовал импарсиал, словно за его спиной были нотариус с врачом, а не трое покойников и непонятный дон Диего, – против вас выдвинуты серьезные обвинения. Вы должны под присягой дать обязательство повиноваться Святой Импарции, правдиво ответить на все ее вопросы и сообщить все, что вам известно о еретиках и ереси, а также о любых иных преступлениях, совершенных против мундиалитской церкви и короны, после чего с кротостью принять любое наложенное на вас наказание. Вы готовы?
Мраморный Гонсало не колебался.
– Клянусь Господом и своей честью, – пророкотал он, глядя сверху вниз на главу Муэнского трибунала. Хайме де Реваль знал Орла Онсии пятнадцать лет, а де Гуальдо видел всего трижды. Один из двоих лгал. В ночь неслучившейся смерти Хайме поверил Диего, сейчас он не был уверен ни в чем.
– Как вам уже известно, вы обвиняетесь в государственной измене и попытке убийства. – Слова сами складывались в холодные, длинные фразы, словно допрос монументов был для инкверента обычным делом. – Будучи оповещены о вторжении в пределы Онсии значительного отряда хаммериан, вы скрыли это от вверенного вам гарнизона, для чего предприняли попытку убийства гонца. Содеянное повлекло за собой гибель герцога де Ригаско и присутствующих здесь маркиза Альфорки, капитана Доблехо и сеньора Лиханы, а также семейства де Гуальдо и значительного числа добрых онсийцев и хитано, лишь чудом не приведя к разрушению обители Пречистой Девы Муэнской и истреблению монахинь и паломниц. Что вы можете сказать в свое оправдание?
– Ничего, – упало с каменных губ, – ведь я невиновен. Мои враги и враги Онсии мстят мне и после смерти.
– Найденные следы указывают на то, что гонца привезли со стороны Сургоса и бросили в холмах.
– Ложь. Гонец до Сургоса не доехал.