– Ложь. Гонец до Сургоса не доехал.
– Кто может подтвердить ваши слова?
– Те, кто был со мной в тот день и не видел никакого гонца.
– Назовите их.
– Это были солдаты. Я не помню имен и не знаю, где они сейчас.
– Орел Онсии забыл тех, с кем принял первый бой? – Маноло стоял рядом с Хайме, чуть задрав голову. Он ждал ответа, ответа не было.
– Отвечайте.
– На что?
– Вы не слышали вопроса?
– Нет.
Еще одна ложь или Хенилья видит лишь их с Диего?
– Вы забыли солдат, с которыми приняли первый бой? – повторил Хайме.
– Смерть стирает многое, святой отец…
– Я найду этих людей, а также того, кто видел упомянутые следы. Он еще жив.
– Этот человек либо мой враг, либо враг Онсии.
Кто-то тронул его за плечо, и Хайме с досадой обернулся. Лихана указал взглядом в сторону. Если статуя не слышит мертвых, отходить глупо, но в этом мире всегда есть место лжи. Лучше не рисковать.
– Вы что-то хотели? – Если мрамор не обладает кошачьим слухом, их не расслышать, пусть даже Гонсало врет.
– Дон Хайме, у вас нет времени искать свидетелей. Все решает эта ночь.
– Найти спустя семнадцать лет свидетелей непросто, но за год я их найду. Где семнадцать лет, там и восемнадцать.
– Обвинитель отвечает за свои слова, а судья должен решить дело в срок, иначе он будет наказан. Вы – судья. Мы, четверо, обвинители.
– Мы не в Миттельрайхе, – нашел в себе силу улыбнуться Хайме, уже зная, что услышит в ответ.
– Это закон Альконьи, – не принял шутки дон Луис, – мы поддержали обвинение Диего, вы призвали Хенилью на суд. До рассвета мы должны доказать свою правоту, иначе нас просто не станет. Что в этом случае ждет Диего и вас, не знаю, но к живым вам не вернуться. Разве что вы примете сторону победившего. Возможно, это вас спасет.
– Что ж, – наморщил лоб Хайме, – будем исходить из этого. У дона Гонсало был доверенный слуга и конюх. Он взялся поводить Пикаро, а потом пытался убить Диего. Вы случайно не знаете, как его звали?
– Хулио Перес, – шепнул подошедший Диего, – но это все, что я знаю. К несчастью, конюх ничего не скажет. Мигелито его убил у меня на глазах.
– Дон Луис, правильно ли я понял, что этой ночью я могу спрашивать мертвых?
– Если они принадлежат Альконье…
3Первыми появились «белолобые» – то ли вышли из тростника, то ли отделились от окутавшей озеро дымки. Хмурый высокий человек в залитом кровью камзоле и паренек лет семнадцати с цветком шиповника на груди казались существами из плоти и крови и все же чем-то неуловимо отличались от обвинителей.
– Этот был у них главным. Я не смог его убить, – с сожалением проговорил тот, кого все называли Маноло. – А паренек – мой.
– Папистский идол! – прошипел старший, глядя на белого командора. – Отправляйся назад в преисподнюю!
– Зачем вы перешли реку? – Рядом с Хенильей Хайме выглядел как стилет рядом с мечом.
– По воле Господа и маршала смести с лица земли папистское гнездо, – не стал запираться хаммерианин. Он ненавидел тех, к кому пришел, но не желал молчать.
– Какое именно? – невозмутимо уточнил де Реваль. Воистину импарсиал допросит хоть покойника, хоть булыжник…
– Монастырь в старой Муэне, – бросил лоассец. Будь он поболе раза в два и мраморный, вышел бы истукан не хуже Хенильи.
– Что бы вы сделали с монахинями и паломницами, если б дошли?
– То же, что с проклятой ромульянкой…
– Со вдовствующей королевой Лоасса Анунциатой? – уточнил Хайме. – Или с ее дочерью?
– Со старухой.
Пятьсот опытных солдат, избивающие женщин… Кровав же их бог, но эти уже никого не убьют.
– Вы находились в сговоре с командором Сургоса?
«Белолобые» уставились на Хайме как на помешанного. Командор удовлетворенно опустил и поднял голову в старинном шлеме. Кивнул.
– Почему вы не дошли? – вернулся к допросу импарсиал.
– Нас предали.
И их тоже? Похоже, в наше веселое время все предают всех.
– Кто же?
– Луи Бутор и его шлюха. Король Лоасса – Иуда. Он думал, что замел следы, но Господь поднял меня из могилы, чтобы я сказал: Луи Бутор послал нас на смерть. Предатель дал знать папистам, и они под видом охотников встретили нас в холмах. Мы потеряли людей и время… долг не дал нам отступить, мы смели вражеский заслон и двинулись вперед, но у монастыря нас ждала армия.
– Почему вы обвиняете своего короля?
– С нами был его друг, граф Крапу. В последнем бою он ударил меня в спину и бежал. Младшие офицеры погибли раньше. Солдаты остались одни. Уцелело семеро. Я был без сознания, но еще жив. Меня убили на месте первой схватки. Крапу знал, что уцелевшие будут отходить старой дорогой. Он нас ждал, он и два десятка…
– У каждого свои иуды, – вмешался Маноло, – но остановили вас обычные охотники.
– Ложь.
– Неужели вы меня не узнаете? Вспоминайте. Вы стояли на обочине и смотрели, как добивают бойцов в латах, я вышел из кустов. Один. Я шел вас убить…
– Сгинь! – Рука лоассца дернулась прикрыть глаза. – Наваждение Сатаны, это не можешь быть ты!
– Это он, господин полковник, – внезапно сказал младший, – я вспомнил. Жак выстрелил в него и попал, а он все равно… Я не помню, что было дальше, но это он!
– Кара, – прошептал господин полковник, – это кара за то, что я подвел маршала… Не знать, где козни Сатаны, а где – истина. Не знать вечно…
– Господин полковник! – закричал парень. – Вы сделали все, что возможно, вы не виноваты…
– Я не исполнил приказ, – безнадежно сказал офицер, – я виновен, но, Господи, за что ты караешь малыша Роже? И он, и его отец служили тебе, возьми же его к себе…
Глава 4
1«Белолобых» никто не звал. Они явились сами, потому что не знали покоя, а может, еще почему-то. Это было бы интересно… Это и будет интересно, если у главы Муэнского трибунала наступит утро, и все равно память импарсиала губкой вбирала чужие имена и обиды. Возможно, они станут лишним грузом в его неупокоенной смерти, а возможно – уздой для Бутора, и крепкой уздой. Хайме внимательно слушал про графа Крапу, не забывая поглядывать на возвышавшегося над живыми и мертвыми Хенилью. Мраморное лицо под поднятым забралом оставалось бесстрастным, но импарсиал мог поклясться, что командор доволен и уверен в себе. Он не боялся утра, он вообще ничего не боялся.
– Дон Гонсало! О Господи… – Откуда появился человек в темной куртке, Хайме заметить не успел, но стоявший рядом Диего прошептал:
– Перес! – И Хайме разом стало не до лоасских интриг.
Альконья выпускала жертву за жертвой, чтобы с рассветом вновь пожрать. Возможно, с прибылью.
– Хулио Перес! – резко бросил импарсиал застывшему перед статуей мертвецу. – Именем Священного Трибунала Муэны ты вызван свидетелем по делу Гонсало де Хенилья. Только что ты в присутствии свидетелей подтвердил свое знакомство с упомянутым Хенильей.
– Я был ординарцем дона Гонсало. – Лоасский полковник знает, что мертв, мальчишка, похоже, нет, а Перес?
– Ты был при командоре Муэны в тот день, когда пришли хаммериане?
Увидит Гонсало бывшего подручного или нет? Не увидел, но это ничего не значит. Орел Онсии никогда не забывал, кому и что говорит, потому его и считали правдивым. Хайме тоже считал. До недавнего времени.
– Я был с командором, сеньор. Как и всегда. – Перес смотрел не на Хайме, а на статую, но в этом ничего удивительного не было, тем паче Хенилья зашевелился.
– Я явился по первому требованию Священного Трибунала, – изрек он, – но я не привык ждать. Пусть мне предъявят доказательства моей вины, настоящие доказательства, а не лживые вымыслы убийцы и распутника.
Командор знал толк в допросах и лет десять назад превратил бы Хайме из судьи в ответчика, но сейчас коса нашла на камень. Или камень на косу?
– Вашим ординарцем в Сургосе был Хулио Перес? – деловито уточнил импарсиал, пропустив мимо ушей претензию.
– Да, – сменил тон командор. – Я вспоминаю это имя и этого человека. Это был честный солдат.
– Он здесь.
– Этого не может быть. Он убит.
– Кем?
– Неизвестно. По моему приказу Перес пошел справиться о здоровье сеньора де Реваля и не вернулся. Подозрения пали на хитано, но допросить их не удалось. Адуар внезапно покинул Сургос, а я готовился к Лоасскому маршу и не мог уделить расследованию должного внимания, хоть и сожалел о Пересе. Очень сожалел.
– Что ж… – Хайме перевел взгляд на бывшего ординарца. – Кто тебя убил?
Безумное дело, безумные вопросы, безумная ночь…
– Вожак хитано, – не стал скрытничать Перес, – его зовут Мигелито.
– Почему?
– Я видел, как он выскользнул из одной комнаты в гостинице, только и всего. Я не ожидал удара, ведь хитано дрались вместе с нами.
– Я видел, как он выскользнул из одной комнаты в гостинице, только и всего. Я не ожидал удара, ведь хитано дрались вместе с нами.
– Ты не путаешь?
– Нет, сеньор.
– Дон Диего, вы подтверждаете, что этого человека убил Мигелито?
– Он мне так сказал.
– Что видели вы?
– Перес вошел в комнату, где лежал я, и вынул нож. Мигелито был со мной, но его скрывал полог. Он отобрал нож и вывел убийцу из комнаты. Потом вернулся за мной и сказал, что тот мертв.
– Перес, почему ты хотел убить этого человека?
– Сеньор, я никогда его не видел!
– Видел, только он был младше на семнадцать лет. Его имя Леон-Диего де Гуальдо. Теперь вспомнил?
– Я слышал, что он вез письмо командору и расшибся.
– И это все?
– Да, сеньор.
– Ты не видел, как он приехал, и не брался поводить его коня?
– Нет, сеньор. К дону Гонсало в тот день не приезжал никто.
– Ты был не только ординарцем, но и конюхом?
– Да, сеньор.
– Ты любишь лошадей?
– Да, сеньор. – Показалось или голос слегка дрогнул? Как бы то ни было, это единственная возможность загнать лжеца в угол. Если только Перес лжец…
– Что бы ты сказал о конюхе, покалечившем коня? Намеренно покалечившем. Лошадь долго бежала, конюх взялся ее обиходить, а вместо этого отвел в холмы, перебил ногу и бросил. Она пыталась встать и звала, но рядом не было никого, кроме мертвого хозяина. Его тоже убили, но сразу, а конь должен был умирать долго. Что ты думаешь об этом человеке, Хулио Перес?
– Это… Это безбожно, сеньор!
– Да, – согласился Хайме, – это безбожно. Человек грешен, конь – нет. Значит, ты любил лошадей? Так отвечай за то, что предал и их. Пикаро!
Де Реваль не был уверен, что у него получится, но Пикаро пришел. Он тоже помнил и тоже хотел знать. Оседланный конь показался из-за камней и, ковыляя на трех ногах, побрел к Пересу, а тот… Тот сперва замер, не веря своим глазам, а потом бросился к скалам, но на его пути стоял гнедой жеребец с белой отметиной. Конюх шарахнулся к озеру, вода откликнулась болезненным ржаньем. Пикаро выбрался на берег, и, не отряхиваясь, по колено в тумане потащился навстречу дрожащему человеку. Хайме узнал подаренное отцом синаитское седло, потом его вернули в Реваль, но теперь оно кое-как болталось на мертвой лошади. Конь не скалился, не прижимал ушей, просто раз за разом выступая из ночного марева, ковылял навстречу тому, кто его погубил. Кони не лгут, кони помнят… Люди тоже помнят.
Перес затравленно оглянулся и кинулся к статуе, но на пути у него вновь оказался Пикаро. Жеребец пытался поджать изувеченную ногу, а из темных блестящих глаз вытекала слеза за слезой.
– Ты признаешь свою вину, Хулио Перес? – крикнул Хайме, чувствуя, что задыхается. – Ты покалечил коня? Ты приходил убить всадника?
– Да! – заорал бывший конюх в плачущую гнедую морду. – Да! Это я… Я тебя покалечил. Я не хотел! Мне приказали… Дон Гонсало приказал… Так было надо… Уйди… Во имя Господа!
Диего не лгал и не бредил – гонец добрался до Сургоса, отдал повод конюху Хенильи и поднялся к командору. Чтобы вновь оказаться в раскаленных холмах.
– Что тебе приказал Гонсало де Хенилья? – спросил Хайме убийцу. – Я имею в виду оба приказа, ведь ты был должен убить дважды.
– Оставьте этого несчастного! – пророкотало сзади. Мраморный Хенилья стоял все в той же позе, если не считать скрещенных на груди рук. – Гонца отравил я, и я же приказал сделать так, чтобы смерть приняли за несчастный случай. Я сделал это ради блага Онсии и торжества нашей веры, и война подтвердила мой выбор. Для достижения святой цели допустимо многое, брат Хуан подтвердит мои слова от имени Святой Импарции. Не правда ли?
2Командор сознался, но Диего и без его слов знал, что это он. Не знал – почему.
– Ради блага Онсии вы едва не впустили хаммериан в обитель Пречистой Девы Муэнской? – Лихана казался растерянным, но едва ли не сильнее всех был потрясен все еще не сгинувший «белолобый». Полковник воззрился на Хенилью как на самого Сатану. Он был прав.
– Дьявольщина, – пробормотал Альфорка, – вот ведь дьявольщина…
Доблехо молчал, сжав кулаки, Перес, опустив голову, стоял перед изувеченным Пикаро, дон Луис теребил бородку. Светила луна, и на озере лежала серебряная полоса, словно мост, по которому не пройти.
– Гонсало де Хенилья, – ровным голосом произнес де Реваль, – означает ли сказанное вами, что вы лгали, утверждая, что видите лишь меня и Диего де Гуальдо?
– Я не счел нужным видеть остальных, – громыхнула статуя, – они того не сто́ят.
– Тем не менее вы в присутствии свидетелей признали, что предъявленные вам обвинения справедливы.
– Нет, – отрезал Хенилья, – я счел возможным подтвердить то, что под пыткой выдал слуга, но не считаю сделанное преступлением, хотя в то время я и сожалел о гонце, а о лошади сожалею и теперь. Тем не менее это было необходимо. Жертвуя малым во имя великой цели, мы поступаем правильно и разумно.
– Так почему ты не сказал об этом королю, своим солдатам, монахиням, наконец?! – взорвался Альфорка, а Лихана грустно кивнул головой.
– Брат Хуан, – командор всем корпусом развернулся к Хайме, тяжело вздохнул, оседая, гравий, – я готов ответить на ваши вопросы. Я даже рад, что Святая Импарция будет знать все. Вы заслужили правду, ценой жизни скрывая то, что осчастливило бы врагов Онсии. Я поступил бы недостойно, не явившись на ваш вызов, и я прощаю вам некоторую горячность. Вы были одурманены, к тому же услышанное касалось вас лично.
– Да, – подтвердил де Реваль, – это касалось меня лично, но не вам говорить о прощении.
– Моя совесть чиста. – Два светлых луча полоснули по истоптанному берегу. Откуда в предателе этот свет? Этот свет и эта уверенность?! – Я жил во славу Господа и моего короля, слышите, вы? Ничтожества, призвавшие на помощь полудохлых ублюдочных божков! Как же я счастлив, что могу бросить вам в лицо правду…
– При жизни ты предпочитал ее скрывать. – Глаза статуи слепили, но коршуны могут смотреть на солнце, а на гербе де Гуальдо было и первое, и второе. – Ты боялся за свою славу, Хенилья. Ведь она была грязной и краденой, а тебе нужны были блистающие доспехи, титулы, земли, молодая жена…
– Дон Диего! – прикрикнул Хайме. – Замолчите. Дон Гонсало, почему вы пошли на преступление?
– Почему? – Мраморные губы медленно раздвинулись в улыбке, черные складки на лице стали жестче и безжалостней. Еще безжалостней. – Извольте, брат Хуан, я отвечу, хотя не сомневаюсь, что вы и сами догадались. Вы, в отличие от тех, кто рядом с вами, умны. Сейчас умны, но семнадцать лет назад вы подражали своему родичу и повторяли глупые шутки его офицеров. Как вы называли меня тогда?
– К чему это? – не понял Лихана, но командор говорил только с импарсиалом.
– Вы называли меня старым занудой, – проревел истукан в ночное небо, – вы не желали меня слушать! Ваши головы были заняты пирушками, охотой и женщинами, вы не видели, что на пороге война, и вы к ней не готовились! Нет, вы могли глупо и красиво сдохнуть, но не победить, а я знал, как надо! Я предупреждал, говорил, писал, бился головой об стену, а меня сплавили в захолустный гарнизон командором!
Еще бы, ведь последняя глупость в устах любого пустоголового гранда заслуживает внимания, а провинциал без протекции может лишь чушь молоть! Молодые недоумки злились, когда я делал из них солдат и заставлял служить, а не шляться по девкам. Я превратил гарнизон Сургоса в образцовый, но кто это заметил?! Никто… Король верил мирному договору, гранды валяли дурака, а армия погибала без единого выстрела. Я видел, что Онсия идет ко дну, я знал, как ее спасти, но не мог ничего!
Вы слышали, что говорили «белолобые»? Им была нужна война, и они ее получили, но по моим нотам! Да, я мог выбить эту мразь еще в горах, но что бы это дало? Героем опять стал бы гранд и родич короля в придачу. Конечно, ведь это он нашел врага и полез бы впереди всех со шпагой, а я опять был бы никем… Вьючным мулом!
Чтобы разбудить короля и Онсию, нужна была встряска. И такой встряской стал бы разгром монастыря, уничтожение налетчиков и бросок на Виорн. И что в сравнении с этим младший сын горного бирюка и толпа баб, которые не стоят доброго слова, что лишний раз доказала Мария! Эту цену было можно и нужно заплатить за величие Онсии, и я ее заплатил.
Кто же знал, что хитано найдут гонца раньше времени? Я как чуял, хотел избавиться от проклятого адуара, но наши дворяне не могут без хитанских шлюх и фламенко… Губернатор намекнул мне, что адуар под его защитой, и я это проглотил… Я сорок лет глотал поучения и оскорбления дураков и ничтожеств, меня соизволили услышать, только когда я швырнул к ногам короля ключи от Виорна. Мне дали армию, но посадили на шею напыщенного осла, который знал свою родословную от Газдрубала и ни дьявола не понимал в том, что ему поручено…