– С каким гостем? – чужим голосом спросила Инес.
– С тем, что ввечеру заявился, – охотно объяснила служанка, сгребая со стула испакощенное Коломбо платье, – седой на полголовы, но вроде не старый. Сеньор, тот сразу к сеньоре шмыгнул, а второй с голубем на башне дурачился, с белым… Красавчик, хоть сейчас в паштет! И где только сеньор такого сыскал? В Гуальдо отродясь птиц не держали, не куриное это место!
Зайти и сказать сестре, что жив и здоров, Хайме, разумеется, в голову не пришло, ну и пусть воркует со своей птичкой. Белый поганец наверняка злится за вчерашнее.
Прямо спросить у брата о Карлосе было не только страшно, но и отчего-то стыдно, к тому же пожилой сеньор, голубиные вопли и разбившееся зеркало могли оказаться сном, что нашептали звездные дожди. Так, по крайней мере, утверждал разум, и герцогиня отправилась к Бенеро. Если она всю ночь проспала, врач ни о чем не спросит и ничего не скажет, а если нет?
Все повторилось. Короткий стук, распахнутая дверь, человек на пороге, разбросанные по столу бумаги…
– Доброе утро, сеньора. – Удивления на лице Бенеро не было, да и умеет ли он вообще удивляться?
– Дон Диего и Хайме вернулись, – вместо приветствия сообщила Инес. – Хайме был со своим голубем.
– Видимо, сеньор голубь разочаровался в сеньоре Хенилье и вернулся к дону Хайме, – предположил Бенеро, и Инес поняла, что все случилось на самом деле.
– А Карлос? – зачем-то спросила она, хотя Бенеро видел не больше ее. – То есть вторая статуя… Бронзовая.
В окно било утреннее солнце, а перед глазами стоял темный берег и две чудовищные фигуры… Живой Карлос никогда не был страшным, а может, дело в том, что она не видела его на войне. И войны она тоже не видела. И не хочет видеть!
– Правда имеет обыкновение прорастать сквозь ложь, сеньора. Рано или поздно. – Врач слегка выдвинул одно из кресел, и Инес послушно села, не зная, что и думать, не то что говорить. Бенеро спокойно устроился у стола и закрыл крышку чернильницы. – Здравый смысл подсказывает, что ваш супруг победил и теперь спокоен. Спросите у брата, он может сказать вам больше.
– Если он там был…
– Я видел дона Хайме рядом с доном Диего. Вы были слишком захвачены поединком, иначе бы заметили обоих.
– А сколько перьев в хвосте Коломбо, вы случайно не заметили? – От растерянности в детстве Инес грубила, потом это прошло, а сегодня почему-то вернулось.
– Папские голуби внешне не отличаются от обычных, – невозмутимо объяснил Бенеро, – о птицах можно прочесть у Марциала-младшего. Его труды одобрены Святейшим Престолом и должны быть у сеньора Камосы.
– А вы трудов о голубиных хвостах не держите? – Нужно встать, найти Хайме, и пусть братец наконец расскажет все!
– Мой Марциал остался в Доньидо, но я обязательно обзаведусь другим. В Витте все еще можно найти любые книги.
– Мария хочет, чтобы вы остались. Здесь вам ничего не грозит, а Хайме сумеет вернуть ваши вещи, – ничтоже сумняшеся пообещала Инес. – Это самое малое, что он должен для вас сделать.
– Вы недооцениваете своего брата, сеньора. Он не дает в долг и не берет сам, а дарит и иногда принимает подарки. Постарайтесь это понять, а вашей подруге передайте мою признательность.
– Вы не останетесь?
– Нет, сеньора. Жить, знать и бездействовать – уподобляться одному не самому умному юноше, положившему жизнь на любовь к собственному отражению. В Витте я смогу лечить и учить, значит, я еду в Витте.
– Один? – глухо спросила Инес, чувствуя, что мир стремительно тускнеет.
– Насколько мне известно, я еду один, – вежливо ответил врач.
Сейчас она спросит «когда», и Бенеро ответит «завтра». Или через неделю, а может, даже через месяц, какое это имеет значение. Все равно его не будет.
– Сеньор Бенеро…
– Да, сеньора?
– Я еду с вами, – внезапно произнесли губы, а ведь им было велено просто пожелать счастливого пути! – И я, в отличие от Марииты, обойдусь без церковного благословения.
– А вы умеете плести цепочки из собственных волос? – строго спросил Бенеро.
– Я умею подавать щипцы, – отрезала герцогиня, – это вас устроит?
– Вы еще умеете ставить все дыбом, – поправил Бенеро и некстати добавил: – Закон приговаривает к смерти суадита или синаита за связь с христианкой и, кажется, всех, кто способствовал этой связи…
– В самом деле? – удивилась Инес. – А разве вас еще не приговорили?
– Нет, сеньора. – Спокойствие врача оставалось непоколебимым. – Когда вы сочли уместным меня похитить, я был всего лишь обвиняемым.
– Значит, суда не будет, – сделала вывод герцогиня. – Или в Миттельрайхе действуют те же законы?
– Насколько мне известно, для этого в Миттельрайхе нет достаточного количества суадитов.
– Вот и хорошо. – Инес перестала улыбаться. – Сеньор Бенеро, если вам мешает отказаться вежливость, забудьте о ней. В конце концов, я могу вернуться… куда-нибудь.
– Нет, сеньора, – улыбнулся одними глазами врач, – не можете. Причем по двум причинам. Во-первых, возвращаются «куда-нибудь» только те, кому некуда идти, а во-вторых… Сеньора, спросите голубя вашего брата, и он разоблачит мои замыслы. Суадиты намеренно подослали меня к добродетельной герцогине, удостоенной особого внимания святого Фарагуандо. Я должен вас соблазнить, тем самым поправ и осквернив чувства сеньора Коломбо, так что я вас не отпущу.
2– Господи, – прошептала Инес, чувствуя, как у нее отрастают крылья, – во что сеньор… паштет превратил вчера мое единственное герцогское платье!
– Что поделать, – посочувствовал с порога отыскавшийся в самый неподходящий момент братец, – по мнению Коломбо, этот мир погряз, а он привык доказывать свои убеждения словом и делом. Сеньор Бенеро, насколько я понял упомянутую птицу, его появление у озера – дело ваших рук?
– Бросила его я, – не стала скрывать Инес. – Дон Диего, я разбила ваше зеркало.
– Оно не мое, – отрекся от своего имущества вошедший за Хайме де Гуальдо. – Сеньор Бенеро, мы ничего не понимаем…
– Я могу лишь предполагать, – развел руками врач. – Я исходил из того, что папские голуби не уникальны. Соломон понимал язык самых разных тварей, а синаитские фараоны говорили с кошками и ибисами, веря, что в них вселяются души предков, однако животные не обладают органами членораздельной речи. Нам остается либо считать свидетельства древних ложью, либо признать существование созданий, сочетающих элементы животного, человеческого и сверхъестественного. Дон Диего, вы сейчас уснете.
– Бессонная ночь, – покаянно вздохнул де Гуальдо. – К вечеру я стану умнее, но, во имя Господа, как вы догадались швырнуть в Хенилью голубем?!
– Вспомнил одну синаитскую легенду, хотя теперь я считаю ее правдивость доказанной. Во время храмовой церемонии один из фараонов был похищен жрецами. Его место занял облаченный в ритуальные одежды двойник. Единого мнения о происхождении самозванца нет, но подмены никто не заметил. Увешанный амулетами лжефараон свято верил в свою избранность и право на престол. Ему удалось обмануть всех, кроме супруги похищенного. По всей вероятности, царица любила мужа, а не земного бога. Прислужники, воины и подруги не стали ее слушать, и тогда женщина в ярости схватила священную кошку и швырнула в лжесупруга. Едва когти животного коснулись самозванца, амулеты жрецов рассыпались в прах и двойник фараона лишился сверхъестественной поддержки.
Не спрашивайте меня, почему. Я могу лишь гадать, но стрелку не обязательно знать, как и почему горит порох. Я предположил, что соприкосновение папского голубя с Лжеадалидом разрушит его защиту, как это произошло с фальшивым фараоном. Ваш фидусьяр, дон Хайме, находился на стороне Хенильи, это давало надежду на то, что он постарается на него сесть.
– Он и постарался, – засмеялся Диего, – но не рассчитал и сбил с командора крест. Ради этого стоило пожертвовать старым зеркалом, тем паче я ничего о нем не знал.
– Разбить то, о чем знаешь всё, предпочтительней, – не согласился Бенеро. – Я бы хотел познать природу того, что за неимением более подходящего слова приходится называть зеркалом. Оно отражало папского голубя, хоть и было ему враждебно…
– Я видел в зеркале дона Луиса, – задумчиво добавил Хайме, – меня в нем не было. Знаете, Бенеро, я припоминаю одну аббенинскую балладу о красотке, к которой накануне свадьбы явился пропавший жених. Девица согласилась с ним сбежать, но по дороге беглецам попалось зеркало, в котором был виден лишь жених.
– Я найду эту балладу, – пообещал врач. Разумеется, говорить о главном он не собирался.
– Хайме, – как можно спокойней объявила Инес, – я еду в Витте.
– Изучать медицину? – осведомился братец с достойной Бенеро невозмутимостью.
– Хайме, – как можно спокойней объявила Инес, – я еду в Витте.
– Изучать медицину? – осведомился братец с достойной Бенеро невозмутимостью.
– Я выхожу замуж. Ты не представляешь…
– Представляю, – перебил Хайме. – Леон, не одолжишь пистолет?
– Хайме!
– Инья, будь добра, успокойся. Вам с Бенеро я не опасен, просто я сейчас осуществлю свою мечту. Может же у импарсиала быть мечта?
– Разумеется, – усмехнулся Диего, – у меня она тоже была.
– А у меня есть уже месяца четыре. Чуть ли не с того дня, как я имел честь познакомиться со своим будущим родственником. Инес, ты уверена, что не передумаешь? Ты выходишь замуж за сеньора Бенеро и уезжаешь с ним к волкам?
– Да! – Инья с вызовом вскинула подбородок, и Хайме внезапно расхохотался, как не смеялся с шестнадцати лет.
– Сеньоры, согласитесь, какая все-таки ослица у меня сестра… Простите, оговорился. Разумеется, я хотел сказать, орлица.
– Хайме, – она и впрямь сглупила со своими страхами, но отступать надо с достоинством, – зачем тебе пистолет?
– Затем, дорогая, что мне не хочется пачкать руки, а дальнейшее пребывание добродетельного сеньора Камосы на этом свете отныне ничем не оправдано. Более того, оно недопустимо!
Глава 9
1Нуэс перешел мост первым, и со стены на прощание махнули голубым шарфом. Мариита в бирюзовом платье и рядом – неподвижный Диего, так и не ставший для Хайме Леоном де Гуальдо. Безумная ночь в особняке Хенильи и еще более безумная на озере напрочь заслонили мимолетную давнюю встречу. Диего, тот сумел разглядеть в монахе прежнего дворянина, но ему проще – открыто поднимать шпагу на Протекту импарсиалам и впрямь несвойственно. Как и разъезжать по холмам в обществе беглого суадита и еще более беглой сестры.
Хайме остановил коня и обернулся, то ли прощаясь с замком у радуги, то ли поджидая задерживающийся караван. Стали бы они с младшим де Гуальдо друзьями, не разменяй их Хенилья на будущие титулы, или один так и остался бы глупым герцогским шурином, а второй – застрял в своей Альконье?
Тощий холщовый мешок у седла трепыхнулся, но дальше этого не пошло. Коломбо упорно отмалчивался и еще более упорно лез поближе к спутнику. Любопытно, может ли фидусьяр рехнуться со страха и на что он вообще способен? Белоперый доносчик преподнес сюрприз в самый неожиданный момент, и явно не по свой воле. Хотел спрятаться за Хенилью и лишил того креста и с ним защиты… Если Бенеро не ошибается и папские голуби сродни фараоновым кошкам, то что за силы стоят за Рэмой? За древними синаитскими владыками? За Альконьей с ее зовом и живыми мертвецами? Вопросов становилось все больше, разгадок – все меньше, и эти разгадки совсем недавно казались невозможными.
– Мы поругались с Гьомар, – сообщила подъехавшая наконец Инья. Сестра вновь стала чернобровой и черноволосой, но это ее не портило. – Она причитает по малышке, словно бросает ее не с родителями, а с волками. Я сказала ей, чтоб оставалась, так она обиделась и полезла на мула. Чуть не свалилась, хорошо, Фарабундо подсадил.
– Если бы Гьомар осталась, она б до скончания лет оплакивала бы тебя, – прощальные нежности к добру не приводят, пусть не жалеет о том, что отбросила, хотя сына ей не забыть, даже если будут другие дети, – а виноваты были бы Диего с Марией, ну и со временем твоя крестница.
– А так во всем виновата я, – вздохнула сестра. – Ну что Гьомар делать в Миттельрайхе?
– То же, что и в Гуальдо, – голосом импарсиала произнес Хайме, – не правда ли, Бенеро?
– Глупости, – вспыхнула Инья, и глава Муэнского трибунала с чувством выполненного долга послал Нуэса вперед, предоставив то ли жениху с невестой, то ли уже супругам ворковать подальше от голубиных ушей. Спать, спасибо Бенеро, не хотелось и не захочется до Сургоса, где самые ретивые наверняка уже начали поиски. Ничего, уймутся, но часовню у озера ставить придется.
Еще бы! Спаситель обители Пречистой Девы Муэнской в праздничную ночь покидает столичный храм и объявляется в Альконье. Такое чудо придется объяснять не в Сургосе, а в Доньидо, если не в Рэме, но сперва хорошо бы разузнать, что творится в особняке Хенильи и на его могиле. Если пропал лишь Адалид, все еще может обойтись, хуже, если с гробницы исчез крест…
– Зло!.. – отчаянно прокричало в мозгу. – Страшное Зло!.. Оно близится… Оно ближе льва рыкающего…
Хайме притиснул к бедру разволновавшийся мешок. Было и жалко, и противно. И еще страшно, потому что в Доньидо Коломбо бросится доносить, и ни святой, ни дьявол не предскажут, что и когда придет в голубиные мозги. Птичье вранье может как помочь, так и убить. Правда, впрочем, тоже.
– Скорее! – требовал обалдевший от ужаса фидусьяр. – Отсюда… В Рэму!..
Крупная черная птица камнем упала в сухую траву возле самой дороги и неторопливо взмыла вверх, сжимая в когтях какое-то существо. Хайме невольно придержал коня, провожая взглядом удаляющегося коршуна. Папским голубям не страшны ни звери, ни люди, ни огонь с водой, но Коломбо сам не свой от страха с той самой ночи…
– Хозяин, – сбежавший от Гьомар Фарабундо тоже глядел в небо, – наказал…
– Кого? – не понял Хайме. Великан пожал плечами.
– Кто ж знает… Дрянь какую-то вроде вашего, вчерашнего. Альконья, она не всякого отпустит, потому сюда и боятся соваться, а уж умирать или убивать и вовсе… Разве что нельзя иначе.
– Вот как? – протянул Хайме, вспоминая перекошенное от ужаса лицо Камосы. – И что ты еще знаешь?
– Ничего, – отрезал Фарабундо, с отвращением рассматривая мешок. – Вы как, сеньор, к озеру едете или раньше свернете? На Сургос в смысле?
– Раньше.
К Лаго-де-лас-Онсас он еще вернется. Заглянет в сонное зеркало, отыщет бронзового Карлоса и мраморные обломки, но сейчас нужно спешить. Кто первый доложит о чуде, тот и будет прав.
– Мы покидаем демонские угодья, да будут они прокляты! – В голосе Коломбо слышалось торжество. Что ж, некоторые умудряются торжествовать и сидя в мешке. – Нас ждет серьезный разговор, импарсиал, но, разумеется, не здесь. Я готов не упоминать…
– Дон Хайме, – глаза Фарабундо стали узкими и злыми, – я повезу вашу поклажу до поворота на Сургос.
2Инес не понимала, медленно идут лошади или слишком быстро, и еще меньше понимала, чего же она хочет. Радость от того, что она вырвалась из казавшейся каменной скорлупы, то распускала крылья, то норовила забиться за пазуху, как голубь Хайме.
Попытайся брат ее удержать, Инес бы дралась за свою свободу, но Хайме принял выбор сестры с полным равнодушием, и пока еще не бывшей герцогине стало страшно. Издалека дом в Доньидо, дворцовые залы, монастырский полумрак казались не только склепом, но и убежищем. Там ей ничто не грозило, пока она не совершила то ли величайшую в своей жизни глупость, то ли наоборот. Инес не сразу сообразила, что она натворила своей запиской. Нужно было бежать, ублаготворять Гьомар, успокаивать Марию, приглядывать за Камосой, красить брови и добывать молоко, наконец. Она очнулась только в Гуальдо. В замке было спокойно и безопасно, еще спокойней, чем в столице, куда она могла вернуться. Все пошло бы по-прежнему, только Камоса получил бы свое дворянство, а Бенеро навсегда исчез в холодном Миттельрайхе.
Когда она осознала, почему ноги раз за разом несли ее к двери врача? Когда они стояли у разбитого зеркала? Наверное. А Бенеро было не до сеньоры – он рассуждал о сходстве папских голубей с какими-то тварями, гадал, что на самом деле разбило стекло, и сравнивал Альконью с каким-то Рас-Теваном. О спутнице он вспомнил, лишь захотев узнать, часто ли говорил Хайме словно бы сам с собой и где в это время был его голубь. Инес сказала и ушла. Она даже выпила зелье, которое ей с невозмутимым видом занес врач, и, пока оно не подействовало, думала, нет, не о папской твари и не о бронзовом Карлосе, а о равнодушном суадите, который должен уехать.
Благородные гранды, добивавшиеся благосклонности вдовы Льва Альконьи, присылали цветы, стихи и музыкантов, становились на колени, говоря о прекрасных очах и горящих сердцах, и как же они были не нужны! А вот нужна ли она Бенеро или врач просто не в силах оттолкнуть тех, кто на нем повисает? И что с ней будет в Миттельрайхе, если она уже в октябре начинает мерзнуть?
Нет, нужно, пока не поздно, очнуться и вернуться. Не в Доньидо – в Гуальдо. Диего и Мария обрадуются, Гьомар тоже будет счастлива – обе Инес, большая и маленькая, останутся при ней. Хайме станет к ним приезжать, потом привезет к ней сына, а она будет ждать, молиться у статуи мужа, гулять над водопадом. Это лучше покровительства Фарагуандо и ухаживания вельмож, но все равно плохо…
– Сеньора чем-то недовольна? – с всегдашним спокойствием осведомился Бенеро, о котором Инес как-то забыла. Вот ведь глупость – думать о человеке и не помнить, что он рядом.