– Его тачка у Шемякина во дворе стоит, – сказал Степан. – Я видел. Ехать надо! Опередить его! Ах, подлюка!
Они мигом собрались, загрузились в свою «Ниву», наказали егерям держать язык за зубами и помахали им на прощанье.
– Вдруг москвич не сбежал, а в лесу заблудился? Или на болота забрел?
Ванька боялся произнести роковое слово «утонул».
– Знаешь что самое плохое? – с сердцем произнес Макар. – Грибовы правы: нам лучше помалкивать. Мы никого не видели, никто к нам не приезжал.
– Почему?
– Да потому! Как мы докажем, что не убили этого приезжего? Вместе с Грибовыми из-за денег? Тьфу! Вот влипли!
Целую неделю они, исполняя свои обычные обязанности, прислушивались и присматривались – не покажется ли пропавший москвич? Не выйдет ли, заросший многодневной щетиной, искусанный насекомыми, обессиленный, но невредимый, из лесных зарослей? Старший егерь и молодой напарник скрывали друг от друга теплившуюся надежду. С каждым днем она таяла.
– Сбежал он, – пряча глаза, буркнул за ужином Ванька. – Если б в лесу потерялся, уже бы вышел.
Макар угрюмо молчал. Странная охота предвещала беду. В воздухе витало неведомое зло, его нельзя было увидеть, но оно таилось в сумрачной чаще, в ночных звуках, шуме ветра и призрачном свете луны. Оно проникало в сны обитателей охотничьего домика, и те заглушали страх водкой.
В их жизнь вкрался незримый враг, который ждал удобного случая, чтобы напасть. Этот враг не имел ни имени, ни обличья. Его присутствие ощущалось на уровне инстинктов и подсознания.
Как-то старший егерь колол дрова и едва не угодил топором себе по пальцам. В другой раз отскочившая щепка впилась острием ему в шею, чудом не задев артерию.
– Хватит, дядя Макар, – испугался Ванька. – Не берись больше за топор! Я сам.
Через пару дней компания оголтелых молодчиков, которых егеря ошибочно приняли за браконьеров, открыла по ним стрельбу. К счастью, никто не пострадал. Вернее будет сказать, не получил физического увечья, потому что их душевное состояние потерпело серьезный урон.
Когда это Ванька засыпал спьяну мертвецким сном и просыпался с одеревеневшим телом, чугунной головой и напрочь отшибленной памятью? Только один раз, когда они с дружком упились на свадьбе ядреным самогоном. И теперь вот снова.
Он плеснул в лицо холодной воды, вытерся и заглянул в горницу. Макар всегда вставал рано, и сегодняшнее утро – не исключение. Егерь, уже одетый, сидел за столом, только как-то неуклюже, привалившись к столешнице и свесив голову. Над грязными тарелками вились мухи. Мухи ползали по рукам дяди Макара, а он их почему-то не гнал.
Парня бросило в жар от жуткой догадки. Он осторожно, боясь дышать, приблизился. Похоже, старший егерь вообще не ложился спать. На столе стояли остатки вчерашнего ужина, пустые бутылки… Ванька, хоть убей, не мог вспомнить, как он завалился на топчан.
Запах крови ударил ему в нос. Как будто обоняние включилось только сейчас. Заскрипела входная дверь, Ванька собирался смазать ржавые петли, да все забывал. Сквозняк играл дверным полотном, значит, она не заперта. Молодой егерь обошел стол и посмотрел на дядьку Макара сзади – в его спине чуть ниже левой лопатки торчала рукоять охотничьего ножа.
«Мой нож!» – вздрогнул напарник.
Он узнал его сразу – по вырезанной голове рыси с оскаленными клыками. В ужасе Ванька ощупал ножны, которые висели на поясе. Они были пусты…
Его молнией пронзила мысль: «Зачем я вчера доставал нож? Что резал?»
Стало быть, зачем-то он ему понадобился.
– Не-е-ет, – прошептал он, пятясь. – Не-е-ет…
Глава 13
Деревня Камка
Ночные беседы с Ангелом подтачивали нежное сердце послушницы Филофеи. Она ведь была не из камня – из плоти и крови. А подавляемое женское естество сыграло с ней злую шутку. Сладкие речи, обещания неземного блаженства разбудили ее страстную натуру. Не эту ли жажду любви чувственной, пылкой и неистовой пыталась она скрыть под монашеским одеянием? С той же одержимостью, с какой днем она предавалась служению ближним, по ночам Филофея внимала голосу Ангела, а когда тот не являлся, боролась с собственным воображением, рисующим эротические картины. Самые откровенные, полные изощренного соблазна и ласк любовные сцены непроизвольно разыгрывались в ее сознании. Они тем сильнее воздействовали на нее, чем отчаяннее она старалась закрыться, вытравить греховную похоть из своей души. Казалось, сам бог любви спустился с небес искушать давшую обет целомудрия девицу, пуская в ход свои неотразимые стрелы.
«Не противься мне, – нашептывал он. – Удел возвышенного духа – слиться с заоблачным женихом и взойти на брачное ложе, дабы вечно вкушать райских щедрот. Высшая любовь не знает преград. Даже боги покоряются дыханию Эроса и пьют нектар бессмертия из его чаши. Ибо только через любовь смертный может войти в чертоги богов и стать равным им. Разве не эту цель преследуют все святые мученики, отшельники, пустынники и праведники? Разве не этой милости алчут они? Разве не об этом просят в своих молитвах? Разве не ради высшей любви отвергают они все земные утехи, называя их ничтожными? Даже обитатели мрачного подземного мира – призраки и тени – желают познать сию великую тайну. Даже ад признает власть Эроса и покоряется ему…»
Пока Филофея завороженно слушала этот дивный голос, он проникал в нее и подчинял себе. Она запуталась между духом и плотью, между божественным и человеческим. Но едва голос замолкал, она, очнувшись от сладчайшего наваждения, замирала в ужасе, начинала казнить себя, обвинять в отступничестве и пророчить адовы муки. Ее ждет пекло, раз она поддается на «искушения змиевы», упивается губительным ядом чудовища, прямиком следуя в огненную бездну его разинутой пасти.
В отрочестве она перечитала множество книг, увлекалась сочинениями философов, особенно Платона, часами сидя и размышляя над некоторыми страницами. У нее вызывало недоумение то, что Платон называл златокудрого спутника Афродиты не божеством, а демоном. Дескать, сия аллегорическая фигура выражает вечное и неутолимое стремление к прекрасному – идеалу любви и красоты. Желая несуществующего и, следовательно, недостижимого, люди все продолжают и продолжают бессмысленную гонку за ускользающим счастьем. Ничто человеческое не чуждо и богам. И они становятся мишенью для стрел коварного Эроса, трепеща и покоряясь…
Не это ли устремление к идеалу, которого попросту нет и быть не может, питает вселенную и движет звезды? Игре не видно конца. Не эта ли невероятная тайна хранится в ларце Персефоны, владычицы царства Аида? Недаром ларец строго-настрого запрещено открывать. Древние римляне нарекли владычицу преисподней Прозерпиной, но за другим именем кроется все та же женская ипостась демона и тайна ларца.
Демоны могут быть так же прельстительны, как и ангелы. А искушение запретом – самое невыносимое. Никто не возьмется предсказывать судьбу смельчака, заглянувшего в ларец Прозерпины! Если такое все же случится, не в меру любопытному не удастся рассказать об увиденном – его окутает смертный сон, сомкнет веки и запечатает уста.
Только теперь до Таисии-Филофеи начал доходить смысл высказываний Платона. Она не знала, кто завладел ее сердцем и мыслями, она боялась даже подумать, что и душой, – божественный посланник или прекрасный слуга Люцифера? Ведь сатана, дабы смущать нестойкие умы, тоже принимает лучезарный образ. Потому имя его читается по латыни как «несущий свет».
Рассуждать и анализировать легко со стороны. Вряд ли увязшая в сиропе пчела способна правильно оценить свое положение.
Так и Филофея, опьяненная любовным томлением, погруженная в эротические грезы, на первых порах не чувствовала опасности. Она надеялась на спасение через молитвы, через милосердие Господа, который непременно протянет ей руку помощи. Испытание оказалось непомерно велико для нее. А помощь все не приходила.
Только теперь она до конца, как ей мнилось, постигла трагическую судьбу той инокини Филофеи, чья полуразрушенная келья до сих пор помнит ее стенания. Бедняжка, не в силах вынести дьявольского искушения, кинулась сломя голову через болота, куда глаза глядят. Лишь бы не слышать сладкозвучных речей, лишь бы вырваться из плена сияющего образа «ангельского». Поглотившую ее тело трясину страдалица предпочла погибели своей души. Смертные врата раскрылись для нее и…
Нынешняя Филофея с ужасом подумала, что за ними мог поджидать свою жертву вовсе не апостол с ключами от рая, а смеющийся демон. Ибо душа окажется там, куда истинно влечет ее.
Она начала оглядываться вокруг себя, ожидая найти соломинку, за которую хватается утопающий. Не может быть, чтобы от нее отвернулся ее духовный отец – преподобный Авксентий. Уж он-то ее не оставит! Непременно подаст спасительный знак. Или давно подал, только она, ослепленная греховной страстью, какой-то непостижимой воображаемой любовью, этого знака не видит.
Иногда ей в голову закрадывалась жуткая мысль: не исключено, что правы были родители, которые приглашали к ней врача-психиатра. Она уже тогда была одержима демонами. И лекарства от ее болезни не существует. Если вера ее не излечила, если чудотворная икона не принесла облегчения, то пилюли и микстуры тем более будут бессильны.
– Бедные папа и мама, – шептала, заливаясь слезами, Филофея. – Слава богу, что я ушла от них и они избавлены от ужасного зрелища моих мучений.
Смерть в вязких глубинах Дамиановых топей казалась ей незаслуженно жестоким наказанием. На это она решиться не могла, в последней надежде ища поданного Авксентием знака. Он оказывал ей покровительство на земле, не забудет ее и на небе.
Настойчивые ухаживания Михаила Прилукина, инженера из петербургской строительной фирмы, раскрылись для нее с неожиданной стороны. А что, если этот мужчина и есть ее спаситель? Пострига она принять не успела, монашеского обета не давала – стало быть, свободна и имеет право распорядиться своей судьбой по-иному. Послушание на то и дается человеку, чтобы решение посвятить себя божественному служению не было поспешным и опрометчивым. Душа, не отрешившаяся от земных соблазнов, не осилит подвижнического пути и быстро скатится в пропасть.
«Я уже качусь! – с дрожью признавалась себе Филофея. – Зачем же усугублять свой грех, обманывая Бога? Лучше я останусь честной перед собой и сестрами и объявлю о том, что не готова стать Христовой невестой. Потому как…»
Но причина, заставившая Филофею отказаться от монашеской стези, вызывала у нее такой стыд, такое отвращение и презрение к себе, что она не могла ее вымолвить. Ей хотелось остаться в памяти Василисы и Улиты благочестивой и самоотверженной духовной дочерью старца Авксентия, которой они привыкли ее считать.
Она призналась, что дух ее недостаточно крепок и она недостойна разделять их уединение, их путь. Что она не созрела для монашества и хочет дожить отмеренные ей Всевышним годы, как живут обыкновенные люди.
Она не сказала сестрам всей правды, но и не солгала им.
– Горемычная! – всплеснула руками Василиса. – Куда же ты пойдешь? Чем станешь заниматься?
Вернуться домой было немыслимо. Но оставаться в Камке Филофея больше не могла. Все здесь напоминало о ее слабости, грехопадении и позоре. Неважно, что сестры ни о чем не догадывались. Главный судья человеку – он сам.
– Называйте теперь меня Таисией, – сказала она потрясенным старушкам. – Отныне я не Филофея.
Михаил просиял, услышав о ее решении.
– Я приехал сюда совершенно не за тем, чтобы встретить свою судьбу, – прошептал он. – Но, увидев тебя, полюбил с первого взгляда. Не знал, как подступиться…
Его слова казались ничтожными по сравнению с речами Ангела, они не тронули молодую женщину. Инженер был хорош собой и горел желанием жениться на бывшей послушнице.
– Я увезу тебя отсюда, – говорил он, робко прикасаясь к ее руке. А она представляла на его месте ночного гостя, и по ее жилам разливалась жаркая истома. – Мы уедем, как только я закончу свои дела.
«Я уже изменяю ему, – с горечью подумала Таисия. – Пусть в мыслях, но это еще хуже. И все равно, лучше я буду обманывать мужчину, чем Господа! Я должна выйти замуж за Михаила и стать ему верной и любящей женой. Это будет новым испытанием, искуплением моего греха. Лучше так, чем позволить демонам завладеть моей душой и растерзать ее».
Той же ночью она впервые за последние месяцы уснула спокойно. Во сне к ней явился преподобный Авксентий и благословил ее. Значит, она поступает правильно.
Впервые за много лет Таисия проспала и не отправилась к колодцу, едва рассвело. Она открыла глаза, умиротворенная и расслабленная, и… услышала громкий плач сестер. Они причитали и звали на помощь…
Старая Русса
Астра хвалила приготовленные хозяйкой пельмени, ничуть не кривя душой. Матвей поддакивал.
– Она у меня мастерица готовить, – сказал Шемякин. – Вы таких пельменей больше нигде не попробуете!
Марья расчувствовалась, разговорилась. Оказалось, она работает библиотекарем, увлекается краеведением, читает лекции по истории родных мест.
– А что это за байка про монашку, которая похищает водителей вместе с автомобилями? – с улыбкой спросил Карелин. – Выдумки или есть реальная подоплека?
– И то, и другое. В архивах сохранились упоминания о молодой красавице, укрывшейся в монастыре от несчастной любви, – охотно объяснила хозяйка. – Похоже, девушка тронулась умом. Ей начал мерещиться Ангел, она даже написала на стене кельи его образ. Говорят, этот образ сильно смахивал на одного знатного новгородского повесу, любителя поволочиться за женщинами. Но монахиня утверждала, будто бы чуть ли не каждую ночь с ней беседует небесный посланник. Каким-то путем девушка сбежала из кельи, где ее заперли, заблудилась на болоте и утонула. По странному совпадению в это же время бесследно исчез тот самый красавец-волокита. Кое-кто заметил связь между этими двумя происшествиями. Мнения разделились. По одной версии, как я уже говорила, безумная монахиня погибла в Дамиановой трясине. По другой – новгородский донжуан способствовал ее побегу, и они утонули вместе.
– Либо благополучно добрались до тракта, скрылись и жили в любви и согласии до конца своих дней, – усмехнулся Шемякин. – Где-нибудь в глухомани.
Марья степенно кивнула. Все ее движения были плавными, неторопливыми.
– Может, и так. Точных данных я нигде не обнаружила, а романтическая любовь, тем более трагическая, всегда порождает множество самых невероятных слухов. Молва любит приукрашивать подобные вещи, приписывать разные душещипательные подробности. Призрак монашки, которая-де мстит за погубленную жизнь, – персонаж местного фольклора. Но люди побаиваются. Чуть что случится – всему виной призрак. А кто его видел? В здешних деревнях пьют беспробудно. Тут не только монашка, зеленые человечки покажутся. Кстати, про них тоже говорят. Не слыхали? Пару лет назад уфологи приезжали, изучали Дамиановы болота на предмет геопатогенных зон, паранормальных явлений, присутствия инопланетян и прочей чертовщины. Разговоров было не счесть, а ничего конкретного не выявили.
Шемякин сердито кашлянул, но спорить не стал.
– Черные археологи туда повадились, – продолжала Марья. – Я их называю мародерами. Оружие ищут, ордена, личные вещи погибших воинов, и наших, и немецких. Там ведь шли кровопролитные бои. Тех, кто грабит мертвых, потом призраки преследуют. Не удивительно!
– Не все мародеры, – возразил бывший майор. – Есть нормальные ребята, которым небезразлично героическое прошлое Отечества.
В Шемякине заговорил военный. Ему вдруг отчего-то стало обидно. То ли за неприкаянность солдат, сложивших головы за Родину, то ли просто накатила грусть. Где-то под Сталинградом пропал без вести его дед. Может, лежит рядом с немцем в земле, которая стала их общей могилой…
Астра спросила у Марьи про Голыгино. Та радостно кивнула. Конечно, она знает эту мрачную сагу о бунте стрельцов, молодом царе Петре, царевне Софье и князьях Хованских, казненных по ее приказу.
– На берегу Вори, у деревеньки Голыгино, им отрубили головы, – сказала она. – Князю Ивану Хованскому и его сыну Андрею. Обезглавленные тела бросили в болото. Есть такая опера Мусоргского – «Хованщина». Во всем мире известна.
– И что… теперь они бродят по болотам?
– А головы держат под мышками, – без улыбки добавила жена Шемякина. – И кланяются честному люду. Дескать, перед народом они ни в чем не провинились. Тоже пример древнего поверья.
– Без повода слухи не появятся, даже самые нелепые, – произнес Егор Петрович. – Бывают такие уголки в лесу, которые зверье и то стороной обходит. Я уже не говорю про болота. У них особая энергетика – гнетущая.
Душистый ветерок из сада раздувал занавеску. В фарфоровой миске, расписанной цветами, остывали пельмени.
– Чай будете? – спросила Марья.
Хозяин дома взглянул на часы. Раз в неделю в это время по местному каналу шла передача «Охотничьи секреты». Он извинился, включил маленький цветной телевизор.
– Егор эту передачу ни за что не пропустит, – засмеялась жена.
Гости из уважения замолчали, глядя на экран. Ведущий начал с экстренной новости:
– Двое молодых туристов заблудились и случайно вышли к охотничьему домику «Вепрь», – хорошо поставленным голосом заговорил он. – Там они обнаружили труп егеря Макара Лычкина. Его напарник, подозреваемый в убийстве, скрылся.
На экране появилась фотография улыбающегося во весь рот молодого парня.
– Просьба ко всем, кто знает о местонахождении этого человека, позвонить по телефонам…
– Ну вот… – развел руками Шемякин. – Это те самые егеря, к которым Грибовы возили вашего друга…
Глава 14
Он спал – только так можно существовать в полной тьме и неподвижности. Но в этом сне перед ним проплывали картины легендарного, жестокого и героического прошлого. Он служил отважным рыцарям, королям, шутам, принцессам, великанам и карликам, путешественникам, воинам и любовникам.