– Я знаю, что должен сделать. У нас может получиться лучше, чем у полиции.
Связь работала плохо, но он чувствовал, что Лоик неестественно бодр. Морван когда-то надеялся, что София заставит Лоика обзавестись яйцами, но обманулся. Возможно, эту роль сыграет смерть Итальянца… Даже Лоик где-то в недрах души должен хранить тот черный самородок, жесткий и неразрушимый, который у других называют волей, а у Морванов – всего лишь гордыней.
– Перезвони мне, когда узнаешь что-либо новое, – сдался он.
Едва он отсоединился, «Иридиум» зазвонил снова. Сноп.
– Я нашел лодку, босс. Вместе с ррррулевым.
– Надежный?
– Очень надежный!
– Какой мотор?
– Эндуро, сорок лошадиных сил.
– Горючее?
– Горючее за нами.
– Скольких человек берет?
– Троих, включая кормчего.
Мишель врал. Называя эту цифру, он надеялся, что сам останется на берегу. Морван не уедет ни без Кросса, своей опоры и защиты, ни без опытного рулевого.
– Сколько времени до тебя добираться?
– Если двинешься прям щас, будешь к двадцати двум.
Местоположение Мишеля осталось в памяти «Иридиума». Грегуар подсчитал, что мог бы к полудню оказаться в Лонтано. Если Чепик не подоспеет, он просто влипнет вместе с сыном, но, по крайней мере, их будет двое. И они всегда смогут уплыть по реке. Значит, надо взять побольше горючего.
– Сумел узнать, как там дела?
Раз уж в джунглях практически невозможно передвигаться, мобильники с карточной системой оплаты стали современным аналогом сарафанного радио.
– Был большой фейерверк, шеф. Минометы, ракеты. Никогда такого не видали.
– У кого оружие? У Фронта освобождения?
– По обе стороны, босс. У хуту тяжелое вооружение. Похоже, стодвадцатимиллиметровые. А у тутси самонаводящиеся снаряды. Так что теперича, босс, они…
Морван быстро сообразил. Торговцы вооружили обе армии. Чем больше людей… Если так пойдет дальше, он может распрощаться со своим бизнесом. Кто бы ни стал победителем, он двинется вверх по реке вместе со всем вооружением, привлеченный запахом колтана.
– И что в итоге?
– Фардовцы покромсали тутси.
Он задал вопрос для проформы – сведения Мишеля, который был луба, исходили от конголезских позиций; обратись он к лагерю напротив, счет был бы обратным.
– Баржи прошли?
– «Вентимилья» останавливалась в Лонтано. Кое-кто говорит, что она сломалась.
Случайность или саботаж, дело рук Эрвана? Малыш способен на все. Во всяком случае, он добился своей цели: высадился на берег. Грегуар испытал приступ гордости: Морваны знают, чего хотят.
– Кто командует Фронтом освобождения?
– Их там два, шеф. Конголезцами командует генерал Этьен Эгбакве, а теми, кто из Интерахамве, – Мефисто.
– Фаустин Муниазера?
– Он самый.
Теперь он действительно чуть не завыл: как этот призрак из прошлого мог именно в такой момент оказаться на передней линии?
– Что нового о моем сыне?
– Я поговорил, шеф. Поспрашивал. Никто не в курсе.
Еще один бессмысленный вопрос. Эрван был на берегу тутси, там, где Лонтано. Среди конголезцев известие о его присутствии разлетелось бы, как весть о пришествии архангела Гавриила – или как о редкой дичи, которую не грех добыть. Яйца белого в коллекции диковинок какого-нибудь местного полевого командира – вот это классный трофей.
– Я тебя засек. Еду.
– Не забудь про горючее.
Он нажал отбой и отдал приказы. В сущности, эта ночная вылазка была ему по вкусу. Африканская ночь достигает такой насыщенности, что остальной мир раз и навсегда превращается в нечто бесцветное и не имеющее значения.
Он подумал о Фаустине, он же Мефисто: паренек далеко пошел со времен «Лучезарного Города». Единственный, кто знает правду о смерти кроткой медсестры. Осталось только молиться, чтобы Эрвану не пришло в голову отправиться на его поиски и расспросить. Грегуар был уверен, что сын в любом случае добрался до сестры Хильдегарды. И старая коза, наверно, все ему выложила…
Немедленно ехать.
Отыскать сына.
И по возможности убить хуту.
60После десяти вечера юго-восток Восьмого округа – мертвая зона. Бóльшая часть зданий или пустует, или служит обиталищем какой-нибудь шишки. Прохожие – офисный планктон, на машинах только дипломатические номера или цвета национальной полиции. Каждую ночь квартал словно крышкой накрывают и терпеливо ждут наступления дня, как в комендантский час.
В своей мансарде Гаэль чувствовала себя наблюдателем на вышке. Весь вечер, покуривая у слухового окошка, она рассматривала цинковые крыши, молчаливые и тусклые, как могилы. День у окна провела, подыхая от скуки. После ее утренней эскапады Одри и ангелы-хранители совместно выработали новую линию поведения: запрет на любой выход из дому, а также никаких контактов, звонков или СМС без предварительной проверки.
В полдень позвонила Одри: ничего нового. Она пообещала вечером подвести итоги. И тут уж явилась лично, с кебабом, истекающим жиром, капающим на пальцы, и ноутбуком под мышкой. Видя возбуждение Гаэль, офицер сразу ее утихомирила: они опять остались с носом.
– Сначала про Каца. Я еще раз прошлась по всем фронтам. Внутренняя разведка, центральное бюро, все бригады: никто никогда не слышал этого имени, ни один коп не среагировал на твое описание. Я проверила все сомнительные юридические случаи, где был замешан психиатр, – тоже ничего. Проверила картотеки соцзащиты, позвонила в Совет профессиональной ассоциации, в университеты: так звали нескольких врачей, но никакой связи с нашим. Использовала программы визуального распознавания и проверила фотографии психиатров из разных объединений: ни черта.
– А его мобильник?
Одри откусила от своего сочащегося бутерброда, прежде чем ответить:
– Нет необходимых официальных запросов. Мне только удалось получить данные за последние дни, и то благодаря хорошим отношениям с оператором.
– У тебя есть записи?
– Кац не на прослушке, и мы не готовы его к этой прослушке подключить. Для этого потребовалось бы судебное поручение, то есть жалоба, и чтобы дело приняли к производству. Я проверила номера: наверняка пациенты, просто назначал встречи. Ни одного разговора дольше минуты.
– А его жена, дети?
– Тоже ноль.
– А квартира на улице де ла Тур?
– Он ее снимает на свое имя. Не знаю, как он разобрался с бумагами. В любом случае незаконное присвоение налицо.
– Имени Каца нет на почтовых ящиках.
– Он не желает светиться. Тебя это удивляет?
У Гаэль было ощущение, что она уткнулась в гладкую стену без единой трещины.
– А Усено?
– Могу только подтвердить все, что сказала утром. Финалом его карьеры была клиника в Шату. Он по-прежнему возглавлял ее, когда впаялся на машине вместе с детьми.
Гаэль обдумала эту деталь: отец лежал в «Фельятинках» и, возможно, знал Усено, но не станет же она звонить Старику в Африку.
– Никаких трений с правосудием?
– Niente[71]. Я проверила по криминалистическому учету: ни судимостей, даже ни одного штрафа. Усено был белее своего халата. С ним другая проблема: его семья.
Она открыла принесенный ноутбук, по-прежнему держа в другой руке свою отвратительную жрачку. Гаэль боялась, что жир закапает журнальный столик, но момент был неподходящий, чтобы разыгрывать из себя трепетную домохозяйку.
– Куда я ни сунусь, мне не удается абсолютно ничего найти на его жену и детей. Ни даты свадьбы, ни свидетельств о рождении малышей. Единственное, обнаружился врач в клинике в Шату, который вспомнил, что Усено развелся где-то в двухтысячных годах, и все. По его словам, тот никогда не говорил о своей жене, но парень поступил в клинику всего за несколько месяцев до его смерти. Я порылась в суде по семейным делам, но опять-таки ничего не наскребла. Такое ощущение, что кто-то перекрыл любую информацию на эту тему.
Одри вначале только усмехнулась, когда Гаэль заговорила о «закрытой информации», но теперь эта мысль со всею очевидностью укоренялась в ее голове. Приободрившись, Гаэль рискнула изложить один из сценариев, придумывать которые она была мастерица:
– Может, его жена была свидетельницей на каком-нибудь уголовном процессе. Попала в программу защиты и…
– Слишком много фильмов смотришь, курочка моя. С тех пор как я стала копом, ни разу не слышала ни об одной такой программе.
– А несчастный случай?
– Все кошерно, если можно так сказать. Его тачка слетела с дороги на маленьком острове на Кикладах, недалеко от Наксоса, в августе 2006-го. Тела были найдены и позже захоронены в Париже.
Одри откусила еще. Ее пальцы блестели от жира. Гаэль уже предвидела момент, когда капли потекут ей на рукав.
– Кто занимался склепом?
– Не знаю.
– Но в свидетельстве о смерти должно же быть имя матери, верно?
– Нет. Все произошло в Греции, и имени отца было достаточно. Он к тому моменту уже развелся.
– Ты запросила полицейский отчет о несчастном случае?
– Я говорила с офицером по связям с Грецией здесь, в Париже. Он этим занимается. У тебя попить не найдется? Пивка.
Гаэль встала и пошла за пивом, которое держала для Эрвана. Заодно прихватила несколько салфеток.
– Ты как будто не торопишься собрать сведения, – взмолилась она, раскладывая бумажные квадратики на журнальном столике.
Одри небрежно шмякнула на них свой бутерброд, потом вытерла пальцы, как механик во время перерыва.
– Ты французский язык понимаешь? В отсутствие причин для обвинения ничего больше сделать нельзя.
– Я подам жалобу на Каца за незаконную медицинскую практику.
Одри приставила крышечку пивной бутылки к краю стола и снесла ее одним движением, поцарапав деревянную столешницу. Она это нарочно. Полицейская отпила пенный глоток и рыгнула. Она даже не удосужилась обсудить предложение. Гаэль не нуждалась в субтитрах. Не очень-то она подходила на роль истца: постоянное пребывание в лечебницах, хрупкое психическое здоровье… И к тому же Венявски хотела замести Эрика Каца по делу Человека-гвоздя, а не за какую-то незаконную психиатрическую практику…
Но главное препятствие было в другом: единственные доказательства, которые связывали Каца с колдуном-убийцей, – тщательно подобранные вырезки из прессы, досье на пациентку по имени Анн Симони, адреса жертв, записанные до их убийства, – были получены во время самовольного обыска со взломом. Лучше было про них забыть, если только обе фантомаски не желали загреметь сами.
– Я могу снова с ним увидеться и постараться получить образцы ДНК.
– Еще раз повторяю, маленькая моя: ты и впрямь фильмов насмотрелась.
– Но благодаря этим частицам, – не отступала Гаэль, – его можно будет опознать.
– При условии, что образцы содержатся в базе данных.
А я в этом сильно сомневаюсь.
– Этот человек сменил личность, есть же какая-то причина.
Одри встала, снова вытерев пальцы, прежде чем выключить компьютер.
– Я пошла. Постараюсь поспать.
Гаэль вскочила:
– И все? На этом и остановимся?
– Завтра продолжу в том же духе. А ты пока никуда не выходишь и никому не звонишь.
При мысли провести еще один день в четырех стенах Гаэль почувствовала, что впадает в полную тоску.
– А если он обманул? – сымпровизировала она.
– И так понятно, что он все время обманывает.
– Я говорю об Усено. Если он вовсе не погиб в Греции от несчастного случая? Если он добыл свидетельство о смерти через какого-нибудь подпольного врача? Он мог привезти тела своих детей и свой пустой гроб.
Одри захохотала. Гаэль показалось, что ей дали пощечину.
– Послушай! – воскликнула она. – Он возвращается во Францию, меняет имя и снова открывает свой кабинет.
– Мы же видели его фотографии: физически Кац ничего общего не имеет с Усено.
– А пластическая хирургия?
– Ступай баиньки, – посоветовала Одри. – Я тебе завтра позвоню.
– У него же ключ от склепа!
Полицейская направилась к двери, но Гаэль заступила ей дорогу:
– Мы с тобой сейчас же туда отправимся.
– Куда?
– На кладбище в Лила. Вскроем мавзолей. Один из гробов пуст, я в этом уверена.
– Ты и впрямь рехнулась. Дай пройти.
Гаэль не сдвинулась с места.
– Будь здесь Эрван, мы бы уже сидели в машине.
Одри перекинула ремень сумки через голову и сдалась:
– Ты кого угодно достанешь. Надень джинсы вместо твоих фитюлек до пупка, на улице холодно.
61Итальянская ночь.
У Лоика она не вызывала воспоминаний. Напротив, всякий раз она очаровывала по-новому, словно в девственной памяти не сохранилось и следа. И сегодня вечером чудо повторилось. Сидя на балконе спальни, он впитывал в себя все: шелест кипарисов, аромат можжевельника, лаванды, олив, тысячи звуков природы, пока темнота не начала скрестись, поскрипывать, посвистывать, – даже дневная жара, он чувствовал, замешкалась у края бассейна. Пусть он всего лишь жалкий наркоман в ломке, упорно пытающийся бежать против времени, пусть он отощал и недотягивает десять килограммов до нормы – сейчас он неподвижно плыл в этом гигантском потоке, шумящем и ароматном, хотя, конечно, не без помощи горсти таблеток, которыми он оглушил себя перед ужином.
Они обзвонили прокатные агентства в поисках белого «фиата-мареа», который им описал Марчелло. Хозяевам даже не пришлось проверять: модель не выпускалась с 2000 года, и речи быть не могло предложить подобную колымагу своим клиентам. Лоик и София пришли к горькому заключению: чтобы быть копом, мало одного желания, а до предела их возможностей, даже возможностей королевы Флоренции, они уже добрались. Наверняка торговцы оружием одолжили машину в какой-нибудь компании Баладжино. Basta cosi[72].
Однако они все же собрались объехать с утра отели, вооружившись новым портретом: светловолосый здоровяк в сопровождении мафиози, – но у них не было ни фотографии, ни отличительных примет. А шикарные отели изобиловали бизнесменами, которые могли соответствовать этому описанию. Они решили, что, если ничего не найдут, тем же вечером вернутся в Париж.
– Ты спишь?
София стояла на пороге его спальни. Всегдашняя ее манера заходить не постучав. Первая мысль его ужаснула: она пришла заняться любовью. Со второй было не лучше: она хотела заключить мир. Он больше не переносил никакой близости с ней. Их ссоры, разрыв, война за детей уничтожили любую нежность, любое ощущение согласия. Единственное чувство, которое они могли разделить, – это любовь к Миле и Лоренцо, но соблюдая между собой определенную дистанцию, как на дуэли.
На самом деле с момента смерти Монтефиори даже их взаимная ненависть утихла, уступив место некой пустоте, которая тоже имела свои прелести. Пресловутый «отказ от желаний» буддизма? Атараксия[73] греческих философов? Они больше ничего не чувствовали в присутствии друг друга, и возможно, это было единственным долговременным чувством, которое уготовило им будущее.
– Я думала об этом «фиате-мареа», – сказала София, присаживаясь рядом и пристраивая ноги между столбиками парапета.
Она медленно прикурила сигарету. Лоик испытал облегчение: простая беседа двух следователей.
– Эта «мареа» не была взята в аренду и не принадлежит Баладжино.
– Откуда ты знаешь?
– Каждый приехал на встречу на своем транспорте: отец, Баладжино, незнакомец.
– Ну и что?
Запах табака смешивался с волнами маслянистых испарений. Он подумал о душных миазмах деревенских костров, витающих над равнинами. Эти порывы горелого воздуха всегда вызывали в нем чувство странного наслаждения. Аромат смерти…
– Наверняка эту «мареа» одолжил ему отель. Машина-выручалочка, жест вежливости. Такую услугу иногда предлагают во Флоренции, если клиент в затруднении. Завтра утром еще раз объедем палаццо и проверим.
Повисла тишина, нарушаемая только криками лягушек. Низкий, нестройный, заунывный звук. Теперь Лоик боялся, что Софии придет в голову заговорить об общих воспоминаниях, связанных с этой огромной виллой, или, хуже того, позволить себе ласковый жест. Другая вероятность, не менее неприятная: если она сочувственным тоном начнет расспрашивать его о трудностях воздержания.
Как всегда, напоследок она произнесла фразу, которую он мог бы предвидеть:
– Я переспала с твоим братом.
Он подскочил и наконец посмотрел на нее. Непроницаемый профиль, идеальный, выписанный одним штрихом. И эти чертовы азиатские глаза, которые при любых обстоятельствах придавали ей двусмысленный вид, и загадочный, и колкий.
В ту же секунду он осознал простую данность: его братца-мачо всегда тянуло к недоступной невестке. Она воплощала все то, чего он был лишен: аристократизм, утонченность, снобизм. Но София, что ее-то могло привлечь в грубом копе? В сущности, Лоик представления не имел, что она любила на самом деле.
– Когда? – спросил он, как все рогоносцы мира.
– В сентябре.
– В разгар истории с Человеком-гвоздем?
Молчание послужило подтверждением.
– И это продолжается?
– Нет.
– Все закончилось или вы раздумываете?
Она тихо засмеялась. Способ дать понять, что сама еще не знает. От Лоика комментариев и не требовалось. Они разошлись, София была свободна, и он не испытывал к ней ничего, хоть отдаленно похожего на ревность. В конечном счете он предпочитал представлять свою бывшую в объятиях братца, чем с одним из блестящих и кричащих итальянских джетсеттеров[74]. А главное, он думал о детях. Если речь пойдет о серьезных отношениях, то Мила и Лоренцо просто будут чаще видеть своего дядю – всегда неловкого в обращении с ними, но неизменно доброжелательного.
Но прежде всего Эрван обеспечивал надежное, родственное присутствие – именно то, чего сам он дать не мог. Во имя детей Лоик готов был передать эстафету. Сама мысль об этой связи действовала на него ободряюще, точно так же как он чувствовал себя спокойней в отношении Гаэль, зная, что Эрван рядом, приглядывает за ее похождениями, защищает ее, пока он сам занят тем, что колется в углу какого-нибудь сквота или продает свою задницу в надежде подхватить СПИД.