Он ожидал взрыва хохота, но черный дьявол озадаченно сдвинул брови. В его вампирских глазах зажегся огонек.
– Ты сын Морвана?
Даже в сердце хаоса его сходство с отцом служило лучшим залогом доверия.
– Старший сын. Я родился в Лонтано.
Мефисто так и не согнал глумливую улыбку с губ. У полкового командира имелось два несомненных козыря: он быстро соображал и умел приспосабливаться.
– Чё ради мне тебе отвечать?
Эрван указал на Сальво и его чемодан:
– Ради бабок Духа Мертвых. Мы их тебе принесли.
– Тутси уже в другом мире.
– Скажем, это его наследство.
Фаустин хохотнул, и его смешок подхватили крикливые обезьяны наверху.
– Ну, бррратец, ты и впррррямь…
Он внезапно замолк: гудение вертолета в небе.
– Понтуазо… – пробормотал Эрван.
Он почти забыл о своем призыве на помощь. Но аппарат не был похож на спасательный. Оборудованный пулеметами и пусковыми установками, он, скорее, предлагал иную формулу: сто процентов разрушения, ноль процентов выживания. «Апаш», вооруженный по самую маковку.
– Белый nkilé! – взвизгнул Мефисто, поднимая глаза.
Он направил свой автомат на Эрвана, который успел только отпрыгнуть и укрыться за Сальво. Первая пуля попала баньямуленге в грудь. Люди Фаустина последовали примеру командира и принялись палить из «калашей» очередями, от бедра. От Сальво и его чемодана полетели ошметки. Эрван просунул свой ствол под мышку Желтой Майке и спустил курок не целясь. В тот же момент вертолет принялся поливать огнем всю поляну, превратив ее в грязевой гейзер.
И как если бы не хватало последнего штриха, чемодан Сальво открылся, выбросив в воняющий порохом воздух тысячи банкнот. Внезапно плюнув на летящие из «апаша» пули, хуту бросились на землю, подбирая полные пригоршни денег.
Эрван отступил и позволил Сальво упасть, не веря глазам своим при виде открывшейся картины: солдаты, ползающие по долларам, грязи и собственной крови, и Фаустин Муниазера, со всех ног улепетывающий в лабиринт шахтерского поселка.
70Эрван кинулся следом в путаницу хижин и разномастных сараев. Вокруг – ни солдат, ни местных жителей, ни даже раненых. Только улочки, узкие, как канализационные трубы, заваленные покрышками, пластиковыми пакетами, мусором, гильзами… Мефисто несся по ним, как крыса по родной помойке; вместе они были хорошей парочкой – «Takes Two to Tango»[81], как поется в песне. Эрван по-прежнему сжимал в руке автомат и чувствовал, как рюкзак бьет по спине в ритме бега. Успокаивающее прикосновение: «Иридиум», паспорт, папка…
– Фаустин! – заорал он, но шум вертолета заглушал все звуки.
Уверенный, что Понтуазо явился, чтобы вывезти его, он боялся только одного: как бы канадец не угробил по запарке и командира хуту.
– ФАУСТИН!
Пулеметные очереди присоединились к гулу лопастей. Глава MONUSCO решительно был настроен заполучить шкуру Мефисто. После гибели Духа Мертвых это был лучший способ переместить конфликт в иные миры.
– Фауст…
Новые очереди засвистели между стен. Эрван бросился внутрь лачуги. Он должен заставить Мефисто понять, что именно он, Эрван, является его единственным шансом выжить. Если африканец позволит себя догнать, он спасен: Понтуазо не рискнет ранить человека, за которым прилетел.
Француз высунулся из укрытия и попал под новый град пуль. Интересно, где канонир учился стрелять? Ни следа Фаустина. Эрван и трех шагов не сделал, как еще один залп разнес все вокруг. Он бросился на землю и оглянулся: между строениями перебегали тени. Срань Господня. Верные сподвижники Его Милости открыли на него охоту.
Эрван выпустил очередь, вскочил на ноги, перебежал на другую улочку. По-прежнему никакого Фаустина. Инстинктивно он свернул направо, обогнув развалюху, которая рухнула прямо перед ним. Переступая через обломки, прибавил шагу, все еще надеясь обнаружить дьявола в майке. Новый град с неба. Или парни из MONUSCO должны обзавестись очками, или как раз в него они и целились…
Он припустил еще быстрее. Стрельба со всех сторон, квартал горит, пороховая вонь… Ощущение дежавю, но с маленьким нюансом: добавилось чувство, что он влип в ловушку. Он откатился в сторону, спрятался под жестяной крышей. Пули следовали за ним, пробивая его укрытие, меся землю, как тесто…
На этот раз сомнений не оставалось: мишенью был он. Почему? Он попытался выйти. Горячий прием на пороге. Отступил, сжимая автомат, и застыл в растерянности: его блиндаж долго не продержится. Он должен выбраться, должен…
Взрыв положил конец разногласиям. Эрван пробил собой оштукатуренную стену. В туче пыли он поднялся, оглушенный. Он не мог бы сказать, откуда стреляли – с неба или сзади, – но всем не терпелось заполучить его шкуру. Новый проход. Скорее, лаз, ведущий через покрышки, навесы и ветви. Несколько секунд в относительной безопасности. Счастье не приходит в одиночку: Мефисто в поле видимости, метрах в пятидесяти.
– Фаустин! – завопил он, получив пару выстрелов в ответ. – Погоди!
Он снова сделал рывок, лавируя между лачугами; пули сверху, выстрелы снизу, взрывы повсюду. Мефисто исчез. В захламленных лазах хуту перекликались на суахили – Эрван не понимал ни слова, но «Убейте белого!» наверняка было близко к дословному переводу. А сверху тень лопастей следовала за ними, как огромный колокол.
– Фаустин! – вслепую закричал он. – Мне нужно с тобой поговорить!
Абсурд: что у него осталось на обмен? Какую защиту могла предложить истинная мишень всей этой разборки? Он не мог уяснить себе, почему из потерпевшего, которого надо спасти, превратился в человека, которого надо прикончить.
Мефисто снова мелькнул – с залитой пóтом спиной – где-то справа. Эрван свернул, налетел на кучу досок, споткнулся и оказался нос к носу с кучкой хуту. У одного из них был гранатомет, у двух других – «калаши», у четвертого снайперская винтовка. Все это оружие, направленное на него, производило поистине комический эффект – как картинка в комиксе, – но Эрван упал на колени, побежденный.
Уткнув лицо в ладони, он услышал собственный всхлип, когда оглушительный рев смел все. Он поднял глаза и увидел вертолет, заходивший на новый круг, с нацеленными пулеметами, пилотом и стрелком на изготовку. Он даже заметил морду блондинистой обезьяны Понтуазо за бронированными стеклами кабины.
Раздались два одновременных взрыва, один на земле, другой в воздухе. И сами взрывы разделились на два такта: белый шар дыма и алый выплеск. Испепеляющая волна от столкновения в очередной раз отбросила Эрвана назад. Когда он поднял голову, врата ада уже распахнулись. Хуту с гранатометом шатался на краю извергающегося кратера, а чуть дальше медленно падал вертолет.
Два залпа столкнулись: гранатометчик попал в «апаш», когда тот уже выпустил снаряд. Эрван пополз, стараясь убраться подальше от пекла, в страхе, что сейчас рванут заряды на борту вертолета. Опрысканное горючим, поселение занялось пламенем. Его маленькие серые клеточки зациклились на одном слове: река. Добраться до нее, пока огненный прилив не унес его. Одна улица, шире остальных, потом другая. Облепленный грязью, прикрывая рот воротом рубашки, он чувствовал себя големом, пражским исполином, глиняной статуей, порожденной человеческой магией.
Он попытался прибавить шагу, когда метрах в ста появилась спина Мефисто. Последнее усилие. Не чтобы догнать его, нет, просто чтобы бежать вслед: уж хуту знал, в какой стороне Луалаба. Несколько секунд – а может, долгие века – они тащились друг за другом, и Фаустин даже ни разу не оглянулся.
Вдруг, повинуясь инстинкту, хуту развернулся на сто восемьдесят градусов. Эрван застыл на месте. Позади негра открывалась река – мирная и илистая, безразличная к пожару.
Мефисто уже напряг руку, нажимая на спусковой крючок. В ответ – только сухой щелчок.
А магазин-то пуст, козлина.
Рефлекторно хуту потянулся к поясу, но Эрван направил на него дуло:
– Брось, Фаустин.
Тот безропотно выпустил оружие и поднял руки, как ребенок поднимает большой палец, чтобы остановить игру.
– Правду, – выдохнул Эрван. – А потом можешь возвращаться на свою войну.
– Какую правду?
Хуту едва переводил дух, но его побагровевшее лицо, покрытое кровью и пеплом, криком кричало, что он может еще вытерпеть и не такое. Привык с рождения.
– Ночь 30 апреля… – выговорил Эрван свистящим голосом. – «Лучезарный Город»…
Вокруг них смыкалось смертельное кольцо. Из потрескивающих хижин несся вой – раненые горели заживо. Даже на реке множились маслянистые пятна вокруг пирог и вспыхивали, заставляя корни и борта хрустеть, как кости.
– Ты точно сын своего отца… – пропыхтел африканец. – Ты…
Пуля пробила ему сонную артерию, вызвав два одновременных выплеска по обе стороны шеи. Он упал лицом в землю, сжимая руками горло. Гроза разорвала небо. Тучи выплюнули мелкий дождь, который вскоре заколыхался под ветром, как жемчужный занавес. В полном шоке, Эрван не мог шевельнуться.
Шум мотора. Возникшая прямо из пламени лодка. На борту Морван в пуленепробиваемом жилете со снайперской винтовкой в руке.
– Если у тебя есть вопросы, – заорал он сыну, – так задай их мне!
71Гаэль не представляла, что это будет за свидание.
Она задумала интимную встречу с Кацем, с глазу на глаз, но Одри потребовала, чтобы они с коллегами прикрывали фланги. Венявски опасалась, как бы Кац не заметил обыска в своем кабинете и не заподозрил, что Гаэль к этому причастна. Расстановка сил включала и двух верных телохранителей. Она готовилась к любовному свиданию, а попадала в облаву, организованную в лучших традициях спецназа.
Площадь перед Национальным центром Жоржа Помпиду, просторная и наклонная, позволяла вести наблюдение, не выставляясь напоказ, даже в толпе. Гаэль взяла с Одри обещание не вмешиваться – она и сама сумеет разговорить Эрика Каца. Она собиралась предложить ему тихий ресторанчик в тупике, перпендикулярном улице Ренар, прямо за музеем.
Стоя на углу улицы Сен-Мартен и облокотившись о парапет, она дрожала, но не испытывала ни малейших колебаний. Вот только микрофон, прикрепленный к груди, немного стеснял. Во-первых, потому, что ей пришлось одеться как монашке – белая рубашка со стоячим воротничком, черный пуловер, – а еще потому, что ее будут подслушивать, когда она пустит в ход свое очарование.
Новая сигарета. Она начала беспокоиться, придет ли психиатр. Вдруг он заметил комитет по встрече? Люди Одри вместе с ее неразлучной парочкой казались ей заметными, как республиканские гвардейцы. Вдобавок отдел полиции находился чуть дальше, в кирпичном здании бывших городских бань.
По-прежнему никакого Каца. Она принялась разглядывать пестрый фасад музея. Ей ужасно нравилось это здание, похожее на свихнувшийся завод, с изломанными печными трубами, которые росли прямо из земли, и андреевскими крестами, намалеванными, как на игрушке.
Вдруг она заметила его. Руки в карманах, под огромной афишей выставки Сальвадора Дали, Кац стоял перед центральным входом.
Она бросила окурок и направилась к нему. Те же своеобразные шмотки, и старомодные, и стильные, и та же только ему присущая манера их носить. Слишком затянутый пояс плаща делал его талию осиной и в то же время придавал ему вид гестаповца. Как мог он надеяться соблазнить такую красотку, как она? Да и хотел ли он действительно ее соблазнить?
Когда до него оставалось всего несколько метров, она вновь представила, как он роется в ее сумочке или идет решительным шагом по кладбищу. Щелчок – и она вспомнила о мумиях в склепе, загадочном Томасе Санцио, покупавшем ингредиенты для бальзамирования, о неясной личности самого психиатра. Она помахала ему, подумав: Кто ты, сукин сын?
– Добрый вечер. – (Ни поцелуя, ни рукопожатия.) – Очень мило, что вы пришли.
– Очень мило, что вы меня пригласили.
– Вы сами предложили это место: хотите сходить на выставку? Она закрывается только через час.
– Я уже была, спасибо. Можем немного прогуляться. Потом поужинаем.
– Как пожелаете, – уступил он и развел руками, не вынимая их из карманов, что придало полноты его фигуре.
Гаэль в очередной раз испытала странное чувство оттого, что видела его вот так, во плоти и в верхней одежде, – его, кто более года оставался только голосом и половинкой туловища. Перемена не пошла ему на пользу: он казался неприспособленным к современной жизни, неуместным в парижской суете.
Чтобы скрыть замешательство, она снова закурила, и они направились к фонтану Стравинского. Кац оглядывался по сторонам. Она как-то себя выдала? Он почуял ловушку?
– Вы связались с моим коллегой? – спросил он неуверенным голосом.
– Вас это больше не касается, господин психиатр.
– Вы правы.
– Я ему еще не звонила. Я должна привыкнуть к мысли о смене уха.
– Но… как вы себя чувствуете?
– Думаю, несколько недель еще продержусь.
– Отлично.
Тон противоречил его утверждению. Куда подевалась его собственная паранойя? Она была убеждена, что психиатры, как и дилеры, любили держать своих клиентов на крючке.
– Как поживает ваша семья? – ломанулась она очертя голову.
– Моя семья? – удивленно повторил он. – Э-э… очень хорошо.
Механические скульптуры фонтана выделялись в темноте своей яркой расцветкой и лоснящимися рельефами. К сожалению, бассейн был пуст, и автоматы стояли на сухом дне.
– Я не помню, – настойчиво продолжала Гаэль, – ваша жена работает?
– Да… То есть нет… – пробормотал он, избегая ее взгляда. – Она по образованию психолог. Время от времени она принимает участие в семинарах.
– Сколько времени вы женаты?
– Я уже давно бросил подсчитывать. Лет двадцать, думаю…
Она чуть было не бросила: «Зачем врешь, сволочь ты этакая?», но довольствовалась тем, что спросила – насмешливо, с долей провокации:
– И она позволяет вам отправляться вечером на свидание с молодой женщиной?
– Я вам уже говорил, у нас не те отношения.
– А какие у вас отношения?
Кац взмахнул руками, будто защищаясь, – его бесполое лицо, выделяясь на фоне модернистских скульптур и готических окон церкви Святого Медерика, представляло собой поистине странное зрелище.
– Прошу вас, – запротестовал он, смеясь, – я не думал, что попаду на допрос!
Вместо того чтобы сменить тон на более мягкий, Гаэль выпустила новый залп:
– Вы помните, с чего начались наши сеансы?
– Э-э… думаю, с того, что вы со мной связались.
– Я не помню.
– Правда? Возможно, это проявление некоторой заторможенности…
– Пожалуйста, не сейчас…
Он опять засмеялся, все более раздраженный, и ускорил шаг.
– Может, мы встретились на какой-то вечеринке, – не отступала она, – когда я была под кайфом или пьяна, а?
– Не думаю, что мы бываем на одних и тех же вечеринках.
– А на каких вечеринках бываете вы?
Гаэль задала вопрос настолько агрессивно, что Кац резко остановился:
– Вы уверены, что хотите видеть меня сегодня вечером?
– Простите, – ответила она спокойнее.
Новая сигарета. Дым, который она выдохнула, внезапно показался ей очень белым. Ослабь давление.
Она сменила курс и заговорила тоном, который считала непринужденным:
– Вы следили за делом Человека-гвоздя?
– Почему вы спрашиваете? – еще больше напрягся он.
– Вы же знаете, до какой степени я была замешана в ту историю.
– Ну и что?
– Мне бы хотелось узнать ваше мнение как психиатра об убийце.
– Прежде всего, о каком Человеке-гвозде вы говорите? О том, что из семидесятых? Или о том, который терроризировал Париж два месяца назад?
По крайней мере, он не изображал полное неведение. Внезапно Гаэль все стало ясно. Кац заинтересовался ею именно из-за ее близости к обоим делам. В конце концов, она была дочерью копа, который арестовал первого убийцу, и сестрой того, который вычислил второго. Но убила-то его я, повторяла она про себя, словно желая проникнуться уверенностью, что в случае необходимости сумеет за себя постоять.
Психиатр снова зашагал, но такой неверной походкой, что казалось, будто он хромает.
– Не знаю, что вам сказать. Я немало прочитал в прессе и…
– И?..
Он промолчал. Она перехватила его взгляд и на этот раз уверилась: он заметил Одри. Она тоже обернулась и едва не закричала: сыщицу с ее бомжовым видом только что остановили патрульные в форме. Сейчас она покажет свой значок и засветит всех окончательно.
– Вы ошиблись, – пролепетал Кац.
– Эрик, – взмолилась она, – я…
Он свернул к улице Ренар. Гаэль на мгновение заколебалась. Одри бросилась к ней, ее люди следом. В общей неразберихе полицейские в форме присоединились к ним.
Не раздумывая, Гаэль двинулась за психиатром. В это мгновение он оглянулся и побежал. Гаэль тоже.
Добравшись до улицы Ренар, Кац замешкался – прохожие с любопытством наблюдали за долговязой фигурой, казалось бегущей от собственной тени, – потом метнулся через улицу прямо посреди движения, прибавив скорость. Машины тормозили, клаксоны надрывались, скутер едва на него не наехал.
Мгновение спустя он был на противоположном тротуаре и рысцой побежал в сторону улицы Риволи. Гаэль, которая тоже приостановилась, пропуская машины, рванула вперед (к счастью, она надела туфли без каблука), вызвав новый шквал гудков. Она оказалась перед бассейном Святого Медерика, потом проскочила вдоль перил спуска, ведущего к подземной части Центрального рынка, а полицейская машина с врубленной до отказа сиреной двигалась ей навстречу.
Полицейский фургон окончательно вогнал Каца в панику. Он развернулся и кинулся в туннель, откуда на полной скорости выезжали машины. В момент, когда Гаэль в свою очередь огибала перила, визг тормозов – или человеческий крик? – вылетел из бетонной глотки.
Она поняла, что все кончено.
Она встала перед фургоном, который собирался спуститься в туннель против движения, заставив того притормозить, потом сама побежала вниз. В подземной части все машины остановились. Облако дыма и запаха жженой резины висело между сальных стен. Асфальт, начиная от бампера внедорожника, был забрызган кровью. Каца отбросило на десять метров дальше, к ногам Гаэль, которая в спешке чуть было о него не споткнулась.