Он залез в карман жилета и, выудив оттуда мятный леденец, бросил его себе в рот.
Он не кричал на меня. Даже не повысил голос.
– Гм. Совсем рядом, – заметил он, предлагая мне покрытую ворсинками конфету, которую я приняла дрожащими пальцами. Я с трудом нашла свой рот.
Когда я вырасту, – подумала я, – хочу быть похожей на него.
– Давай посидим на воротах, – предложил он. – Нам обоим надо перевести дух.
Через секунду я уже беззаботно болтала ногами в воздухе, а через минуту-другую ко мне присоединился и доктор Дарби.
– Как ты? – поинтересовался он.
Я несколько раз моргнула. Солнце слепило глаза.
– Я в порядке, – ответила я и добавила: – Спасибо.
– Что у тебя новенького происходило за последнее время? Интересные эксперименты?
Я чуть не обняла его. Он не собирался копаться у меня в душе.
Возможность, посланная богами. Я не смогла устоять.
– Я подумывала провести кое-какую работу с аденозинтрифосфатом, – выпалила я, – но не знаю, где его раздобыть.
Воцарилась молчание.
– Боже мой, – наконец произнес доктор Дарби. – АТФ?
Я кивнула.
– Надеюсь, ты не планируешь вколоть его в какое-нибудь несчастное, ничего не подозревающее создание?
Это был философский вопрос того рода, который мог бы поставить в тупик Платона – и даже Даффи.
Была ли Харриет несчастной? Ничего не подозревающей?
В том смысле, который вкладывал в эти слова доктор Дарби, нет, я уверена.
Была ли она созданием?
Что ж, это зависит от того, к какому определению прибегнуть. Не так давно я искала это слово в «Оксфордском словаре английского языка», пытаясь выяснить, грешно ли это – убить муху во имя Науки.
В церкви мы пели:
«Что и требовалось доказать» не особенно помогло. С одной стороны, говорилось, что «создание» означает все, что создано, одушевленное и неодушевленное, в то время как другое определение утверждало, что оно относится к живому существу или животному, в противоположность человеку.
Нравственный выбор оставался на усмотрение конкретного человека.
– Нет, – ответила я.
– Не то чтобы это было мое дело, – улыбнулся доктор Дарби.
Несколько минут мы молча сидели по соседству с могилами на церковном кладбище, постукивая об стену каблуками.
– Хорошо сидеть летним днем на стене в обществе молодой женщины, – произнес доктор.
По моей ухмылке он мог понять, что я полностью с ним согласна. Он мне льстил, но я не возражала.
– Компенсирует менее счастливые случаи.
Я позволила молчанию затянуться, и он, наконец, добавил:
– Сегодня мы потеряли девочку… твою ровесницу. В больнице. Ее звали Маргарита, и она не заслуживала смерти.
– Соболезную, – сказала я.
– Временами мы все, доктора, чувствуем, что наших хваленых умений недостаточно. Смерть нас побеждает.
– Должно быть, вам грустно, – заметила я.
– Да. Чертовски грустно. Она болела тем, что мы называем идиопатической невропатией. Знаешь, что это такое?
– Это значит, что вы не знаете причину, – ответила я.
– Мы работаем над этим, – утомленно кивнув, сказал доктор Дарби, – но еще только начало пути. То есть начало для всех нас, но конец для бедной Маргариты.
– Она была красивой? – спросила я. Мне показалось это ужасно важным.
Доктор Дарби кивнул.
Я представила себе умирающую Маргариту с золотыми волосами, разметавшимися по подушке, бледным и влажным лицом, закрытыми глазами, окаймленными черными кругами, и разумом, уже ушедшим в другой мир. Представила ее горюющих родителей.
– И вы ничего не могли сделать?
– Мы собирались использовать АТФ в качестве последней попытки, но… очень странно, что ты заговорила о нем.
– АТФ? Аденозинтрифосфат?
– Он у меня в чемоданчике. – Он указал на еще дымящийся «моррис». – Один мой старый школьный друг сумел добыть несколько пробных доз. Теперь в них нет особой нужды, боюсь.
Действительно ли доктор Дарби говорил мне то, что он говорил? Я едва осмеливалась дышать.
– Если хочешь, он твой, – сказал он, соскальзывая по стене и подходя к автомобилю. – Мне надо сказать Берту Арчеру, чтобы он занялся старушкой Бесси.
– Мне очень жаль, что так вышло с вашей машиной, – сказала я. – Мне следовало смотреть, куда…
Доктор Дарби поднял руку ладонью ко мне.
– Поэт Купер, – произнес он, – который знал, о чем говорил, однажды написал: «Пути Господни неисповедимы». Мы, простые смертные, никогда не должны подвергать сомнению то, что нам кажется иногда слепыми деяниями Судьбы.
Он извлек черный медицинский чемоданчик из «морриса», покопался в его квадратной пасти и извлек два закрытых стеклянных флакончика.
– Вот почему я верю в тебя, Флавия, – сказал он и протянул их мне, не говоря больше ни слова.
Полагаю, мне следовало быть преисполненной теплом и благодарностью, но нет. Я сидела на солнце, но меня обдало холодом.
С какой смехотворной легкостью, если подумать, мне удалось добыть тиамин и АТФ у Аннабеллы Крюикшенк и доктора Дарби. Почти как если бы их действиями управляла некая высшая сила.
Что, если это дух моей покойной матери, где бы он ни был, проникает сквозь покровы из иного мира, чтобы обеспечить свое воскрешение?
Что, если мы все – лишь марионетки в мертвых руках Харриет?
15
Мои лодыжки отрастили перья на манер Меркурия, бога с крыльями на ногах, когда мы с «Глэдис» неслись домой – окольным путем, разумеется: на запад к Хинли, потом на юг по той же самой дорожке, по которой мы приехали, до западной части Букшоу.
Я проталкивала «Глэдис» через дыру в изгороди, готовясь совершить финальный рывок через поля, когда из-за заросшего травой разъезда появился знакомый синий «воксхолл» и на угрожающе медленной скорости покатил ко мне.
Конечно же, это был инспектор Хьюитт.
– Я подумал, мы можем поймать тебя на этом пути, – произнес он, опуская стекло. Сидящий рядом с ним за рулем детектив-сержант Вулмер слегка кивнул и медленно повернул лицо, одарив меня бесстрастным взглядом полицейского.
– Я надеюсь, вам не пришлось ждать слишком долго, инспектор, – небрежно ответила я, но его это не позабавило.
Дверь открылась, и он вышел на дорожку.
– Давай прогуляемся, – сказал он.
Мы прошли в молчании ярдов пятьдесят, перед тем как инспектор остановился и повернулся ко мне.
– Так жаль твою мать, Флавия. Даже не могу представить себе, что ты чувствуешь.
По крайней мере у этого человека хватило здравого смысла это признать.
– Благодарю, – искренне ответила я.
– Если мы с Антигоной можем что-то сделать, обращайся.
– Я бы хотела, чтобы вы оба пришли на похороны, – внезапно сказала я без размышлений. Понятия не имею, что мною двигало. – Это завтра.
Антигона, жена инспектора, была для меня солнцем. Я обожаю эту женщину. Одна мысль о том, что она разделит со мной похороны Харриет, немного утишала мой страх.
– Мы в любом случае планировали прийти, – ответил инспектор. – Но спасибо за приглашение.
Формальности были соблюдены, правильные слова произнесены. Настало время перейти к настоящей цели его появления.
– Полагаю, вы хотите задать мне вопрос о том мужчине, которого убили на вокзале.
– Убили? – повторил инспектор. Он чуть – но все же нет – не подавился этим словом.
– Кто-то сказал, что его толкнули. Не знаю, кто.
– Толкнули? Вот как говорили?
– На самом деле сказали «столкнули». Кто-то его столкнул. Я не видела говорившего и не узнала голос. Удивлена, что никто вам об этом не сказал.
– Что ж, ладно. Нам надо допросить еще много свидетелей. Уверен, что один или несколько из них смогут подкрепить твое заявление.
Если бы я отвечала за полицейское расследование, я бы в первую очередь искала человека, сказавшего: «Кто-то его столкнул», а не тех, кто мог просто услышать эти слова, – подумала я.
Но я ничего не сказала. Не хотела раздражать инспектора.
– Говорят, ты первая оказалась рядом с жертвой.
– Я была не первой, – возразила я. – Там были люди до меня.
Инспектор Хьюитт извлек записную книжку из кармана и сделал запись своей ручкой «Биро».
– Начни с того момента, когда поезд неожиданно затормозил.
Однако нет нужды пересказывать ему слова, произнесенные незнакомцем: нет нужды говорить ему, что Егерь – кто бы он ни был – в серьезной опасности.
– Поезд затормозил, – начала я. – Кто-то закричал. Я подумала, что могу помочь. Подбежала к краю платформы, но было уже поздно. Мужчина был мертв.
– Как ты это поняла? – поинтересовался инспектор, уставив на меня внимательный взгляд.
– Ни с чем не спутаешь эту полную неподвижность, – ответила я. – Ее нельзя подделать. Шевелились только волоски на его предплечье.
– Ясно, – сказал инспектор Хьюитт и сделал еще одну заметку.
– Ясно, – сказал инспектор Хьюитт и сделал еще одну заметку.
– Они были золотистые, – добавила я.
– Благодарю тебя, Флавия, – сказал он. – Ты очень полезна.
Обычно подобный комплимент из уст инспектора Хьюитта заставлял мою голову кружиться от радости, но не в этот раз.
Был ли он «ироничен», как это называет Даффи? Она однажды сказала мне, что это слово означает завуалированный сарказм: клинок, прикрытый шелком.
«Улыбающийся человек с ножом!» – прошипела она жутким голосом.
Я печально улыбнулась инспектору Хьюитту, что показалось мне соответствующим ситуации, а затем повернулась и пошла назад по тропинке. Я подняла «Глэдис», и мы двинулись домой через поля.
Когда я была уже достаточно далеко, под предлогом того, что мне надо поправить косички, я бросила быстрый взгляд назад.
Инспектор Хьюитт стоял на том же самом месте, где я его покинула.
Ундина встретила меня у кухонной двери.
– Тебя везде искали, – объявила она. – Они в ярости, могу тебе сказать. Ибу хочет видеть тебя немедленно.
В привычных обстоятельствах я бы ответила на такой приказ словами, от которых волосы матери Ундины встали бы дыбом навечно, но я сдержалась.
В доме достаточно давящая атмосфера и без моей помощи.
Так что, как идеальная маленькая леди, я повернулась и грациозно двинулась по ступенькам.
Сама не могу в это поверить.
Доггер расквартировал корнуольских де Люсов в спальне над северным фасадом, в пахнущей плесенью комнате с кремово-зелеными обоями, из-за которых она выглядела как пещера, в которой дозревает сыр рокфор.
Я постучала и вошла до того, как Лена мне разрешила.
– Где ты была? – требовательно спросила она.
– Снаружи, – ответила я, не собираясь облегчать ей дело.
– Тебя все искали, – продолжила она. – Твой отец потерял сознание у гроба твоей матери. Это было ужасно. Ужасно!
– Что? – Я не могла поверить своим ушам. – Его вахта только вечером.
– Бедняга практически не отлучался от нее с тех пор, как сегодня утром ее принесли домой. Тетушка Фелисити была рядом с ним. Ее бдение заканчивается в шесть сорок восемь, и они хотят, чтобы ты сменила ее – вместо отца.
– Благодарю, кузина Лена, – сказала я. – Так и сделаю.
Я вышла из комнаты и тихо прикрыла дверь, оставляя ее на волю рокфора.
Оставшись одна в вестибюле, я прислонилась к стене и сделала глубокий вдох.
Я не беспокоилась об отце: Доггер наверняка уложил его в кровать, и даже не сомневалась, что в его ведомстве все под контролем.
Лена ни слова не сказала о вызове доктора, так что я была вполне уверена, что дело просто в истощении, обычной усталости.
Отец почти не отдыхал с тех пор, как пришла новость о смерти Харриет, и теперь, когда ее привезли домой в Букшоу, он спал еще меньше.
Что меня беспокоило, так это то, что до моего дежурства остается лишь пара часов и у меня мало времени на подготовку. Добрая судьба увеличила время, которое я смогу провести с Харриет, в три раза: вместо четырех часов сорока восьми минут у меня теперь есть больше четырнадцати часов, хотя в три приема, – отцовская вахта, Фели и моя (с перерывом на бдение Даффи, конечно), – чтобы вернуть Харриет к жизни.
Будет только один шанс – один-единственный, – чтобы убедить семью в том, что я чего-то стою. Если я потерплю неудачу, то навеки останусь отверженной.
Нельзя терять ни секунды.
Отныне все зависит от Флавии де Люс.
16
Оставшись в одиночестве в своей лаборатории за крепко запертой дверью, я приступила к последним приготовлениям.
Эсмеральда без всякого любопытства взглянула на меня со своего насеста.
Первый шаг – разложить необходимые инструменты: отвертку, ножницы для резки металла, оцинкованное ведерко для угля и фонарик.
Первый инструмент предназначался для того, чтобы открыть гроб Харриет; второй – разрезать металлическую обшивку; третий и четвертый – извлечь остатки сухого льда, в котором, по моим предположениям, хранилось ее тело; и пятый – добавить света месту действия, освещаемому лишь неверным мерцанием свечей.
Потом потребуются иглы для подкожных инъекций – два прочных и несколько подозрительных образчика из поистине впечатляющей коллекции лабораторных инструментов дядюшки Тара.
Я достала из кармана носовой платок и развернула его: там лежали два флакончика с аденозинтрифосфатом, великодушно подаренные мне доктором Дарби, и бутылочка тиамина, переданная мне Аннабеллой Крюикшенк в знак открытого неповиновения ее брату Ланселоту.
Если Ундина или Лена и заметили что-то выпирающее под моим свитером, то ничего не сказали.
Затем, готовясь к делу, я освежила в памяти соответствующие страницы из дневника дядюшки Тара, касающиеся воскрешения мертвых.
Воскрешения Харриет де Люс.
Я подтащила высокий стул и начала перечитывать строчки, написанные паучьим почерком.
Даже самому невнимательному читателю было очевидно, что дядюшка Тар экспериментировал на кроликах. Страница за страницей были заполнены нарисованными от руки таблицами и графиками, фиксирующими время, дозы и результаты его попыток по воскрешению двадцати четырех кроликов, которые именовались Альфа, Бета, Гамма, Дельта и так далее вплоть до Омеги.
Все они, за исключением Ипсилона, у которого, как подозревал дядюшка Тар, было слабое сердце, успешно вышли из состояния клинической смерти и дожили до следующего дня, чтобы подвергнуться новым экспериментам.
Я читала, и мои глаза слипались, и этому еще больше способствовал микроскопический почерк дядюшки. Раз-другой я клюнула носом, начала читать сначала, несколько раз глубоко зевнула и…
Я проснулась совершенно дезориентированная. Моя щека лежала на лабораторной скамье в лужице слюны.
Я вяло покачала головой и покрутила шеей, пытаясь стряхнуть тупую боль, которая всегда приходит, когда спишь днем.
Открыла дверь и торопливо вошла в спальню проверить, который час.
Шесть часов сорок четыре минуты!
Я проспала остаток дня, и у меня остается лишь четыре минуты, чтобы дойти до будуара Харриет и занять свой пост. Мне придется вернуться за своими инструментами и ингредиентами позже.
Со скоростью артиста-трансформатора из мюзик-холла я стащила мятую одежду и натянула мой лучший черный сарафан и чистую белую блузку. Длинные черные колготки и пара ненавистных черных пристойных туфель завершили мой наряд.
Пригладив волосы пальцами вместо расчески, я расправила косички.
Слишком поздно толком приводить себя в порядок, так что я просто протерла сонные глаза, слюной смыла полосу грязи с подбородка и поспешила в западное крыло.
– Ты опоздала на две с половиной минуты, – заявила тетушка Фелисити, бросив взгляд на наручные часы.
– Меня задержала толпа снаружи, – сказала я, и в моих словах была крупица правды. Толпа безмолвных плакальщиков простиралась через весь коридор второго этажа, вниз по лестнице, по вестибюлю наружу во двор и, насколько я знала, дальше всю дорогу до деревни.
Я попросила женщину во главе очереди – незнакомую, поспешу сказать, – подождать чуть-чуть подольше, перед тем как входить: надо решить срочный семейный вопрос, перед тем как возобновить посещения публики. Она напряженно посмотрела на меня обиженными голубиными глазами. Честно говоря, она сильно меня беспокоила.
Мне хотелось закричать ей в лицо: «Опермент». Это короче, чем произносить «желтая мышьяковая обманка» – непрофессиональный термин для As2S3, или трисульфида мышьяка.
Не успела тетушка Фелисити что-то сказать, как я сменила тему.
– Я беспокоюсь за отца, – заговорила я. – Что с ним случилось? Я не думала, что он должен был дежурить до настоящего времени.
– Он не мог держаться в стороне, – ответила тетушка Фелисити. – Поднялся по лестнице вместе с ней и оставался рядом, пока не обессилел. Очень хорошо, что я оказалась рядом и позвала на помощь.
– Доггера? – спросила я.
– Доггера, – подтвердила она. И у меня не было вопросов, пока она не добавила: – Кого еще я могла позвать?
– Ну, доктора Дарби. Мне следовало догадаться…
– Фи! – чуть не плюнула тетушка Фелисити. – Доггер обладает более высокой квалификацией, чем половина медиков в королевстве.
– Доггер?
– О, не надо делать такой удивленный вид, девочка. И закрой рот, это не сработает. Я думала, ты давно уже обо всем догадалась.
– Ну, я всегда знала, что он обладает обширными познаниями в области медицины, но казалось…
– Чепуха! Ты знаешь много стряпчих, трактирщиков, жокеев или епископов, которые могут правильно сложить сломанную бедренную кость или вырезать воспаленные миндалины?
– Ни одного, – признала я.
– Именно, – подтвердила тетушка Фелисити. – И так было всегда, верно? Совершенно очевидно.
Она так наслаждалась моим неведением, что я на миг подумала, что она сейчас закукарекает от радости.