И подобно тому, как предметы – не содержания, так и мышление не есть жизнь представлений, которая могла бы быть даже сведена к механике процесса представления, а есть нечто совершенно новое, которое и носит именно название мышления. Когда наше Я мыслит предметы или противополагает себе мир предметов, оно поднимается в совершенно новую сферу. Душевная жизнь становится духовной жизнью; в мышлении дух наш или наше духовное око выходит за пределы сознания и полагает тот трансцендентный мир. Вся и всяческая духовная деятельность распространяется на сознательно мне противополагаемые предметы. Но в мышлении эти предметы возникают для меня. В акте мышления наше Я преступает «духовный порог».
Специфически духовная деятельность – мы называем ее также и апперцептивной деятельностью – имеет однако две, конечно переходящие друг в друга стороны. Во-первых, это – деятельность сознательно упорядочивающая, придающая самостоятельность и обобщающая, объединяющая и устанавливающая известные отношения. В этой деятельности пред сознанием возникают единичное и множество, целое и части, тождественное и различное, равное и неравное, формы, субстраты и весь рой отношений. Ничто из всего этого не содержится в содержаниях и не складывается из них, а все это возникает лишь, как нечто совершенно новое, как плод апперцептивной деятельности и совершенной ею духовной переработки материала, данного в содержаниях ощущений. Искать значение какого-нибудь из понятий, определяющих нашу духовную жизнь, в содержаниях наших ощущений было бы столь же бессмысленно, как было бы бессмысленно выводить духовное содержание божественной комедии из формы букв, которыми она напечатана. Только при рассмотрении этой духовной жизни перед психологией вырастает самая существенная ее задача. Очевидно, следовательно, что эта задача лежит за пределами учения о содержаниях ощущений.
Вторая сторона духовной деятельности есть опрашивание, именно опрашивание предметов. На наш вопрос предметы дают ответ, тот или другой ответ в зависимости от направления вопроса. В ответ на эти вопросы мир предметов оказывается тем самым, что он есть, когда он ставит нам требования. Требования эти подчинены своим собственным законам, именно законам предметов или мышления, которые в конце концов совпадают в законе тождества. Акт признания требования предметов есть суждение. Известные предметы требуют от нас, как своего «права», чтобы мы их мыслили, или они претендуют на то, чтобы акт, в котором они мыслятся, имел для нас «значение». В сознании и признании этого требования заключается суждение действительности. Рядом с сознанием действительности возникает у нас в таких вопросах и признаниях сознание величины, значения, должного и всякого рода сознание значимости или действительности.
Подобно тому, как мир предметов есть свой особый мир, противополагаемый миру содержаний, так суждение – а вместе с ним и познавание – есть нечто совершенно другое, чем ощущение и представление, его закономерность есть совершенно иная закономерность, чем действительная или мнимая закономерность ощущений или представлений.
Должна быть проведена самая резкая граница между миром предметов и миром содержаний, между миром духа, в котором происходит сознательная систематизация предметов, опрашивание, переживание требований предметов, акты признания их, с одной стороны и миром представлений – с другой. Одним словом, употребляя лозунг сегодняшнего дня – должен быть совершенно преодолен всякий «психологизм» – таково важнейшее требование, которое должно быть поставлено перед современной психологией.
К этой противоположности содержаний и предметов или представления и мышления присоединяется, играя до известной степени роль связующего звена, дальнейшее основное понятие описательной психологии, именно понятие деятельности, заключающее в себе понятие стремления. Всякая деятельность есть взаимоотношение между Я и предъявляющими известные требования предметами. Она есть отголосок и результат требований предметов в индивидуальном Я.
Вещи существуют и в них что-то происходит. О жизни же сознания никогда нельзя сказать просто, что это есть нечто, что существует или что происходит; она есть жизнь, а жизнь есть деятельность. Только деятельным нам дано наше Я. И наоборот, вне деятельного Я деятельность не имеет никакого смысла.
Правда, мы и вещи называем «деятельными». Но понятие деятельности, как и родственные понятия воздействия, работы, делания, силы совершенно чужды миру вещей. Только в акте очеловечения то, что эти понятия выражают, переносится на вещи. Всякая деятельность есть первоначально слепая деятельность по инстинкту. Только мышление вносит свет в нее и после бесконечного ряда промежуточных ступеней она становится деятельностью разумной. Такая разумная деятельность есть деятельность, определяемая требованиями предметов. Последним же предметом деятельности оказывается для разума идеальное Я, или абсолютная самодеятельность.
Но деятельности никогда не существуют в нашем сознании, как изолированные события: они переживаются «проистекающими» из других переживаний сознания. Вместо этого мы обыкновенно говорим: я нахожу себя в моей деятельности «обусловленным», «определенным» чем-то, «зависимым» от тех или других переживаний сознания.
И этими выражениями мы пользуемся постоянно, когда говорим о вещах или процессах во внешнем мире. И процессы в мире физическом мы считаем «обусловленными» или «определенными» чем-то другим, или мы говорим, что то или другое со-.
бытие в мире физическом происходит «из-за» другого. Действие у нас «вытекает» из какой-нибудь причины или ею «вызывается» или мы устанавливаем «зависимости» в мире физическом. Это звучит так, как будто мы и здесь действительно находим ту обусловленность или определенность, будто когда нагретое тело расширяется, мы кроме совпадения этих процессов во времени наблюдаем еще и некоторую «зависимость» одного от другого или будто мы видим здесь, как одно вытекает из другого, подобно тому, как какое-нибудь решение проистекает из размышления в непосредственных наших переживаниях, или будто мы имеем, по меньшей мере, основание допустить, что эти переживания сознания происходят в мире физическом, что в событиях этого мира есть обусловливание или обусловленность, есть зависимость, одно проистекает из другого. Но на самом деле обо всем этом не может быть и речи. Обусловливание или обусловленность, зависимость, проистекание одного из другого – все это обозначает не только переживание сознания, но и переживание какого-нибудь Я. Я чувствую себя «обусловленным» каким-нибудь событием, о котором я узнаю. Я чувствую себя в моем мышлении «зависимым» от какого-нибудь факта и т. д. Выражения эти, если быть еще точнее, обозначают определения непосредственно переживаемых деятельностей и актов нашего Я, именно непосредственно сопереживаемые отношения их к другим переживаниям сознания. Но все эти выражения, подобно разобранному нами выше понятию действительности, теряют всякий смысл, как только мы устраняем это Я или деятельности и акты его, определениями которых они являются. Они тогда тоже самое, что высота тона без тона, или тембр звука без звука.
Если мы тем не менее применяем все эти выражения и к вещам, то это имеет свое основание в том самом обстоятельстве, которое заставляет нас говорить также о деятельностях в вещах, т. е. в очеловечении или одухотворении вещей внешнего мира.
Мы совершаем такое очеловечение в мире вещей прежде всего там, где существуют причинные отношения. Мы говорим поэтому также вполне определенно о причинной «обусловленности», причинной «зависимости» и т. д. Из сказанного, однако, ясно, что в факте причинной связи между вещами и событиями во внешнем мире не заключается ничего из этих переживаний нашего Я. Напротив, между непосредственно переживаемой обусловленностью, определенностью, и т. д. и причинными отношениями нет ничего общего. Они принадлежат различным мирам, более того, во всем мире наших понятий они образуют самые крайние противоположности. Причинные отношения существуют только для нашего разума. Они им умозаключены и принадлежат независимому от нас внешнему миру, тогда как перечисленные переживания Я принадлежат непосредственно переживаемому Я. Да и не имеет ни малейшего смысла пытаться получать их умозаключением, ибо само существование их заключается именно в том, что они переживаются. Между обоими понятиями – причинностью с одной стороны и обусловленностью, проистекаемостью, зависимостью и т. д. с другой – существует такое же отношение, какое существует между познанной реальностью вещей с одной стороны и непосредственной действительностью сознания – с другой.
Но рассматриваемые переживания нашего Я суть, как уже сказано, непосредственно переживаемые отношения. Всего лучше будет обозначить их словом, наиболее ясно выражающим их особенности, именно выражением «отношение мотивации» или назвать их отношениями между «мотивом» и «мотивированным». Этой мотивации можно тогда противопоставить, как нечто совершенно с ней несравнимое, причинную связь.
Но рассматриваемые переживания нашего Я суть, как уже сказано, непосредственно переживаемые отношения. Всего лучше будет обозначить их словом, наиболее ясно выражающим их особенности, именно выражением «отношение мотивации» или назвать их отношениями между «мотивом» и «мотивированным». Этой мотивации можно тогда противопоставить, как нечто совершенно с ней несравнимое, причинную связь.
Причинные отношения устанавливают связь познаваемого нами предметно-реального мира. Отношения мотивации образуют непосредственно переживаемую связь жизни сознания или непосредственно переживаемую связь в нашем Я. Наше Я есть во всякий момент объединяющий пункт в жизни сознания. Растянутое во времени оно образует линию. Но в упомянутом выше «проистекании» или «мотивации» эта линия становится живой, становится внутренне связанным потоком.
Рассмотренная здесь связь жизни сознания так, как она переживается, не есть связь закономерная. Описательная психология, которая ее изучает, учит нас только одному, а именно, что деятельность определенного рода обыкновенно вытекает или вытекала из определенного рода переживаний сознания. Она устанавливает только привычки в моих действиях. С другой стороны, она вместо необходимости, которою характеризуется всякая закономерность, находит прямую ей противоположность, именно произвол.
Из сказанного как будто следует, что совсем нет настоящей науки о сознании, не ограничивающейся одним описанием, а устанавливающей закономерности. Но вспомните, что и естествознание свои законы тоже не находит непосредственно в данном. И физическая действительность тоже не представляется рассматривающим ее глазам прямо и непосредственно, как действительность закономерная. И здесь вы из простого рассмотрения данного не извлечете ничего, кроме эмпирических правил или привычек, в том, что происходит. И то, что в области жизни сознания есть произвол, то в мире чувственного восприятия есть иллюзия случайности.
Естествознание находит свои законы в логической переработке данного. Нет поэтому ничего удивительного, если наука о сознании тоже находит свои законы только путем логической переработки данного.
И вот такая наука о сознании существует. И эта наука представляет собой во всех отношениях полную противоположность естествознания. Отношения между ними точно те же, какие существуют между Я или сознанием с одной стороны и независимым от них миром вещей – с другой. Этим вместе с тем намечается первый из путей психологии, выводящих за пределы голого описания жизни сознания. И если под «психологией» понимать психологию в абсолютной ее противоположности к наукам естественным или чистую психологию, мы должны сказать: психология есть эта наука о сознании.
Естествознание выделяет из предметов, непосредственно представляющихся физически-действительными или претендующих на значение физически-действительных, т. е., следовательно, из мира чувственного восприятия, значимые (gültigen) предметы или, точнее выражаясь, значимые, действительные предметы. Так и наука о сознании выделяет из проявлений деятельности нашего Я, в особенности из актов мышления, оценки и воления значимые акты. В обоих случаях «значимое» есть то, что освобождено от условий индивидуального сознания. Это – очищенное от субъективности или чисто объективное. Можно сказать и так: естествознание освобождает действительные предметы от той формы их, как они отражаются в индивидуальном сознании. В таком случае наука о сознании освобождает акты и деятельности нашего Я от той формы, которую они получают в индивидуальном сознании и в его условиях. Первое находит на означенном пути чистые действительные предметы; вторая таким же образом находит чистые акты и деятельности мышления, оценки и воления. Она находит чистый разум, чистый, производящий оценки дух и чистую волю или «чистый практический разум», и во всем этом находит чистое Я или Я разума.
Формулируя все сказанное в кратких словах, можно сказать так: цель естествознания – вещь в себе, которой оно, однако, не находит; цель науки о сознании – Я в себе, которое она может найти.
Вещь в себе, т. е. окончательно и вполне действительный мир вещей, трансцендентна индивидуальному сознанию. Именно поэтому она остается одной и той же для всех. Так и Я в себе, которое находит наука о сознании, трансцендентно индивидуальному сознанию и именно поэтому остается одним и тем же для всех. Вместе с тем оно также одно и тоже во всех, поскольку оно способно превращаться в действительность в отдельных индивидуумах.
Но вещь в себе есть вместе с тем носительница абсолютной закономерности предметно-реального мира. Полное познание ее было бы полным познанием этого мира. Мы называем «закономерность» в этом случае причинной закономерностью. Точно также и Я в себе или Я разума есть носитель абсолютной закономерности. И его полное познание есть тоже познание этой закономерности. Но закономерность Я-разума есть не причинная закономерность, а закономерность разума. В противоположность той естественной закономерности ее можно назвать также нормативной закономерностью. Основными дисциплинами, предметом которых является установление этой закономерности, являются логика и нормативное учение об оценках. Но и нормативные законы суть законы о фактах. То, что является нормой для индивидуального сознания, есть вместе с тем выражение сущности того трансцендентного Я или Я-разума. Наука о сознании, о которой мы здесь говорим, есть, повторяю еще раз, психология постольку, поскольку предметом ее, наверное, является сознание. Но мы можем обозначить ее еще более специально, назвав ее чистой наукой о духе. Действительно, задача ее может быть определена и так: предмет ее исканий в индивидуальном сознании есть дух, а этот дух единый.
Что же такое представляет собой для этой науки о духе индивидуальное сознание? Ответ на этот вопрос был дан уже выше: индивидуальное сознание есть для нее точно то же самое, что оно есть для естествознания, т. е. происходящие в индивидуальном сознании и обусловленные его индивидуальной сущностью акты и деятельности, короче говоря, субъективированные акты и деятельности, суть для нее точно то же самое, чем индивидуально-обусловленные явления или отражения реального мира являются в индивидуальном сознании, коротко говоря, чем субъективированный действительный мир является для естествознания. Другими словами, субъективность или форма, которую получает в индивидуальном сознании то, что является предметом познания обеих наук, именно, искомое ими обеими «значимое», должна быть обеими науками устранена.
Рядом с этой психологией, как наукой о духе, существует, однако, психология, для которой коренным и специальным предметом познания служит индивидуальное сознание – не единичное или не прежде всего единичное, т. е. то или другое индивидуальное сознание, а индивидуальное сознание вообще. – Очевидно, что психология, о которой мы теперь говорим, есть именно та психология, которую мы обыкновенно называем психологией, по крайней мере, которую мы имеем в виду всегда, когда мы противополагаем ее наукам о духе, т. е. логике, эстетике и этике.
Для этой же психологии индивидуального сознания основным является следующий вопрос: что собственно такое то, что делает индивидуальное сознание индивидуальным, что оно такое не в себе, а для нас? Чем различаются между собою индивидуальные единицы сознания или индивидуальные Я, и что делает их тем или другим индивидуальным Я? Ответ на этот вопрос гласит: не различие в качестве. Я не стал бы тем или другим человеком, моим соседом или другом, например, если бы в какой-нибудь момент его жизнь сознания стала бы совершенно тождественной с моей.
И я не становлюсь кем-либо другим, а остаюсь самим собой, когда моя жизнь сознания изменяется, т. е. становится качественно другой, имеет другие содержания, когда в ней выступают другие факты мышления, оценки и воления, как это в течение моей жизни на самом деле постоянно происходит.
Есть же только один ответ на вопрос, в чем заключается для нас различие между индивидуальными Я.
Этот ответ содержится уже в словах «индивидуальное сознание». Мы подразумеваем под ними сознание определенного отдельного индивида.
«Это индивидуальное сознание» есть сознание этого индивида, «то индивидуальное сознание» есть сознание того индивида, т. е. «это» сознание есть сознание, которое принадлежит этому индивиду или которое имеет этот индивид, «то» сознание есть сознание, которое принадлежит тому индивиду или которое имеет тот индивидуум.
А что мы подразумеваем здесь под словом «индивид»? Именно то, чему «принадлежит» сознание или которое «имеет» сознание. Но это «то» по необходимости должно быть нечто, отличное от сознания. Индивид, которому принадлежит сознание или который имеет сознание, не может быть опять-таки сознанием – ни отдельным переживанием сознания, ни комплексом таких переживаний, а то, что мы подразумеваем под словом «индивид» есть нечто реальное; он есть известный пункт в предметно-реальном мире. Сознание этого, а не другого индивида есть сознание, связанное с этим, а не с другим пунктом в предметно-реальном мире. Когда я говорю о различных единицах сознания или о различных Я, то – отдаю ли я себе в этом отчет или нет – я необходимо связываю каждое из этих различных Я с таким нечто, предметно-реальным, для них самих трансцендентным. Такое предметно-реальное я кладу в основу индивидуального Я или рассматриваю, как его реальный субстрат; Это реальное, «индивид», есть для нашего познания единственное principim individuationis для индивидуальных Я.