— Проходите, Иван Кузьмич, — обернулся к нему боцман. — Проходите в капитанскую каюту.
Матвеичев улыбнулся и черной от копоти рукой показал на стол в глубине салона. Обычно там сидел капитан и командный состав траулера. За столом на скамье виднелся скатанный тюфяк.
— Правильно сделал, — одобрил боцмана Иван Кузьмич. — Спать будем по очереди с первым помощником.
— Некогда спать, — ответил сидевший возле раненых Корней Савельич. — Тут зазевайся немного и кто-нибудь свалится на них или наступит.
— Будете спать, — твердо сказал Иван Кузьмич. — Не захотите по-хорошему — прикажу. Отдых входит в круг обязанностей моряка.
— Есть, — хмуро буркнул помполит, рассудив, что командир должен показывать подчиненным пример дисциплинированности.
Иван Кузьмич пробрался на привычное место за столом и стал наводить порядок. Прежде всего он установил очередь на отдых. Для женщин выделил отдельный уголок — камбуз.
Одно только оказалось выше его сил — темнота. Со всех сторон слышались голоса, призывающие к осторожности. Но толчея в салоне не уменьшалась. Стоило одному направиться к двери, как толчки, передаваясь от соседа к соседу, волной шли во все концы помещения.
Анциферов вызвал из салона двух крепких матросов. Втроем они спустили из радиорубки тяжелый аккумулятор. От него провели три маленькие лампочки. Первую повесили у камелька- поварихе, вторую возле раненых и последнюю над столом командного состава.
Со светом в салоне сразу стало просторнее. Будто стены раздвинулись. Матросы устраивались на ночь: на скамьях, на полу, даже на столах. Были и такие, что заснули сидя. Усталость оказалась сильнее тревоги, неизвестности. Скоро все притихло. Слышалось лишь шипение сковородки на камельке.
Последним заснул Анциферов. Перед тем как лечь, он, осторожно ступая между плотно сбившимися на полу телами матросов, погасил две лампочки (энергию аккумулятора следовало беречь). Одну лампочку — возле камелька — пришлось оставить. Глаше надо было нажарить за ночь рыбы на всю команду. Какие-то крохи света падали от лампочки и на раненых, на дежурившую возле них Зою. Остальным свет был не нужен.
АКТИВНЫЙ ВАРИАНТ
— Итак… — Иван Кузьмич осмотрел собравшихся в его каюте командиров. Все сидели в шинелях и шапках, а Корней Савельич даже в унтах. — Информации мы заслушали не-радующие. Машина вышла из строя. Рация повреждена. С продовольствием плохо. Придется жарить треску.
— На камельке? — покачал головой Анциферов. — На сорок четыре человека!
— Сколько же у нас осталось хлеба? — спросил старший механик Кочемасов.
— На двое суток, — ответил капитан. — Что делать дальше? Давайте решать. У кого есть соображения на этот счет?
— В нашем положении возможны два варианта, — поднялся Анциферов, — пассивный — ждать спасения на судне и активный — посадить команду на шлюпки и добираться до берега.
— Двести миль? — Корней Савельич приподнял мохнатые брови. — На веслах?
— Это добрых пять суток, — вставил Кочемасов.
— А ветер-то с востока, — значительно напомнил Корней Савельич.
— Не ветер, — поправил Анциферов, — ветерок.
— Вполне достаточный, чтобы затруднить движение на веслах, — сказал Кочемасов. — А за пять суток полярная погода может измениться. Ветер разгуляется или завьюжит.
— Не забывайте, что у нас раненые и обожженный, — напомнил Корней Савельич. — Для них холод и вода — верная гибель.
— Что же вы предлагаете? — резко спросил Анциферов. — Качаться на волнах, пока нас не расстреляют с воздуха либо с моря?
— С воздуха либо с моря нас могут расстрелять и на шлюпках, — спокойно возразил Кочемасов. — Особенно ближе к берегу.
— В таком случае позвольте напомнить вам одну неприятную особенность дрейфа, — сказал Анциферов. — В нашем квадрате укрылся поврежденный вражеский рейдер. Встреча с ним… сами понимаете…
— Разрешите, Иван Кузьмич? — поднялся Корней Савельич. — Я не могу согласиться, товарищ Анциферов, с вашим пониманием активного и пассивного поведения на аварийном судне. Не могу-с!
— Читайте уставы, — пожал плечами Анциферов.
— Некогда-с! — отрезал Корней Савельич. — И незачем. Никакие уставы и наставления не предусматривают ни нашего рейса, ни нашего положения. А потому, я полагаю, что уход с траулера нельзя считать активными действиями. Плавучесть у судна надежная…
— Вполне, — подтвердил с места Кочемасов.
— …Где мы находимся, в порту знают. К нам придут. Не могут не прийти.
— Успокаивает, — громко шепнул кто-то за его спиной.
— Мы должны позаботиться не только о жизни экипажа, — настойчиво продолжал Корней Савельич, — но и сберечь почти сто пятьдесят тонн трески в трюмах.
— И выполнить нашу основную задачу, — добавил капитан, — обследовать уловистость найденного желоба.
— Не двигаясь с места? — спросил Анциферов.
— Судно стоит, но косяк-то движется, — сказал капитан. — Вот только… как проверять уловистость? Не имея хода, тралить не будешь.
— Придется вспомнить старину, Иван Кузьмич, — обернулся к нему Корней Савельич. — Ловить на поддев.
— Глубина здесь свыше ста метров, — напомнил Анциферов.
— Сто тридцать, — уточнил Иван Кузьмич.
— Оборудуем маленький ярусок, — не уступал Корней Савельич. — Мы не промышлять собираемся. Нам лишь бы проследить: движется косяк по дну или нет. — Корней Савельич помолчал, ожидая поддержки, и продолжал убежденно, жестко: — Мы должны не только искать спасение, но и выполнить приказ. Сдается мне, что мы нашли новый район промысла, удаленный от активных военных действий. Уйти из него, не разведав точно…
— Все это верно. — Иван Кузьмич, не скрывая удивления, посмотрел на Корнея Савельича. — Где мы возьмем крючки? На ярус!
— Найдем.
— Где найдем?
— Есть у нас любители ловить глупышей на удочку, — ответил Корней Савельич. — По военному времени и глупыш сходит за утку. С мясом-то в Мурманске… сами знаете. — Он помолчал, ожидая возражений, и, уже чувствуя победу, спокойно закончил: — Маленький ярусок оборудуем.
— У двоих кочегаров есть крючки, — поддержал его Кочемасов.
— Хорошо! — подхватил Корней Савельич.
— Матвеичев собирался подкормить семью глупышатиной, — сказал Иван Кузьмич. — Стало быть, и он запасся крючками.
— Ярус ярусом, — продолжал Корней Савельич уже как о решенном. — Следует еще подумать: куда поместить раненых? Держать их в грязном салоне…
— Это уже другой вопрос, — остановил его капитан. — Не будем разбрасываться.
— Припять меры для размещения раненых надо немедленно, — настаивал Корней Савельич. — Сейчас же. В салоне смрад, чад. Дышать нечем.
— Сделаем. — Иван Кузьмич поднялся. — Решение такое: остаемся на судне. Мы давно не определялись. Работая с тралом, на курсе не удержишься. Местонахождение “Ялты” отмечено на карте наверняка с серьезным отклонением. Следовательно, и косяк нанесен на нее не точно. Придется ловить солнце или звезды, чтобы определиться и уточнить место дрейфа на планшете. Сейчас это для нас самое главное. Бездействовать в ожидании солнца либо звезд мы не станем. Наладим контрольный лов на ярус. Боцман оборудует помещение для раненых. Полагаю, что наиболее удобной для изолятора будет моя каюта. Старший механик! На вашей ответственности наблюдение за плавучестью судна. Анциферова я назначаю старшим помощником. Попрошу вас организовать наблюдение за морем и воздухом. И напомните вахтенным: теперь мы ищем на море и в воздухе не только врагов, но и друзей — спасение.
НА ПАЛУБЕ
Странно выглядела “Ялта” после взрыва, пожара: без трубы, с закопченными шлюпками и простроченной пулеметной очередью лобовой стеной рубки. Мрачно чернела пробоина над машинным отделением. В узком проходе между надстройкой и бортом вились шланги, валялись разряженные огнетушители, чья-то затоптанная стеганка. Сваленную у рабочего борта треску силой взрыва сдвинуло, и она вытянулась косой в сторону полубака. Отдельные рыбины разлетелись в стороны, примерзли к палубе.
Матросы разбились на кучки. Возле опрокинутого рыбодела громко ораторствовал неунывающий Оська:
— …А мы знаем, что для нас хорошо и что плохо? — Он недоумевающе приподнял плечи и осмотрел своих слушателей. — Я, лично, не знаю. На этом месте нам подпортили машину. Что я вам могу сказать за это? А может быть, в двух—трех милях отсюда нас поймала бы подводная лодка. И влепила бы нам в борт хорошенькую торпеду. Могло быть и так.
— Брось заливать! — Марушко цыркнул за борт длинным плевком. — Хвастался! Я счастливый! А бомбочку вмазали нам. Аккуратно вмазали.
— Хвастался? Я? — Голубые глазки Оськи изобразили самое искреннее изумление.
— А бомба? — наседал на него Марушко. — Тоже счастье?
— Что бомба? — невозмутимо ответил Оська. — Бомба дура. Упала не туда, куда надо. И все-таки она не потопила нас?
— У тебя все хорошо, — криво усмехнулся Марушко. — А машина? Разбита. Грелки остыли. Света нет. Да еще и жрать нечего. Что ты на это скажешь?
— Что я скажу?.. — Оська задумался. — Люблю разнообразие.
Он увидел возле себя Ивана Кузьмича и замолк. Притихли и остальные, выжидающе посматривая на капитана.
— Сколько у нас наблюдателей на палубе! Опасность давно миновала, а мы все наблюдаем.
Иван Кузьмич всмотрелся в матросов. Поникли ребята. Осунулись за минувшие дни. Один Оська почти не изменился. Только на похудевшем лице его, поросшем редкой золотистой щетинкой, еще больше выделялись безмятежные голубые глазки да крупнее, ярче стали рыжие веснушки.
Иван Кузьмич поправил подвешенную на марлевой косынке руку и сменил шутливый тон на серьезный:
— Старшина второй вахты! Соберите своих людей. Заканчивайте разделку улова.
И неторопливой походкой, будто ничего особенного на судне не произошло, направился дальше.
Жизнь на омертвевшем траулере налаживалась. За рыбоделом шкерили треску. Малыш отбивал ломом примерзшую к палубе рыбу. Боцман вытащил из кладовой железную бочку и мастерил из нее печку для капитанской каюты. По-прежнему ровно чавкала помпа, освобождая машинное отделение от воды. Иван Кузьмич остановился возле него. Почему так затянулась откачка? Надо бы спуститься вниз, самому посмотреть, как заделали пробоины. Иван Кузьмич поморщился, не столько от боли в кисти, сколько от обиды на свою беспомощность.
Капитан не спеша обошел траулер. Пока он осмотрелся, сделал нужные распоряжения, Быков с Оськой оборудовали крохотный — метров на тридцать — ярусок. Когда-то рыбаки, промышлявшие на шняках, дорах и елах, ставили яруса на несколько сотен саженей. Сейчас норвежские боты увеличили длину снасти до мили и больше. Ярусок “Ялты” походил на обычный перемет, каким ловят на небольших реках.
В первый подъем попало восемь штук трески. На нескольких крючках наживки не оказалось: возможно, добыча сорвалась, пока поднимали снасть с глубины?
Быков принялся потрошить улов, посматривая издали, как Оська наживляет крючки яруса. Внимательно проверив содержимое тресковых желудков, он вытер нож и поднялся к Ивану Кузьмичу.
Капитан сидел за столом в шапке и меховых сапогах. На плечах у него был наброшен альпак из цигейки.
— Треска ровная, говоришь? — спросил он, выслушав короткий доклад Быкова. — Кормится по-прежнему капшаком?
— Капшаком, — подтвердил Быков.
— Как наполнены желудки?
— Можно сказать… набиты.
— А печень?
— Покрупнее стала.
— Хорошо! — одобрил Иван Кузьмич.
Неловко действуя одной рукой, он раскрыл судовой журнал и записал:
“Треска продолжает двигаться под дрейфующим траулером. Кормовая база — капшак. Концентрация, судя по увеличивающемуся весу печени, устойчива”.
Иван Кузьмич отложил журнал и достал из ящика промысловый планшет.
Быков почтительно следил за тем, как капитан делал пометки на карте. Старый рыбак знал, что такое промысловый планшет. И оттого, что капитан занес на карту принесенные им сведения, крохотный ярусок сразу приобрел в глазах Быкова большое значение.
— Продолжай проверку, — напутствовал его Иван Кузьмич. — За желудком и печенью следи особенно внимательно. Сытая рыба не спешит, движется еле-еле. Кормится. Голодная треска мигрирует либо в поисках корма, либо к нерестилищам. Сегодня она здесь, а завтра… ищи ее. Посматривай, чтобы крючки при спуске не путались. Небось забыл уже, как ярусом-то ловят?
— Я этим делом с зуйков занимался, — с достоинством ответил Быков. — Три года только и знал, что крючки наживлять.
— И по загривку доставалось? — невольно улыбнулся Иван Кузьмич.
— Нельзя без этого, — по-прежнему серьезно ответил Быков. — Ученье.
Недолгая беседа с Быковым несколько успокоила капитана. Но стоило ему выйти из надстройки, и непрочное спокойствие сразу развеялось.
Увиденное на палубе не радовало. Приборку сделали наспех. Под увязанным по-походному вдоль борта тралом виднелись осколки битых кухтылей — стеклянных поплавков, поддерживающих на плаву верх тралового мешка. Старший механик со своими людьми заделывал брезентом пробоину над машинным отделением. Обработка улова шла вяло.
— Рыба замерзла, — доложил старшина второй вахты. — Кипятку нет. Отогревать ее нечем. Вот копаемся: вытаскиваем с-под низу рыбку, какая еще не совсем промерзла. Не работа… Морока!
Иван Кузьмич представил себе, как солят треску в трюме, почти в полной темноте. Там сейчас больше напортят, чем насолят.
— Ладно! — Он с деланной беспечностью махнул рукой. — Оставим эту рыбку для камбуза.
И тут же прикинул на глаз: “рыбки” оставалось на палубе не меньше пяти тонн.
ПОСЛЕДНИЙ РЕЗЕРВ
С утра на море опустился плотный туман. В двух шагах трудно было разглядеть человека. Помощь могла пройти в нескольких десятках метров и не заметить бедствующего траулера. Палубные работы в тумане пришлось значительно сократить. Зато посты наблюдения были удвоены.
Начиная с первого удачного подъема людей на палубе “Ялты” постоянно не хватало. За рыбоделы ставили всех, кто был свободен от своих прямых обязанностей. Но стоило омертветь машине, и матросов оказалось слишком много. Чем занять их?
Стремительно сокращающийся полярный день удавалось заполнить без особого труда. Но уже к обеду траулер тонул в непроглядной тьме. Команда скучивалась в салоне. И тогда появлялся новый враг — неизвестность. Удастся ли тем, кто придет на помощь “Ялте”, за короткий серый день найти дрейфующий траулер? Что делается на фронтах? Целы ли семьи в Мурманске?.. Думы об этом не оставляли людей весь бесконечно долгий вечер.
Хуже всего, что единственную действительно неотложную работу так и не удавалось выполнить. Сперва небо заволокло тучами, а теперь туман не давал определить местонахождение траулера.
Лишь на третью ночь дрейфа облака расступились. В неширокую полосу проглянули неяркие северные звезды.
Вахтенный бросился будить старшего штурмана.
Не прошло и трех минут, как Анциферов с секстаном поднялся на ходовой мостик.
Пока он готовился произвести нужные наблюдения, тучи сомкнулись. Несколько позже на западе очистился клочок ясного неба. Но и он продержался недолго. Мутная пленка затянула его, а потом и вовсе закрыла.
Остаток ночи Анциферов терпеливо мерз в холодной рубке, с опушенными инеем машинным телеграфом, компасом и штурвалом. Надежда сменялась разочарованием и снова надеждой… Под утро спять поднялся туман. Продрогший до костей, спустился старший помощник в салон, желая избежать лишь одного — вопроса капитана: “Определился?”
Капитана в салоне не было. Его вызвал Корней Савельич.
В холодной каюте помполита, на столе, Иван Кузьмич увидел две эмалированные ванночки — одну с инструментами и вторую с шариками из марли и ваты.
— Опять! — поморщился Иван Кузьмич.
— Вы боитесь перевязки, как школьник зубного врача, — укоризненно заметил Корней Савельич.
Последние дни оказались для Ивана Кузьмича тяжелым испытанием. Приходилось напрягать всю выдержку, волю, чтобы скрыть от подчиненных свое нервное и физическое состояние. Весь день он был на глазах у людей. А тут еще Корней Савельич со своими заботами.
— Не вовремя вы затеяли все это, — недовольно заметил капитан. — Весь день я на ногах…
— Напрасно, — перебил его задетый словом “затеяли” Корней Савельич. — Надо больше доверять людям. Тогда незачем будет одному подменять всех.
— Я не нуждаюсь в советах, — остановил его капитан.
— Вы вмешиваетесь в распоряжения старшего механика, — продолжал Корней Савельич, не обращая внимания на недовольство капитана. — Сами ставите вахты…
— Когда вы станете капитаном — будете держаться по-своему, — перебил его Иван Кузьмич. — А пока прошу не делать мне замечаний.
— Вы капитан. Можете приказывать на судне любому! — повысил голос и Корней Савельич. — Но, когда человек ранен, не ваше слово решающее, а мое. Будь вы хоть трижды капитаном, а мои предписания потрудитесь выполнять. Садитесь.
— Что у вас за тон? — возмутился Иван Кузьмич. — Что за тон?
— С больными я разговариваю так, как они заслуживают. Три дня вы не даете мне обработать вашу рану. Чего вас после бомбежки понесло с раздробленной кистью на переход? Оттого, что вы там постояли, ничего на судне не изменилось…