– Вот, отец, полюбуйся. – Она кивнула на одну кучку грибов, а потом на Алешку. – Неужели он так сильно нас не любит?
Папа посмотрел, хмыкнул:
– Бледная поганка. Укус смертелен. Что скажешь? – Это он Алешку спросил. С отцовской строгостью.
– Что? – задумчиво спросил Алешка. – Их, что ли, совсем нельзя есть?
– Ну почему же? – улыбнулся папа. – Можно. Но только один раз.
– Это он от волнения, – заступился я. – К тебе сегодня подозреваемый придет. Ты его допроси как следует.
Лучше бы я промолчал.
– Так! – Папа встал и скомандовал: – Оба сейчас же – на ваш чердак! И чтобы я вас до вечера не видел и не слышал! Все понятно?
– Внятно изложил, – проворчал Алешка. – Прямо – таблица умножения. Семью семь – сорок семь. Тебе помогают, а ты…
– Мать, где мой широкий ремень? Он, похоже, соскучился без дела.
– Между прочим, – сказала мама, – во всем поселке все говорят, какие у нас славные дети.
– Это они так говорят, потому что эти славные дети не вертятся у них под ногами и не подкладывают в тарелку родителям ядовитые грибы. Марш на чердак!
Из-за этого чердака мы прослушали весь папин разговор с художником Истоминым. Ухватили только самый конец.
– Я только что был в музее, Сергей Александрович… – Это Истомин говорил. – Копии вместо подлинников – бесспорно мои. Но как они там оказались?..
– Припомните, может, кто-нибудь просил вас сделать копии? Или подсказал?
– Тут нечего припоминать. Это мои курсовые работы. Сделать копии рекомендовал мне мой педагог, профессор Вознесенский.
– Вот так, да? – Папа помолчал. – Но вот когда вы работали над ними, кто-нибудь этим интересовался?
Тут послышался смешок Истомина:
– Сергей Александрович, люди любопытны и не всегда деликатны. Почти каждый, кто посещал музей, заглядывал через мое плечо: а что он там такое малюет?
– Да, вы правы. Что ж, продолжайте работать, у вас хорошо получается.
– Спасибо.
– А майора Злобина я предупрежу, чтобы на вас особо не наседал. Скажу, что допросил вас сам.
– Это был допрос? – удивился Истомин.
– Да. А на моих ребят не обижайтесь. И пусть они сходят к профессору, вреда большого не будет.
– Только знаете, Сергей Александрович, – сказал Истомин, – он немного странный.
– Все мы немного странные, – усмехнулся папа.
Алешка ткнул меня локтем:
– Все равно пойдем, Дим, проверить надо. Родители тоже могут ошибаться. Даже полковники.
Истомин ушел, а мама сказала:
– Зиночка нас поужинать фруктами пригласила.
– Не слишком ли для одного дня? Ядовитые грибы, Зиночкины фрукты…
– Ты к ней несправедлив, – обиделась мама.
И оказалась права в недалеком будущем. Тетя Зина… Впрочем, не буду забегать вперед.
Профессор Вознесенский жил в довольно миленьком доме – в два этажа и с садиком, полным всяких цветов и фруктов. И хотя Истомин предупредил, что его учитель имеет некоторые странности, мы немного растерялись, когда дверь нам открыл маленький старичок в пижаме, под которой рябила полосатая тельняшка, а на голове у него красовалась морская бескозырка, на черной ленточке которой золотились буквы «Профессор».
– Здрасьте, – сказал Алешка и сразу же спросил: – Это название корабля, на котором вы плавали?
– К сожалению, юноша, я не плавал на кораблях. Не сбылась моя мечта. И я стал художником.
– А чем плохо? – удивился Алешка. – Я тоже один раз хотел стать художником.
– Да почему же только раз? – улыбнулся профессор.
– А во второй раз, – объяснил я, – он захотел стать сыщиком.
– Как наш папа!
– Что ж, почетная профессия. Очень нужная. Да, собственно, что ж мы стоим на пороге? Проходите, юноши. Вы, верно, по делу?
Мы прошли. По делу. И удивились, что в комнате совсем не было картин. Никаких. Даже истоминских. Комната была как бы морская. На одной стене висел настоящий корабельный штурвал, на другой – фотографии наших знаменитых парусников – «Товарищ», «Крузенштерн», «Седов». Они под всеми парусами бороздили океанские просторы. Еще были полки с книгами и хорошенькая модель бригантины на подоконнике.
– Уютно у вас, – вежливо сделал комплимент Алешка. – Морским ветром попахивает.
Попахивало, похоже, борщом. Из кухни.
– Прошу вас. – профессор указал на кресла. – Чаю не угодно ли? Виталик заваривает отменный чай. Из трех сортов. Виталик! – позвал он.
Вошел Виталик. Довольно громоздкий. Почти под потолок. И в ширину достойный. На нас он взглянул хмуро. А мне вдруг показалось что-то знакомое в его фигуре.
– Виталик, сделай нам чайку. С чем-нибудь.
– С сахаром будет, – буркнул Виталик. И, выходя, еще буркнул: – Им хватит.
– Это ваш сын? – продолжал подлизываться Алешка. – Очень на вас похож.
Профессор смешливо хрюкнул:
– Надеюсь, все-таки похож не очень. Это мой охранник.
Я бы от такого охранника даже днем шарахался.
– Видите ли, юноши, я много лет преподавал в художественном училище. И мои студенты сдавали мне свои курсовые работы. Я их бережно храню. Их у меня скопилось великое множество. И дело, видите ли, в том, что некоторые мои ученики добились значительных успехов. Они выставляются даже в Париже. Их картины коллекционируют не только музеи, но и частные лица. Так что их ранние работы представляют собой значительный коммерческий интерес. – Он приостановился и спросил: – Я не слишком сложно изъясняюсь?
– Вполне доступно, – опять с изысканной вежливостью отозвался Алешка. Это вам не дубинкой по башке. – Внятно излагаете. И очень интересно. Продолжайте, пожалуйста.
– Благодарю вас. И вот некоторые умные люди посоветовали мне позаботиться о сохранности этих работ. И рекомендовали Виталика. Он теперь постоянно живет со мной, и, признаться, я очень им доволен. Немногословен, мастер на все руки. Прекрасно готовит съедобную пищу. Ну, вы сейчас сами убедитесь. А вот и чай!
Вошел мрачный и немногословный Виталик с подносом, поставил на столик чашки и сахарницу, сердито посмотрел на нас и вышел.
– Пусть вас не смущают его манеры. Он никому не доверяет в силу своей профессии. Он даже поставил условием, чтобы возможно меньшее число людей знало о его присутствии в моем доме. Что же вы? Отведайте чаю! Скажу вам по секрету: Виталик отчаянно глуп. Но это меня устраивает.
– Правда? – удивился Алешка.
И мы, конечно, тогда еще не знали, что эти сведения помогут Алешке выбраться из очень сложной ситуации. Иногда от глупого человека может быть большая польза маленькому человеку.
– Пейте, пейте чай. Он изумителен.
Изумительный чай отличался особым вкусом – сухой травы, соломы и еще какой-то гадости.
Но мы его пили и причмокивали от удовольствия. Ну и что? Папа нам рассказывал, как он однажды тоже пил в компании бандитов какую-то гадость. И причмокивал. Чтобы его не разгадали.
– Так что вас привело ко мне?
– Вы знаете, тут в музее была выставка художника Славского…
– Ни слова больше! – Профессор с таким треском поставил чашку на блюдце, что оно едва выдержало. – Какой художник! Это бездарь. Я не знал, как от него избавиться. Это чудовище не могло даже спичечный коробок изобразить в изометрической проекции. Но – амбиции! Он на втором курсе стал увлекаться абстрактной живописью. Вы же понимаете, что это шарлатанство. Нельзя изобразить человеческие чувства с помощью геометрических фигур. Я достаточно ясно объяснил?
– Еще бы! – сказал Алешка. – Вы все-таки профессор. Да еще и морской.
– Славский… Славский… Никакой он не Славский. В моей группе у него была какая-то неприятная фамилия… Грабов? Нет, не так. Грибовский? Нет, совсем не то… А! Вспомнил: Гробов!
Тут Алешка заерзал на попе.
– А сейчас он Славский! В шляпе ходит.
– И друзья у него! – подначил Алешка. – Какой-то рыжий с конфеткой во рту. Еще этот… Дим, как его? А! Студент Истомин.
– Ну, ну, ну! – Профессор сорвал с головы бескозырку и начал ею махать, как от комаров. – Ну, ну! Истомин – талантливый юноша. У него глаз охотника, рука мушкетера. Я дал ему на лето задание – сделать копии классических авторов. Чтобы он проникся. Не через кисть, а через сердце. Я понятно объясняю?
– Он проникся? – спросил Алешка с интересом. – Через сердце?
Он ведь у нас и сам художник. Алешка один раз (Восьмого марта) нарисовал такой классный натюрморт: пылесос, газовая плита, стиральная машина, две хозяйственные сумки и жиденький букет желтеньких мимоз.
Папа посмотрел и сразу сказал:
– Вылитая мама! – И пошел в магазин за продуктами и жиденькой мимозой. Продуктов и желтенькой мимозы он не принес, а принес большой букет красивеньких маленьких розочек. Мама сложила на груди руки и сказала:
– Сережа! Как я рада, что вышла за тебя замуж.
Это мама сказала с грустью. И мы с Алешкой знаем почему. Мы однажды подслушали. Лучше бы этого не было.
У папы погиб один молодой сотрудник. Вечером папа и мама сидели на кухне. Папа пил водку (это у него очень редко бывает), а мама положила ладонь на его руку.
У папы погиб один молодой сотрудник. Вечером папа и мама сидели на кухне. Папа пил водку (это у него очень редко бывает), а мама положила ладонь на его руку.
– Ты понимаешь, мать, – говорил он каким-то глухим незнакомым голосом, – нас называют ментами, полицаями, а я завтра должен пойти к его маме и сказать ей, что ее сын… – Тут он как-то странно закашлялся и ушел в свой кабинет – мы едва успели отскочить.
А когда он вернулся на кухню – весь из себя строгий и собранный, – мы услышали, как сказала наша мама:
– Сережа, у вас такая работа. А мы вас будем беречь.
– Спасибо, мать, – глухо сказал папа.
Я в это время посмотрел на Алешку. Он стоял, вытянувшись в струнку, и его хохолок на макушке замер, как мушка на стволе.
– Я их ненавижу, – сказал он. – Папу люблю, а маму жалко.
И тут я в первый раз подумал о том, что наша мама, открывая вечером дверь, наверное, вздрагивает всем сердцем: вдруг это не папа, а его товарищи…
Но я немного отвлекся.
– Он проникся? – спросил Алешка профессора в тельняшке.
– Еще как! Пойдемте, я вам покажу. Виталик! – Это он куда-то за дверь прокричал, а нам объяснил: – Все мои сокровища хранятся под домом. Под тремя замками. Виталик, проведи нас!
Мы спустились в подвал, довольно приличный. Виталик включил свет, а профессор объяснил:
– Здесь у меня и влажность и температура поддерживаются в нужном режиме. И вот смотрите – какая прелесть!
Смотреть особо было нечего. Не выставка. Ничегошеньки здесь не было. Стоят всякие рамы, обернутые тряпками, да тянется во все стороны липкая паутина, сверкает в ее ниточках тусклый свет. Ну и еще на этих закутанных рамках болтаются бирочки с каракулями.
– Виталик! – орал как на палубе броненосца профессор. – Где у нас Истомин? – Профессор сдвинул бескозырку на свой морщинистый лоб, будто собирался идти на абордаж. – Вон в том, в седьмом ряду. Покажи нашим юным друзьям.
Но показывать юным друзьям было нечего. В седьмом ряду была прекрасная пустота. Только запоздавшая мышка пискнула и вильнула хвостиком. А мы и не удивились.
– А где? – обалдел морской профессор.
– А что? – разинул золотистую зубастую пасть до сих пор молчавший Виталик.
– Где этюды Истомина?
– Мне откуда знать? Стояли себе. Вровень со всеми. Вот туточки.
Вот туточки Алешка не выдержал и сказал:
– Эти ваши этюды висят сейчас в музее. Вместо всяких Фишкиных и Абазовских.
– Шишкиных и Айвазовских, – машинально поправил его морской профессор. – Как это понимать? Виталик, где ключи?
– Тута. – Виталик позвенел связкой ключей.
Профессор в свете маленькой лампы был похож на капитана тонущего корабля.
– И… как это? – Ничего умнее он из себя не выдавил.
– А так. – Виталик подбоченился и посмотрел на нас. – Шляются у вас всякие.
– Ты дурак? – взвился Алешка со своим хохолком. А я пожалел, что под рукой не было крепкой дубинки.
Но Виталик не обиделся. Видно, его с раннего детства обзывали дураком – привык. Он усмехнулся, покидал на громадной ладони связку ключей и сказал еще одну глупость:
– На воре шапка горит. – И ушел.
– Это что же? – Профессор сел на ступеньки, не доверяя своим ногам.
Мы ему все рассказали. Нам, конечно, было его жалко, но истина требует жертв.
– Вы все придумали? – слабо спросил он. – Вы юные фантазеры.
– Ага, – сказал Алешка. – Так придумали, что вся ваша милиция и полиция этим занимается. Да еще и нашего папу привлекли. Делать ему больше нечего.
Тогда Алешка, да и я тоже, не могли знать, что папе как раз было чего делать из-за этой кражи в музее.
– Вы лучше скажите, – вдруг спросил Алешка, – у вас машина есть?
– Чего? – по-детски протянул профессор. – У меня? Машина? Да у меня, кроме пенсии, ничего нет. И уже не будет.
– А разве это не машина?
Вот глазастый! Я и не обратил внимания, что в одном углу подвала пряталась невзрачная машинка.
– Какая машина? А! Это Виталика «Нива». Он на ней ездит за продуктами.
– Он за продуктами, – совершенно глупо спросил Алешка, – ездит ночью, пьяный и хулиганистый?
– Что вы, дети мои? Он пьет только пиво. И никогда не хулиганничает. Он хороший. Он искусство любит.
Алешка у нас как комар надоедливый. Одной рукой от него отмахнешься – он на другую сядет.
– А Виталик ваш когда искусство любит? Днем или ночью?
– Как это? – Наш профессор, похоже, совсем от нас одурел. И от всех этих событий. – Искусство любят всегда. И зимой, и летом. И днем, и ночью. Я вас никак не понимаю.
– А вот позапрошлой ночью, – наступал Алешка, – он не ездил любоваться всяким искусством? Там, например, луной на закате или солнцем на рассвете?
– Послушайте! – Профессор стал как бы за штурвалом во время шторма. – Вы сегодня меня бросили из штиля в ураган, вы меня закачали морской болезнью. Кто вы такие?
– Дети Шерлока Холмса, – спокойно сказал Алешка.
– И вы тоже? – повернулся ко мне совершенно обалдевший профессор.
– Да, и мы тоже. Я его старший сын.
– Ничего не понимаю. – Бескозырка с золотыми буквами беспомощно сползла на его нос.
– Мы вам потом все объясним, – пожалел его Алешка. – Вы только вспомните: уезжал ваш Виталик куда-нибудь три дня назад ночью?
– Да откуда мне знать? Я ночью сплю со всякими снами. Мне снятся широкие поля под щедрым солнцем, щебет птиц в березовых рощах… Шишкин… Левитан… Хотя, вот если вспомнить… Третьего дня, вы говорите? Да, была лунная ночь. Как на полотне Куинджи. Я вышел из дома, мне не спалось. – Он стал задумываться и вспоминать. – Да, да, я присел на ступеньки крыльца в своих думах.
– И что там, в ваших думах, вдруг появилось? – нетерпеливо спросил Алешка.
– Сначала мне послышался какой-то шум возле музея, какой-то грубый разговор. Я этого не люблю. Да… а потом грозно залаяла собака и зашумела машина, а я, расстроившись, пошел спать дальше…
– А машина полаяла и скрылась в вашем подземелье, – завершил Алешка его рассказ. И грустно спросил: – А кто вам посоветовал Виталика для охраны?
– Позвольте… – Профессора мы почти доконали. – Сейчас… Как-то сразу и не вспомню… Кто-то из художников, наверное…
– Пошли, Дим, все теперь ясно.
– А мне – нет, – жалобно сказал профессор в бескозырке.
Мне, по правде говоря, тоже не все было ясно. Алешка меня пожалел и объяснил:
– Помнишь, Дим, какой-то мужик ночью базарил у музея. Очень ему искусство для народа хотелось посмотреть. Так это был Виталик. Он отвлекал Грея и дядю Кузю, пока в музее меняли настоящие картины на всякие копии. Теперь понял?
Ну да. А вот кто их менял?
Глава V. Фруктовый ужин при свечах
– Пап, – сказал Алешка, когда родители толкались возле зеркала: мама красила глаза, папа брился – мы собирались к тете Зине на фруктовый ужин. – Пап, ты можешь арестовать Виталика.
– Твой одноклассник? – рассеянно спросил папа, намыливая щеки. – Что он натворил? Оценки в дневнике подделал? Или курил в туалете?
– Он, пап, отвлекал дядю Грея и Кузю… То есть немножко наоборот – дядю Кузю и Грея. Когда в музее подменяли картины.
– Алексей, – сказала мама, внимательно разглядывая в зеркале свои глаза, – ты бы переменил футболку. Иначе тетя Зина упадет в обморок.
– Подожди, мать, – сказал папа. – Тетя Зина никогда не упадет в обморок. – Он повернулся к Алешке. – Что ты там наплел про какого-то Виталика?
– Ничего я не плел! – рассердился Алешка. – Скажи, Дим! Этот Виталик, амбал такой, он охранник у профессора Воскресенского.
– Вознесенского, – поправил я. И мы в два голоса рассказали папе о том, что пронюхали у морского профессора.
Папа выслушал внимательно.
– Вот так, да? – призадумался.
И быстренько смыл с себя мыльную пену, взял мобильник. Мы навострили все свои ушки.
– Это Оболенский, – сказал папа. – Дайте мне майора Злобина. Здравствуйте, майор. Тут по делу о музейной краже появились новые обстоятельства. Да, подозреваемый. Некий Виталий, проживает у профессора Вознесенского. По некоторым сведениям, именно он отвлек охрану музея. Необходимо проверить эти сведения. Допросите его не откладывая. Откуда информация? От детей. Чьи дети? – Папа усмехнулся и подмигнул нам. – Дети Шерлока Холмса.
Папа отключил мобильник и опять усмехнулся:
– Майор утверждает, что, по его сведениям, у Шерлока Холмса не было детей.
– Пусть утверждает, – сказала мама. – Нам пора. – Она взглянула на папу и добавила: – Тетя Зина точно упадет в обморок.
– Из-за Алешкиной дырявой футболки? – уточнил папа.
– Из-за того, что у полковника Оболенского только одна щека побрита!
– Теперь мода такая, – поспешил Алешка выручить папу, – у полковников Оболенских. У тебя тоже только один глаз накрашен.
Мы добрились, докрасились, сменили футболки и пошли в «самый лучший дом» на званый фруктовый ужин.
Тетя Зина встретила нас у калитки своей дачи. Она была в длинном черном платье, у которого почти совсем не было спины. И на шее висело много всяких бус и ожерелий. Когда она, глянув на маму в джинсах, величаво поплыла к дому, все жестянки на ней зазвенели… даже не знаю как. Но звонко и мелодично. Алешке понравилось. Я по его распахнутым глазам угадал. Звуковая тетя.