Теперь позвольте развеять кое-какие мифы. И первый из них: операция радикальной мастэктомии – так по-научному называется удаление молочной железы – непереносима, страшно болезненна, а период реабилитации мучителен до крайности.
Чушь собачья. Уж не знаю, кто и зачем распространяет эти слухи. Впрочем, вам, наверное, встречались на жизненном пути бабы, беспрестанно ноющие и рыдающие? Скорее всего, таким и впрямь будет тяжело, но нормальная, спокойная, не истеричная женщина легко перенесет посланные испытания.
Операция проходит под глубоким наркозом. И вы ничего не почувствуете: методика отработана, не вы первая ложитесь на стол. Да и перевязки потом не превращаются в кошмар. Конечно, страшно смотреть на залитый йодом шов с торчащими нитками. Отвернитесь в сторону! Потом, когда снимут швы, а йод улетучится, останется только белая нитка, пересекающая грудную клетку.
Безусловно, очень неприятное испытание – химиотерапия. Постоянная тошнота, слабость, скорее всего, заболит желудок и выпадут волосы. Но неудобства временны. Кудри появятся вновь, желудок наладится, и через год вы забудете про уколы циклофосфана, как про страшный сон. Что касается тошноты – это состояние похоже на токсикоз беременной. Врачи выписывают лекарства, но лично мне хорошо помогали народные средства: кислая капуста, стакан кефира, острый маринованный перец.
Сильно преувеличено и мнение об обязательном ожирении в процессе гормонотерапии. До операции я весила пятьдесят килограммов и сейчас, после пятилетнего курса гормонов, вешу сорок девять. Да, пришлось отказаться от мучного, сладкого, жирного, жареного и превратиться почти в кролика, питаясь овощами без масла и майонеза. Но результат-то налицо, то есть, простите, на теле. Кстати, на макаронах с калорийным соусом и пирожных со взбитыми сливками вы раздобреете и без гормонов.
После операции, когда появилась масса свободного времени, можно наконец отдаться любимому хобби. Я начала писать книги. Поверьте, я никогда не думала, что стану писательницей, просто использовала любую возможность, чтобы забыть о болезни, а потом увлеклась. Но для того, чтобы выжить, совсем не обязательно писать книги: одна из моих подруг начала разводить кактусы, другая возила кошку на выставки, третья бросилась в церковь. Правда, батюшка не позволил ей рыдать перед иконами, а, узнав, в чем дело, велел: «Ступай-ка, голубушка, в трапезную да помоги нищих кормить».
Ни в коем случае не изводите мужа и детей, ежеминутно напоминая: «Я умираю, а вы! Неужели трудно хоть раз убрать за собой посуду». Милые мои, не ждите, что вас будут жалеть, гладить по голове и выполнять все ваши прихоти. Да этого и не надо. Чем больше о вас станут заботиться, тем хуже, как ни странно, пойдет процесс реабилитации. У меня хорошая семья: любящий муж, двое взрослых сыновей и дочь. Когда мне делали операцию, девочка была еще мала, и ее отправили к моей подруге, а сыновья и муж принялись за мной ухаживать. Я не стану рассказывать вам о литрах несоленого бульона, в котором плавали перья, и о других деликатесах, которые отважно готовили для больной жены и матери никогда раньше не подходившие к плите мужчины. Даже неизбалованные больничные кошки шарахались от темно-коричневых кусочков чего-то непонятного, оказавшегося в конце концов печенкой.
После операции плохо поднимается рука с той стороны, где шов. Вам предлагают заниматься гимнастикой, ходить на плавание. Спору нет, полезные занятия, но ничто так не приводит руку в норму, как развешивание после стирки белья, мытье полов и приготовление еды. Через три месяца я забыла про то, что рука болела, а все потому, что не улеглась в кровать.
Есть еще один момент, от которого страдают женщины, – внешний вид. Но сейчас делают такие замечательные протезы и шьют такое красивое белье, что никто не заметит отсутствия у вас кое-каких частей тела. Лично я совершенно спокойно снимаю кофточку при посторонних. Ничего, кроме кружевного лифчика и просвечивающего бюста, окружающие не увидят. И уж естественно, никому из прохожих на улице не придет в голову, что вы не совсем целая.
Что же касается мужа или любовника, то, когда я выписалась из больницы, встретила в Переделкине одну из подруг моей матери, вдову писателя Х.
– Что ты такая грустная? – поинтересовалась она.
Я рассказала ей про операцию. Дама засмеялась и задрала кофточку.
– Ну и ерунда! Нашла о чем жалеть! Мне это хозяйство отхватили то ли в 44-м, то ли в 45-м – извини, забыла.
Я разинула рот. О любовниках этой невероятно красивой даже сейчас женщины слагались легенды. У ее ног стояли на коленях писатели, композиторы, актеры, журналисты, космонавты… Ее муж дрался на дуэли с соперниками и охапками носил супруге цветы и драгоценности, чтобы удержать любимую.
– Но… э… как… – забормотала я.
Дама опустила кофточку и рассмеялась:
– Видишь ли, душечка, мужчины спят не с твоим телом, а с душой. По большому счету, несмотря на то что пишут глянцевые журналы, лицам сильного пола наплевать на размер бюста и даже на его присутствие. Стань интересной, самодостаточной личностью, добейся успеха, иди по жизни с высоко поднятой головой, не ноя и не плача. Вот тогда ты устанешь отбиваться от поклонников. Кстати, после операции от меня ушел первый муж. Испугался, что придется возиться с инвалидом. Знаешь, я даже рада!
– Почему?
– Если человек бросает женщину в беде, он подлец, а с таким лучше не иметь дела, – ответила моя собеседница и ушла.
Что прибавить к ее словам? Мы не стали хуже от того, что потеряли больные части тела. Девяносто процентов женщин, вовремя обратившихся к врачу, забыли про онкологию и живут счастливо. По смертности рак стоит далеко не на самом первом месте: его обгоняют сердечно-сосудистые заболевания, травмы, туберкулез. И еще. Станете думать о близкой смерти – еще, не дай бог, накликаете ее. Рак боится сильных людей. Начнете ныть, стонать и жаловаться – умрете. Будете бороться за свою жизнь – выживете.
И самое последнее. Если вам поставили диагноз: рак, воспримите это как испытание, которое следует выдержать с достоинством. Поймите, вам досталась не самая худшая доля, есть намного более неприятные недуги: проказа, рассеянный склероз, шизофрения. Рак – болезнь, которая вылечивается. И вообще – не дождетесь! Все у нас будет хорошо. Я это знаю точно.
Мои ученики ни слова не проронили, увидав учительницу в парике. Скорей всего, большинство догадалось, в чем дело, а в «Молодой гвардии» давно знали правду, но как ни в чем не бывало мы принялись изучать перфект.
Мой день был расписан по минутам: уроки, домашнее хозяйство. Времени на слезы и жалость к себе не осталось. Забыв про постоянно ноющий шов, я носилась по городу. Кое-что в моем положении стало казаться удобным. Например, я никогда не брала зря зонтик, даже если прогноз погоды предсказывал тропический ливень, первым делом прислушивалась к себе: ноет шов? Ага, сейчас хлынет вода с неба. Ничего не болит? Вот и прекрасно, оставим зонтик на вешалке. Шов до сих пор ни разу не подвел меня, он болит только к перемене погоды.
Прибегая домой в девять, когда начиналась программа «Время», я быстренько запихивала в холодильник принесенные продукты и кидалась к очередной рукописи с радостной мыслью: «Вот сейчас сяду и отдохну!»
Законченные детективы, количеством четыре штуки, были перепечатаны и разбрелись по знакомым. Мои подруги читали их, восхищались, просили продолжения, я старательно кропала новую книгу, абсолютно не помышляя ни о каком издании опусов.
Третьего сентября к нам в гости явился Сережка, старший сын Оксаны, попил чаю и вдруг спросил:
– Почему не несешь рукописи в издательство?
– Зачем? – удивилась я.
– Так книгу выпустят, гонорар дадут!
– Ерунда, – отмахнулась я.
– За каким чертом тогда пишешь? – удивился Сережка.
– Ну… мне просто нравится процесс.
– Ага, – кивнул он, – самозабвенная графоманка. Немедленно неси свои романы в «Эксмо», сейчас столько дряни печатают, тебя обязательно опубликуют!
– И правда, мусик, – подхватила Маня. – Сережа прав.
– Почему в «Эксмо»? – продолжала недоумевать я.
Сережа хмыкнул:
– Оно находится в двух шагах от твоего дома. Прикинь, через пару лет, когда ты станешь дико популярной и знаменитой, будет очень удобно бегать туда.
Я в задумчивости пошла в свою спальню и стала изучать томики Марининой, Поляковой. Все их книги выпустило «Эксмо». Значит, в этом издательстве такие отличные авторы… Может, и впрямь попробовать?
Ночью ко мне в кровать влезла Машка, забилась под одеяло и зашептала:
– Мусечка, ты станешь великой, лучше Агаты Кристи!
– Спасибо, котик, – улыбнулась я. – Но это маловероятно.
– Нет, я знаю точно, – настаивала девочка, – только вот тебе мой совет, иди в «Эксмо» шестого сентября.
– Почему?
– Это же мой день рождения, – воскликнула дочка, – тебе должно феерически повезти, я буду кулаки держать!
Ночью ко мне в кровать влезла Машка, забилась под одеяло и зашептала:
– Мусечка, ты станешь великой, лучше Агаты Кристи!
– Спасибо, котик, – улыбнулась я. – Но это маловероятно.
– Нет, я знаю точно, – настаивала девочка, – только вот тебе мой совет, иди в «Эксмо» шестого сентября.
– Почему?
– Это же мой день рождения, – воскликнула дочка, – тебе должно феерически повезти, я буду кулаки держать!
Шестого сентября я явилась по адресу, найденному на последней странице книги Александры Марининой. Тогда издательство находилось на улице Народного Ополчения.
Стоял жаркий, даже душный день. Москва ходила в сарафанах и шортах, но у меня была в разгаре очередная химия, которая отчего-то нарушила терморегуляцию организма. Меня колотил озноб, поэтому я надела шерстяное пальтишко с мутоновым воротничком, а на лысину натянула красную береточку, от парика начала болеть голова.
Держа под мышкой папочку с рукописью, я позвонила в звонок, секьюрити открыл дверь. Я вошла в узкий коридор, ангелы задудели в трубы, богиня удачи распростерла надо мной крылья. Мне феерически повезло, потому что, войдя в издательство, я сразу наткнулась на статного, высокого мужчину, одетого в безукоризненно отглаженный, дорогой костюм.
Это сейчас я знаю, что его зовут Игорь Вячеславович Сопиков, что он главный редактор, человек, принимающий стратегические решения, и что многие начинающие авторы очень хотят с ним познакомиться.
Но шестого сентября я, наивная чукотская девушка, просто налетела на него, наступила ему на ногу и принялась извиняться. Он глянул на меня с высоты своего роста. И я вдруг сообразила, что он просто обязан принять странную посетительницу за сумасшедшую. А вы бы сами что подумали, увидев перед собой жарким днем даму, обряженную в пальто с меховым воротником и беретку? Я, проработавшая много лет в «Вечерней Москве», великолепно знала, что по редакциям толпами бродят шизофреники, непризнанные гении, пишущие толстенные романы и длиннющие поэмы самого жуткого содержания.
Сопиков просто обязан был выгнать меня. Но, очевидно, Маша оказалась права, в день рождения дочери ее матери феерически повезло. Игорь Вячеславович помолчал, а потом сказал:
– Здравствуйте.
– Добрый день, – пропищала я, страшно злясь на то, что у меня такой детский голос.
Писатель должен разговаривать низким тембром, а не пищать, как резиновая игрушка.
– Вы в «Эксмо»? – осторожно уточнил Сопиков.
Очевидно, он надеялся, что странноватого вида тетка просто ошиблась адресом.
– Да, – кивнула я, – в издательство, рукопись принесла.
– Так вы автор?
Я почувствовала невероятную гордость. Автор! Боже, какие восхитительные слова!
– Что у вас? – продолжал интересоваться Сопиков.
– Вот, книга.
– В каком жанре?
– Детектив.
– Ах, криминальный роман, – протянул главный редактор.
Несколько секунд мы смотрели друг на друга, потом в его глазах промелькнула плохо скрытая жалость, и он сказал таким тоном, каким нянечка разговаривает с ребенком-дауном:
– Вы ступайте в комнату, где сидит Ольга Вячеславовна Рубис, и отдайте ей рукопись. Вот сюда, налево, последняя дверь. Скажите, Сопиков послал.
С этими словами он быстро ушел, а я птицей полетела в указанном направлении, ощущая полнейшее счастье. Мне не сказали: «Пошла вон», не вытурили с позором.
Забыв про правила приличия, я без всякого стука распахнула дверь и очутилась в крохотной комнатенке, где впритык друг к другу стояли два письменных стола.
За одним сидел парень, за другим молодая, красивая, стройная блондинка, такой следует ходить по подиуму, а не томиться над бумагами. Окончательно растерявшись, я повернулась к юноше и спросила:
– Простите, это вы Ольга Вячеславовна Рубис?
Парень хихикнул и абсолютно серьезно ответил:
– Нет, я Алексей Брагинский, Рубис сидит напротив!
Представляете, что подумала обо мне редактор? Какой идиоткой она, очевидно, посчитала посетительницу! Но, несмотря на это, Ольга Вячеславовна вежливо спросила:
– Что у вас?
– Рукопись, меня Сопиков прислал, – затарахтела я, – детектив, все говорят, очень интересный, сейчас расскажу суть…
– Давайте я сама посмотрю, – перебила меня Ольга Вячеславовна.
Я знаю за собой одну особенность, как бы это помягче сказать… Понимаете, я слегка болтлива, мой рот не закрывается ни на минуту, язык без устали сообщает кучу по большей части никому не нужной информации. В момент волнения он начинает работать с утроенной силой, а из груди вырывается совершенно идиотское хихиканье.
Боясь показаться совсем уж полной дурой, я, мгновенно заткнувшись, протянула Рубис папку.
Красивой рукой блондинка взяла рукопись и, не глядя, точным, отработанным движением зашвырнула ее за спину.
Я проследила глазами за полетом будущей книги. В углу, за стулом Ольги Вячеславовны высилась гора разноцветных папок. Моя оказалась на самом верху, под потолком.
– Спасибо, – кивнула редакторша, – обязательно сообщим вам о принятом решении.
– Мне уже уходить? – ляпнула я.
Ольга Вячеславовна повертела в руках карандаш и спокойно повторила:
– Мы сообщим вам о принятом решении.
На деревянных, негнушихся ногах я дошла до троллейбусной остановки, плюхнулась на скамейку и зарыдала. Ну за каким чертом я поперлась в издательство. Ясно же, что я никому там совершенно не нужна. Господи, сколько у них рукописей, просто Монблан! Никто не станет читать повесть «Поездка в Париж». Зачем я полезла со свиным рылом в калашный ряд.
Слезы потоком текли по лицу. Я стянула с лысой головы беретку и стала вытирать ею сопли – всегда забываю дома носовой платок. Люди, ожидавшие троллейбус, сначала просто поглядывали на меня, потом начали утешать. Один сунул мне в руки бутылочку минералки, другой дал бумажную салфетку, третий протянул сигаретку…
Наконец истерика стихла, я поехала домой. И по пути приняла решение. Ладно, подожду несколько месяцев, а потом куплю справочник и стану методично обходить все издательства, имеющиеся в Москве, может, где-нибудь и окажусь нужной. Откажут везде, обращусь к провинциальным издателям.
Только совсем недавно, став в «Эксмо» почти своим человеком, я поняла, какое доброе дело сделал для меня Сережка, отправив туда. Сотрудники «Эксмо» читают все поступающие к ним «шедевры», исключений нет. Это политика издательства, вдруг да и мелькнет среди мусора жемчужное зерно.
Весь сентябрь и половину октября я бросалась на любой звонок телефона с диким воплем:
– Не берите, это меня из издательства ищут!
Домашние присмирели и стали вести осторожные разговоры, целью которых было подготовить «литераторшу» к отказу.
– Вот Льва Толстого с первой рукописью вообще выгнали, нам учительница рассказывала, – лихо врала Машка.
– Книги печатают не скоро, – внушал мне Димка, – твоя лет через пять появится, не раньше.
Муж ничего не говорил, он действовал. Видя, как убивается жена, понимая, как ей хочется стать настоящей писательницей, Александр Иванович поехал к одному своему знакомому, хозяину небольшого печатного дома, выпускающего сугубо учебную литературу, и сказал:
– Знаешь, Груня очень больна, единственное, что держит ее, – эти дурацкие, глупые книжонки. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не умирало. Напечатай за мой счет сто штук ее повести, будет всем подписывать, радоваться.
И знакомый согласился. От меня переговоры скрыли, я узнала о них не так давно, когда хозяин того издательского дома, придя к нам в гости, оглядел тома написанных мною детективов и сказал:
– Да, нужно было тогда издать тебя и заключить договор об эксклюзивных правах на все твое творчество.
Абсолютно независтливый человек, я той осенью была готова сгрызть книжные лотки, в изобилии стоявшие у метро. Останавливалась у столиков, разглядывала многочисленные разноцветные томики и чуть не плакала. Господи, вон сколько изданий! Где же мои? Где?
В день рождения мужа, пятнадцатого октября, у нас загорелся мусоропровод. Дом наш, построенный в начале пятидесятых годов, имеет одну конструктивную особенность. Отходы жильцы вываливают не в ведро, а в мусоропровод прямо в стене кухни. Честно говоря, это не слишком удобно. Иногда оттуда распространяется омерзительный запах, а еще порой кое-кто из соседей швыряет в шахту окурки, и тогда начинает валить дым. На этот случай мы держим на кухне шланги.
Стоит только почуять запах гари, как все хватают резиновые трубки, надевают их на краны, спускают в дверцу и заливают огонь. Вода хлещет, пепел летит, оседает на пол… Сами понимаете, как потом выглядит кухня. Вот именно сей форс-мажор и приключился пятнадцатого октября. День этот вообще оказался для меня сложным. Утром я отправилась на укол, стала выходить из автобуса, споткнулась, толпа, шедшая сзади, поднаперла. Я рухнула прямо в жидкую грязь и безнадежно испортила светлое пальто. Потом, купив в булочной пирожные, уронила их в лужу, вдобавок, попав тонким каблуком в решетку у входа в метро, сломала его и домой пошла на цыпочках… Неприятности в тот день выдавались оптом, а часа в четыре случился пожар.